– Капитан есть капитан, – со вздохом сказала Ребекка, делая вид, что ничего особенного не случилось. Она отошла на безопасное расстояние. – И все-таки от вас веет романтикой и удалью. Когда я закончу портрет, вы увидите себя другими глазами.

– Боюсь, мне не захочется смотреть на себя со стороны.

– Это дело ваше, – ответила Ребекка и, прищурившись, стала рассматривать Кеннета глазами художницы. – Я хочу вас немного обыграть. Откиньтесь назад. Успокойтесь. Положите руку на спинку дивана.

Кеннет повиновался, и удовлетворенная Ребекка кивнула. Пожалуй, такая поза – именно то, что надо: чуть небрежная, но за этой небрежностью чувствуется недюжинная сила. Она не станет наряжать его в восточные одежды, но постарается придать ему загадочный восточный колорит другими средствами.

Задумавшись, Ребекка оглядела комнату, и у нее вырвался торжествующий возглас. Она подбежала к прикроватному коврику и схватила его.

– Этот коврик будет великолепным фоном. Я положу его на диван за вашей спиной.

Ребекка разложила коврик на спинке дивана, и Кеннет, повернувшись, потрогал его.

– Качество превосходное, – заметил он, водя ладонью по блестящей, шелковистой, покрытой причудливым узором поверхности. – Похож на персидский, но мне никогда не приходилось видеть такого буйства ярких красок. На ощупь он напоминает мягкую шерсть вашего кота.

– Он сделан из шелковых ниток. Это подарок персидского посла.

– Наверное, здесь скрывается какая-то загадочная история?

Ребекка пожала плечами.

– Ничего особенного. Мирза Хасан-Хан, приехав с визитом в Лондон, решил заказать свой портрет, выполненный в европейском стиле, и ему порекомендовали отца. Он был так доволен работой моего отца, что ему захотелось заказать портреты двух своих жен, которые сопровождали его в поездке. Но вот незадача: посторонний мужчина не имеет права видеть открытые лица восточных женщин, и тогда отец порекомендовал меня. Портреты Хасан-Хану понравились, и он подарил мне этот коврик, так как я наотрез отказалась от гонорара.

– Должно быть, портреты действительно были великолепны, потому что он сделал королевский подарок. – Кеннет в очередной раз провел ладонью по шелковистой поверхности коврика. – Я буду гладить его, пока вы меня рисуете. Он действует на меня успокаивающе.

Яркий ковер действительно служил отличным фоном, именно таким, какой Ребекка видела в своем воображении. Из мелких кусочков вырисовывалось единое целое, и сердце ее учащенно забилось.

Теперь остается найти подходящую позу. По обыкновению Ребекка сама подбирала натурщикам наиболее удачное положение, но, по ее мнению, Кеннету было вполне достаточно совета. Во всяком случае, ей не хотелось ему приказывать.

– Займите удобное для вас положение, в котором вы сможете находиться длительное время, – посоветовала она. – Я хочу, чтобы ваша поза была свободной и в то же время немного настороженной. Скорее лев на отдыхе, чем солдат на посту.

Кеннет откинулся назад и поставил обутую в башмак левую ногу на край дивана, небрежно положив на нее руку. Поза получилась как бы небрежной, и в то же время чувствовалось, что человек готов сорваться с места при любом подозрительном звуке или движении.

– Великолепно! – восхищенно воскликнула Ребекка. – А теперь представьте себе, что я самый ленивый, но дерзкий солдат вашего полка. Как бы вы посмотрели на меня?

Лицо Кеннета приняло жестокое выражение, шрам побелел и стал заметнее. Сейчас он выглядел совсем как капитан пиратского судна, который с одинаковой легкостью и казнит, и милует.

Закусив губу, Ребекка внимательно изучала получившуюся композицию. Она изобразит его лицо в ярком освещении, а все остальное будет находиться как бы в тени, что придаст резкость чертам его лица и добавит загадочности всему его облику. Вроде бы неплохо, и все же чего-то недостает. Проще простого сделать лицо Кеннета свирепым, но как передать его внутреннее благородство?

Ребекка рассматривала свою модель во всевозможных ракурсах, задумчиво крутила головой, нацеливаясь на нее. Внезапно в ее глазах что-то сверкнуло. Повернувшись, она увидела отражение Кеннета в зеркале трюмо. Ее взгляд перебегал с капитана на зеркало, по мере того как созревало решение.

Эврика! Ребекка была вне себя от радостного возбуждения. Она сделает двойной портрет. Основной акцент будет сосредоточен на лице капитана, с вызовом смотрящего в глаза зрителю; справа она напишет отражение его профиля и таким образом передаст его незаурядный ум и врожденное благородство. Отражение не должно быть четким, как бывает в настоящем зеркале, – это отвлечет внимание зрителя. Она напишет его отражение на черной мраморной поверхности стены: зритель будет вынужден подойти вплотную к картине, чтобы разглядеть другую, скрытую часть натуры капитана.

Ребекка потянулась за альбомом и задела кота. Грей-Гаст проснулся и с громким мяуканьем прыгнул на диван; потянувшись, он распластался рядом с ногой капитана; тот непроизвольно почесал его за ухом.

