Бриттани Черри - Волны, в которых мы утонули

Каждый день, проведенный с Мэгги, был правильным.

В каждом касании рук было тепло.

Каждый поцелуй был настоящим.

Каждое объятие было идеальным – за исключением тех случаев, когда мы не обнимались.

Очень редко у нас с Мэгги было что-то не так: эти отношения развивались практически идеально. Но, признаться честно, иногда было сложно.

Встречаться с Мэгги было одним из лучших решений, которые я принимал в своей жизни. Это не значит, что с ней было легко, но все равно это решение было правильным.

Чем больше времени я проводил с ней, тем больше замечал мелочи, которых никто другой не видел. Например, она вздрагивает, когда слышит, как течет вода, и пугается, когда кто-то касается ее со спины. Когда в комнате было больше людей, она как будто растворялась в воздухе, а иногда, когда мы смотрели кино, по ее щекам текли слезы.

– Почему ты плачешь? – спросил я.

Ее пальцы коснулись глаз, и, казалось, она удивилась слезам. Вытирая их, она натянуто улыбнулась мне и коснулась подвески в форме якоря.

Еще у нее случались панические атаки.

Я знал Мэгги много лет, но ничего не знал о них.

Она скрывала их, никому ничего не рассказывала. Мне было известно о них только потому, что иногда я прокрадывался к ней в комнату на ночь. Иногда она ворочалась во сне так сильно, что я готов был поклясться, что кошмары доведут ее до сердечного приступа. Когда я будил ее, ее глаза были широко раскрыты от ужаса, как будто она не узнавала меня, когда я ее касался.

Она сжималась в комок и закрывала уши, как будто слышала несуществующие голоса. Ее тело было покрыто потом, руки дрожали, она тяжело дышала. Иногда ее пальцы сжимали горло, а дыхание становилось прерывистым.

Всякий раз, когда я пытался проникнуть глубже в ее сознание, она отталкивала меня. Иногда мы ссорились. Во время этих ссор кричал только я. Ссориться с тем, кто не отвечает, было хуже, чем ссориться с тем, кто швыряет стулья. Ты чувствуешь себя беспомощным, как будто кричишь на стену.

– Скажи что-нибудь! – умолял я. – Реагируй!

Но она всегда оставалась спокойной, и это только больше выводило меня из себя.

Я пытался понять, что не давало ей покоя все эти годы, и это сводило меня с ума.

Меня сводило с ума, что я не могу залечить ее раны.

До нее у меня было много девушек, и мне казалось, что это легко. Я думал, что если мне есть, о чем с ними поговорить, значит, мы подходим друг другу. Если нам нравилось делать одно и то же, мы должны были быть вместе. В моих прежних отношениях мне всегда было что сказать. Мы всегда болтали, иногда часами напролет. Когда дело доходило до тишины, я всегда чувствовал себя не в своей тарелке. Я всегда думал, что бы еще сказать, о чем еще поговорить.

С Мэгги все было по-другому. Она не отвечала.

Во время ее последней панической атаки я придумал, как ей помочь. Раньше, когда я кричал на нее, требуя, чтобы она впустила меня в свою голову, это не срабатывало. Когда я умолял о понимании, она толкала меня еще дальше.

Музыка помогла бы. Музыка могла бы помочь. Я знал, что она поможет. Мне музыка всегда помогала. Она сидела на кровати и плакала. Я погасил свет в ее спальне и включил на айподе «To Be Alone With You» Sufjan Stevens.

Песня сыграла в первый раз, во второй, но это не помогало. Я сидел тихо, ожидая, когда ее дыхание придет в норму.

– У тебя все хорошо, Магнит, – говорил я время от времени. Я не был уверен, слышит ли она меня, но надеялся, что слышит.

Когда она наконец пришла в себя, песня играла уже в одиннадцатый раз.

Она вытерла глаза и потянулась за листком бумаги, но я покачал головой и похлопал по полу рядом с собой.

Ей не нужно было ничего говорить.

Иногда слова значили меньше, чем молчание.

Она села напротив меня, скрестив ноги. Я выключил музыку.

– Пять минут, – прошептал я, протягивая ей руки. – Только пять минут.

Она вложила свои руки в мои, и мы сидели совершенно неподвижно и тихо, глядя друг другу в глаза в течение пяти минут. В первую минуту мы не могли перестать смеяться. Было немного неловко. На второй минуте мы снова захихикали. На третьей минуте Мэгги начала плакать. К четвертой мы плакали вместе, потому что ничто не ранило меня сильнее, чем грусть в ее взгляде. К пятой минуте мы улыбались.

Она сделала вдох, задержала дыхание и выдохнула. Я тоже выдохнул.

Именно такие мгновения позволяли разделить свои чувства с кем-то, кто тебе близок. Именно в такие мгновения я чувствовал, что узнавал о ней больше. Именно в такие мгновения она узнавала обо мне больше.

Я и не знал, что в тишине можно так отчетливо слышать чей-то голос.

