Мне понадобилась вся моя выдержка, чтобы сдержать слезы.

– Знаешь то чувство, когда ты открываешь для себя новую песню? Ты думаешь: «Ничего страшного, я слышал уже много новых песен, и эта, скорее всего, ничем не отличается от всех остальных». Но когда играет вступление, когда по всему твоему телу от музыки проходит электрический разряд, песня проникает в твою душу. А потом начинается припев, и ты понимаешь. Ты просто понимаешь. Ты понимаешь, что эта песня изменит тебя навсегда. И ты не сможешь жить дальше без этих мелодий, стихов, аккордов. Когда песня заканчивается, ты скорее включаешь ее еще раз, и каждый раз, когда ты слушаешь ее, она кажется тебе еще лучше, чем ты ее запомнил. Как такое возможно? Как одни и те же слова могут с каждым разом значить все больше и больше? Ты включаешь ее снова и снова, пока она не укоренится в тебе, пока не пронесется через твое тело, став потоком, который заставляет твое сердце биться.

Мои руки дрожали в его руках, а его руки – в моих. Мы придвинулись ближе, и он прижался своим лбом к моему.

– Мэгги Мэй, ты моя любимая песня.

Я не смогла сдержать слез, и он не смог сдержать своих, когда наши лица прижались друг к другу.

– Я сейчас так разрываюсь, Мэгги. Часть меня хочет поехать в Лос-Анджелес и следовать за своей мечтой, но другая часть меня знает, что ты и есть моя мечта. Что это ты. Поэтому скажи, чего ты хочешь. Скажи, что я тебе нужен. Я останусь. Клянусь, я останусь.

Я отступила от него, отпустив его руки.

Его мечта была в Лос-Анджелесе.

Мама права.

Я не была его жизнью.

Я не была его мечтой. Я была его кошмаром наяву.

– Скажи, чтобы я остался, и я останусь, – умолял он. – Скажи, чтобы я ушел, и я уйду, но не томи меня в неизвестности, Мэгги Мэй. Не дай мне уехать в неведении. Не заставляй меня плавать в водах неопределенности, потому что я уверен, что в них я утону.

Поезжай.

Он прочитал слова на доске, и я увидела, как что-то в нем щелкнуло. Казалось, мой ответ его шокировал. Он причинил ему боль. Сломал его. Отчаяние в его глазах ошеломило меня. Я бросилась к нему и попыталась обнять его.

– Не надо, Мэгги. Все в порядке.

Нет. Не в порядке. Ему больно из-за меня. Он сломлен, и это с ним сделала я.

Пожалуйста. Пойми меня. Пожалуйста.

Я протянула руку.

Пять минут.

Это все, что мне нужно. Еще пять минут.

Он вздохнул и кивнул.

– Хорошо. Пять минут.

Я притянула его к себе и заставила обнять меня.

Он закашлялся.

– Это нечестно. Нечестно. Мы были счастливы.

Я крепче прижала его к себе и посмотрела на него снизу вверх. Наши губы соприкоснулись, и мы поцеловались. Мы поцеловались сначала нежно, а потом сильнее. Мы целовались, и в нашем поцелуе были одновременно надежды и мольба о прощении. Меня поразило, что в прошлом пять минут казались вечностью, но в тот момент пять минут были как в тумане.

– Мэгги Мэй, – прошептал Брукс надтреснутым голосом. – Как ты это сделала? Как ты умудрилась разбить мне сердце и все исправить, всего лишь поцеловав меня?

Я тоже это чувствовала. Всякий раз, когда наши губы соприкасались, поцелуи одновременно ранили и исцеляли. Мы были одновременно бурей и лучами солнца. Что мы сотворили друг с другом? Как это произошло? И как мы будем прощаться навсегда?

Он дотронулся до якоря, который я не снимала уже много лет, а потом отпустил меня и отступил назад.

– Я не могу остаться… я должен уехать. Я должен опустить тебя.

Несколько секунд спустя он ушел из моей спальни и из моей жизни.

Когда он ушел, Шерил подошла и села рядом со мной на кровать.

– Зачем ты это сделала, Мэгги? Зачем отпустила его?

