– Не могли бы вы одолжить мне одну из ваших? К примеру, ту, что напротив меня. Кажется, здесь изображена Диана-охотница.

Высокая богиня стояла неподвижно, держа в руках лук и стрелы. Ее лицо было спокойным и чем-то напоминало Ребекку.

– Пожалуйста, если она вам нравится, – ответила Ребекка, приступая к новому эскизу. – У меня есть для нее подходящая рама.

– Не могли бы мы устроить маленький перерыв? – спросил Кеннет. – Я не привык так долго сидеть на одном месте.

– Да, конечно. Прошу простить меня, – ответила Ребекка с застенчивой улыбкой. – Когда я рисую, то забываю обо всем на свете. Хотите чаю? Обычно в это время я пью чай.

– С большим удовольствием, – ответил капитан, вставая с места и расправляя затекшие плечи.

Ребекка встала, подошла к камину и грациозным движением повесила над огнем чайник.

– Спасибо, что вы откликнулись на мою просьбу. Вы более терпеливы, чем отец. – Она пристально посмотрела на Кеннета, и ему показалось, что она видит его насквозь. – Отец прав: вы прекрасная модель для сержанта на его картине.

– Возможно. Я был сержантом многие годы.

– Сержантом? Вы? – Ребекка недоверчиво уставилась на него.

– Я поступил на военную службу, когда мне было восемнадцать, – объяснил Кеннет. – Позже я продвинулся по службе.

– Благодаря вашей храбрости? Ведь это является причиной повышения в чине?

– Отчасти так. Но простое везение нельзя сбрасывать со счетов. Надо, чтобы вашу храбрость заметил офицер, от которого это повышение зависит.

– Вы не перестаете меня удивлять, капитан. Слушая вас, я все больше склоняюсь к мысли, что вы… – Ребекка смущенно замолчала.

– Что я джентльмен, – пришел ей на помощь капитан.

– Извините меня, – сказала Ребекка, потупившись. – Я не сомневаюсь, что вы джентльмен, и то, что вы зарабатываете на жизнь своим трудом, делает вам честь. Как правило, богатство волею судеб наследуется с рождения.

– Я родился в знатной и богатой семье, но так случилось, что я отдалился от отца и у меня в те времена не было денег, чтобы купить себе офицерское звание, поэтому пришлось завербоваться на военную службу.

– Что явилось причиной этого отдаления?

Чувствуя себя неловко за свою откровенность, Кеннет в замешательстве мерил шагами мастерскую, стараясь не задеть головой наклонный потолок. А что, если Ребекка в очередной раз испытывает его, стараясь докопаться до истинной причины его появления в этом доме?

– Спустя год после смерти матери отец вторично женился, взяв себе в жены семнадцатилетнюю девушку. Я не смог этого выдержать.

– После смерти матери трудно свыкнуться с любой мачехой, – сочувственно заметила Ребекка, – а привести в дом вашу ровесницу – просто неприлично.

Неприлично – это слабо сказано. Кеннет вспомнил, с каким гневом и отвращением он встретил появление мачехи. Может, в том, что случилось, есть часть и его вины.

– К сожалению, она оказалась весьма отталкивающей личностью, но мой отец был влюблен в нее, вернее, обезумел от страсти, если называть вещи своими именами. Я не мог оставаться с ними под одной крышей. Как вы думаете, ваш отец женится снова? – вдруг спросил он, меняя тему разговора. – И если да, то как вы отнесетесь к этому?

Ребекка пожала плечами: по-видимому, у нее не было ответа на этот вопрос.

– Все будет зависеть от той, на ком он женится, – ответила она наконец с неохотой. – Надо еще дожить до этого времени.

– А разве Лавиния не надеется заполучить фамилию вашего отца?

– Сомневаюсь, – ответила Ребекка, доставая банку с чаем. – Это на вид она такая беззастенчивая, на самом же деле Лавиния вполне добродушна. Мне кажется, что она очень дорожит своей свободой и не захочет расставаться с ней. Вполне вероятно, что отец когда-нибудь и женится. Ему необходимо, чтобы жена боготворила его. – Вода закипела, и Ребекка, сняв чайник с огня, ополоснула заварочный чайник. – Позади вас висит портрет Лавинии, – сказала она.

Кеннет оглянулся и быстро отыскал портрет Лавинии среди множества полотен, висящих и стоящих у стены. Одетая в тунику, она полулежала на диване, и в ее взгляде был призыв. В вечной борьбе двух полов эта женщина была охотницей, но никак не жертвой.

– Насколько я понимаю, вы изобразили ее в образе Мессалины, римской императрицы, главной блудницы Рима, которая извела добрую половину мужского населения своей необузданной страстью.

Ребекка, которая в это время заваривала чай, невольно рассмеялась.

– Ей больше подходит роль Аспазии, самой прекрасной и известной куртизанки в Афинах. Мне нравится рисовать Лавинию. Она хорошая модель и всегда с удовольствием позирует.