– Кот не нарушает вашего замысла? – спросил он.

Ребекка весело расхохоталась. Как это ей раньше не приходило в голову использовать в своих замыслах кота?

– Напротив, – ответила она, – Грей-Гаст придаст картине законченность, только я сделаю его чуть больше и придам ему сходство с диким азиатским котом. Огромный кот рядом с предводителем пиратов – в этом есть нечто языческое.

Ребекка склонилась к альбому, и ее угольный карандаш так и замелькал. Она будет много работать. Много и упорно.

В наступившей тишине слышались только поскрипывание карандаша и слабые, отдаленные звуки засыпающего города. Ребекка уже закончила основную часть картины и приступила к деталям, когда ее работу прервал голос Кеннета.

– Нельзя ли мне что-нибудь поесть? – спросил он.

Вздрогнув, Ребекка взглянула на часы. Время перевалило за час.

– Простите, – сказала она, – я так увлеклась, что не заметила, как пролетело время.

– Слабо сказано. Если бы из камина вылетел огнедышащий дракон, то вы не заметили бы и его, – сказал Кеннет, вставая и распрямляя плечи.

Ребекка заметила, как заиграли мускулы под тонкой материей его рубашки, и мысленно решила, что именно таким образом она передаст на портрете грациозную силу его тела. Отложив альбом, она поднялась.

– Из вас получится великолепный корсар, капитан.

– Вам виднее. – Кеннет взял альбом и стал внимательно рассматривать набросок. – Неужели я выгляжу таким свирепым?

– Временами. Ни для кого не секрет, что слуги боятся вас. – Ребекка зевнула, почувствовав внезапную усталость. – Вы их так запутали, как будто в случае непослушания им грозит невольничий рынок.

Кеннет принялся листать альбом.

– Я вижу здесь разные композиции. – На одном рисунке он увидел себя уставшим солдатом в поношенном мундире, с равнодушным видом обозревающим выжженный солнцем испанский пейзаж. – Вы уверены, что не обладаете даром ясновидения?

– Это всего лишь художественное воображение. – Ребекка в раздумье заглянула в альбом. – Это правда, что в Испании совсем другой солнечный свет?

– По сравнению с Англией он гораздо ярче. Наша страна расположена намного севернее, и влажность мешает солнечным лучам пробиваться к земле, делая их мягче, незаметнее. Ко всему прочему, у нас постоянные туманы. – Кеннет снова принялся листать альбом.

Ребекку, вставлявшую в карандаш новый угольный стержень, привлекло его молчание, и она подняла голову. Кеннет внимательно вглядывался в рисунок.

Почувствовав на себе ее взгляд, капитан показал ей рисунок женщины, летящей в воздухе головой вниз с искаженным от ужаса лицом.

– Кто это? – спросил он.

От неожиданности Ребекка вздрогнула, стержень сломался в ее руке, радостного выражения лица как не бывало. Она совсем забыла, что рисунок находился именно в этом альбоме.

– Это так… ничего особенного… Просто я представляла себе Дидо, бросившуюся вниз с карфагенской башни, когда Эней покинул ее, – пересохшими губами прошептала Ребекка, на ходу придумав ответ.

– В платье современного покроя? – усомнился Кеннет. – Это что-то новенькое. Как я успел заметить, вы любите рисовать героических женщин мифологии, а не тех, что убивают себя из-за неразделенной любви. К тому же, насколько я помню, Дидо заколола себя кинжалом.

Ребекка молча смотрела на Кеннета, не в силах подыскать другой ответ.

– Женщина очень похожа на вашу мать, портрет которой я видел. Леди Ситон погибла, упав с крутого обрыва?

Ребекка чувствовала себя, словно ее застигли на месте преступления. С сильно бьющимся сердцем она буквально упала в кресло.

– Да, – ответила она. – Я не перестаю думать, как она падала. Она все время стоит у меня перед глазами. Я уже сделала штук пятьдесят набросков, подобных этому. Меня до сих пор мучит мысль о том, что она чувствовала, о чем думала в свои последние минуты. Должно быть, это так ужасно – умирать в полном одиночестве.

Они оба долго молчали. Кеннет не выдержал первым.

– Мне очень часто приходилось испытывать чувство страха, – начал он, как бы раздумывая, – особенно перед боем. Страх – хорошая защита, он позволяет человеку быть осторожным, а иногда толкает на героические поступки. Однако, как ни странно, в двух случаях, когда у меня не было и тени сомнения, что меня убьют, я не чувствовал страха. Наоборот, ко мне приходило странное чувство покоя. И оба раза я чудом выжил. После второго случая меня охватило любопытство, и я стал выяснять, что чувствуют другие. Оказалось, то же самое. Возможно, чувство покоя даровано нам Богом как последний подарок, когда человек уже не в силах бороться с ударами судьбы.

Кеннет еще раз внимательно посмотрел на рисунок, и на его лице появилось сострадание.

– Возможно, ваша мать не испытывала никакого страха, а просто спокойно приняла неизбежное.

– Вы просто стараетесь успокоить меня, – сказала Ребекка и низко склонила голову, не желая показывать, как она расстроена.