Брукс больше никогда не спрашивал меня о моих панических атаках. Это меня радовало. Я не была готова обсуждать их, и Брукс понимал это. Но я знала, что когда я буду готова, он выслушает меня. Он даже не представляет, как много это для меня значит.

Летом, вместо того чтобы говорить на серьезные темы, мы целовались. Когда мы не целовались, мы составляли список дел, которыми хотели бы вместе заняться в будущем. Мне нравилось, что он верил в то, что я когда-нибудь выйду из этого дома.

Мне нравилось думать, что когда-нибудь я увижу мир, а он будет рядом со мной.

– Будет круто, Мэгги. К тому же поскольку я буду учиться в колледже в соседнем городе, я смогу приходить к тебе каждый день после учебы. Будет просто, – часто повторял Брукс. И его уверенность в наших отношениях вселяла в меня еще бо́льшую надежду. А потом мы снова начинали целоваться. Мы все время целовались – только целовались.

У меня не очень получалось все остальное.

И это неудивительно. У меня никогда не было парня, с которым мы могли бы практиковать что-то из того, чем занимались люди, которые были в отношениях. Всякий раз, когда руки Брукса начинали блуждать по моему телу, я напрягалась. Не потому, что он прикасался ко мне, – я тоже его хотела, – а потому, что не была уверена, как мне следует прикасаться к нему в ответ.

Мне было неловко. Мне это очень не нравилось. Мне казалось, что я прочитала достаточно книг с достаточным количеством отсылок на секс и знала, что делать с телом своего парня, но это было далеко от истины.

– Все в порядке, правда, – улыбнулся Брукс, вставая после одного из наших поцелуев, за которым всегда следовали новые поцелуи. – Не нужно торопиться.

Я и не чувствовала, что меня торопят. Я чувствовала себя глупо.

Куда положить руки? Что ему понравится? Как я пойму, нравится ли ему?

– Пойду спущусь на репетицию. – Он расправил джинсы в области промежности, отчего мне стало еще хуже. Я его дразнила. – Увидимся внизу, хорошо?

Я кивнула. Он наклонился, поцеловал меня в лоб и поспешно вышел из комнаты.

Как только он скрылся из виду, я схватила подушку, закрыла ею лицо и безмолвно закричала в нее, в отчаянии колотя по кровати ногами.

Ах!

Услышав тихие всхлипы, я подняла голову и увидела, как Шерил идет по коридору, держась за щеку. Она поспешно вошла к себе спальню и захлопнула дверь.

Через две секунды я уже была там и стучала в дверь.

– Уходи! – прокричала она.

Я стукнула один раз.

Нет.

Я услышала, как она застонала.

– Пожалуйста, Мэгги, просто уходи. Я знаю, что это ты.

Я медленно повернула дверную ручку и увидела, что она стоит перед зеркалом и касается пальцами ссадины под глазом. На щеке у нее были капли крови.

– Черт возьми, Мэгги! Ты что, глухая?

Я подошла к ней, повернула ее лицом к себе и осмотрела рану. Наклонив голову, я бросила на нее вопросительный взгляд.

Она скорчила гримасу.

– Джордан решил, что раз он привез меня с выпускного, значит, мы снова вместе. А поскольку я ненавижу быть одна, я вернулась к нему. Но оказалось, он не до конца простил меня. Все эти недели он лишь сильнее злился. Поэтому, когда я сказала ему, что больше не хочу быть с ним… он немного… расстроился.

Моя грудь сжалась.

– Не волнуйся, ладно? – предупредила она, медленно поворачиваясь ко мне спиной и поднимая футболку. Мои руки взлетели ко рту. Я смотрела, как покраснела ее кожа в тех местах, куда пришлись удары Джордана.

Шерил…

– Если ты думаешь, что это со мной все плохо, просто посмотри на него, – с усмешкой сказала она.

Я нахмурилась.

Она тоже нахмурилась.

Скорее всего, он был цел и невредим, а моя сестра осталась со шрамами не только на теле, но и на душе.

Я пошла в ванную, намочила полотенце и бинт. Вернувшись, я подвела ее к кровати, придвинула стул к письменному столу и села. Когда я начала промывать ее раны, она задрожала.

– Я не пойду в полицию, Мэгги, – сказала она. – Я знаю, ты, наверное, хочешь, чтобы я это сделала, но я не буду. Ему уже есть восемнадцать. Ему предъявят обвинение как взрослому, а я не могу вот так разрушить его жизнь.

Я продолжила протирать ее лицо, никак не реагируя на слова.

– То есть это моя вина. Я не должна была уходить с ним с выпускного. Я его запутала.

Я легонько стукнула ее по ноге один раз.

Нет.

Она винит себя. Я тоже через это прошла. Иногда я все еще винила себя.

Не нужно было мне идти в тот лес. Мама велела мне никуда не уходить. Я подвергла себя опасности. Это я виновата.

Но когда я принимала ванну и опускалась под воду, я очищалась от всех этих мыслей.

Иногда человеческий разум работает как криптонит[16]. И тогда нужно послать его к чертям вместе с его подавляющей самооценку ложью.