Я положила голову сестре на плечо. Я не знала, что ей ответить. Мне не нравилось, что я позволила ему уйти, но он должен был идти за своей мечтой без меня. Когда ты любишь кого-то, ты позволяешь любимому улететь, даже если сам ты не сядешь на этот рейс.

– Это нечестно, – сказала она. – Вы так друг на друга смотрите… когда-нибудь я тоже так хочу.

Я открыла рот, чтобы заговорить, но ничего не вышло. Я небрежно улыбнулась Шерил. Она нахмурилась.

– Я поняла, какой активисткой я хочу быть, – сказала сестра, взяв меня за руку. – Я хочу бороться за тебя: за таких же людей, как ты. Я хочу бороться за тех, у кого нет голоса, но они кричат, чтобы их услышали.



Кельвину и ребятам предложили остаться в Лос-Анджелесе еще на несколько дней. Им предложили контракт с лейблом Rave Records, и я почти чувствовала их волнение с самого западного побережья.

Брукс позвонил мне, чтобы поделиться новостью.

– Я знаю, что мы не должны говорить… но… мы сделали это, Магнит, – он говорил так тихо. – Мы это сделали. Мы заключаем сделку. Через несколько недель это будет официально, мы подпишем контракт с Rave. И это сделала ты. Все это благодаря тебе.

По моим щекам катились слезы. Это просто невероятно. Я хотела этого больше всего на свете. Они заслужили это. Они заслужили то, что произошло.

– Я люблю тебя, Мэгги, – прошептал он и повесил трубку.

Больше он мне не звонил. Кельвин связался с семьей и сказал, что продюсер хочет, чтобы они пошли в студию, пока составлялись контракты. Не успела я опомниться, как дни превратились в недели, а недели – в месяцы. Ритм их жизней стал таким быстрым. А моя жизнь не двигалась с места. В сентябре группу пригласили выступить на разогреве на мировом турне у The Present Yesterdays.

В мгновение ока их жизнь полностью изменилась.

Я изо всех сил старалась не скучать по нему. Я читала книги, принимала ванну и слушала оставленный им айпод. И я играла на его гитаре. Оказалось, что скучать по кому-то было тяжело. Просто тоска становилась тише. Ты учишься жить с щемящей в душе болью. Ты оплакивал мгновения, которые вы провели вместе, и иногда позволял себе чувствовать боль.

Сколько раз я смотрела на его номер на экране телефона. Сколько раз мне хотелось позвонить ему и спросить, как у него дела. Я говорила себе, что сделаю это только один раз, просто чтобы услышать его голос, но так и не набралась храбрости, чтобы сделать следующий шаг. В глубине души я знала, что если позвоню ему, то не смогу жить, и буду каждый день звонить ему, чтобы снова услышать его голос.

Большую часть времени я почти не выходила из своей комнаты. Я боялась столкнуться с мамой.

Они с папой становились совершенно чужими людьми прямо у меня на глазах. Всякий раз, когда они оказывались в одной комнате, один из них уходил. Раньше, когда папа уходил на работу, он целовал ее в лоб, но теперь эти поцелуи были всего лишь воспоминанием.

Времена года сменяли друг друга, и всякий раз, когда группа возвращалась в город, Брукса нигде не было. Я решила, что, возможно, он решил двигаться дальше. Возможно, наша любовь была для него всего лишь ступенью, которую нужно было преодолеть.

– Вот она! – крикнула мама однажды вечером, бегая по всему дому. – Вот она!

Все вышли из своих комнат, и впервые за несколько месяцев моя семья была единым целым. Мы все собрались в столовой и слушали, как по радио транслируют первую песню The Crooks. У меня в груди все сжалось, и я стиснула подвеску в форме якоря, с которой никогда не расставалась. Я слушала слова, которые знала наизусть. Это наша песня…


Она лежит на моей груди, и слезы текут по ее щекам.

Она чувствует себя такой слабой, а волны уносят с собой.

Она верит, что однажды перестанет навсегда тонуть.

Ее сердце ждет, когда душу покинет немая боль.

Я буду твоим якорем.