Но если Лавиния не рассчитывает на место жены сэра Энтони, то кто та, другая, которая могла стать причиной гибели леди Ситон? Решив, что на сегодня достаточно вопросов, Кеннет подошел к открытым окнам, выходящим на улицу. Эта часть мастерской была особенно ярко освещена солнечными лучами; здесь стояли стол и стулья.

Здесь же находился запасник Ребекки и повсюду были разбросаны свернутые холсты и сбитые рамки. На столе, рядом со ступкой с пестиком, спал уже знакомый капитану кот. Он приоткрыл один глаз, взглянул на Кеннета и снова заснул.

Слева, в небольшом алькове, стояло массивное бюро в итальянском стиле, на котором едва заметными линиями было указано расположение ящиков. В специальном отделении располагались кисти и прочие инструменты, необходимые в работе художника.

Заметив интерес Кеннета к бюро, Ребекка крикнула ему с другого конца мастерской:

– Эта великолепная вещь была сделана в восемнадцатом веке по заказу фламандского художника Ван Вирена.

– Боюсь, что я ничего о нем не знаю.

– И неудивительно, – ответила Ребекка, приближаясь к Кеннету с подносом. – Он был неудачным портретистом и не таким уж плохим мастером натюрморта.

– Всякие овощи и мертвые кролики? – с усмешкой спросил Кеннет.

– Совершенно верно. Но он достаточно зарабатывал на них. – Ребекка поставила на стол поднос; кот моментально проснулся и направился к нему. – Здесь свежие пирожные. Поторопитесь, а то Гаст с ними быстро расправится.

Ребекка осторожно отодвинула кота от подноса, и тот, приняв позу льва, поджидающего добычу, немигающими глазами уставился на пирожные. Разлив чай по чашкам, Ребекка протянула одну Кеннету и опустилась на расшатанный деревянный стул.

Кеннет не ожидал такой домовитости от Ребекки и должен был отметить, что она хорошо справляется с ролью хозяйки. Даже слишком. Его готовность позировать ей немного смягчила ее ершистый характер, и их отношения несколько утратили свою натянутость. Итак, кажется, он был на верном пути, начиная завоевывать ее расположение и доверие, но внезапно чувство стыда охватило его.

Армия научила Кеннета держать себя в руках и по возможности не поддаваться неприятным мыслям. Почему бы и сейчас ему просто не насладиться чашкой чаю? За всеми хозяйственными заботами и визитом к лорду Боудену он совершенно забыл о еде и неожиданно почувствовал голод. Положив в чай сахар, Кеннет опустился на стул.

Они молча пили чай и наслаждались великолепными пирожными.

– Вы сами натягиваете холст на подрамник? – спросил Кеннет после второй чашки.

– Да, и себе, и отцу, – ответила Ребекка, протягивая коту кусочек пирожного, которое тот осторожно слизал с ее руки. – Я также смешиваю краски, делая к ним специальные добавки, которые известны только мне.

– Мне кажется, что здесь большого ума не надо, и сэр Энтони мог бы нанять кого-нибудь другого для такой неблагодарной работы, – с усмешкой заметил Кеннет.

– Я не считаю эту работу неблагодарной. Сейчас живопись стали называть искусством, но в первую очередь это ремесло. Чем лучше ты чувствуешь материал, тем удачнее его используешь. – Ребекка любовно погладила блестящую поверхность медной ступки. – Вы не представляете, какое это удовольствие – смешивать краски, доводить их до определенного сочетания, добиваться нужного цвета. Хорошие краски – залог успеха. Пока ты смешиваешь их, яснее начинаешь представлять, какого эффекта хочешь добиться на полотне.

Чувственность, так ярко выраженная на портрете ее матери, появилась в мечтательных глазах Ребекки. Кеннету внезапно захотелось, чтобы она погладила его, как гладила ступку. Он хотел ее…

– Когда вы начали рисовать? – спросил Кеннет, отгоняя от себя непрошеные мысли.

– Согласно семейной легенде, как-то раз, будучи совсем маленькой, я вынула из яйца желток и нарисовала на стене детской кота. Все нашли его очень похожим, – с явной неохотой рассказала Ребекка.

Кеннет улыбнулся, представив себе эту картину.

– Значит, вы талантливы от рождения, – заключил он. – Наверное, сэр Энтони принялся сразу учить вас рисованию?

– Не совсем так. Отец всегда был очень занят. Убежав от няни, я часто пробиралась к нему в мастерскую и наблюдала за его работой. Он не возражал при условии, чтобы я сидела тише воды, ниже травы. Затем у меня появился свой альбом и краски. – Ребекка засмеялась. – Мама предпочла потратиться на них, лишь бы я не расписывала стены. Когда у нее было время, она учила меня рисовать.

– Она была по-настоящему талантлива или просто немного рисовала, как все образованные леди?

Ребекка указала на маленькую акварель, висевшую в углу.

– Это она написала мой портрет в четырехлетнем возрасте.

На портрете Ребекка была счастливым, жизнерадостным ребенком, с массой кудряшек, отливающих медью. Открытый взгляд, жажда жизни – ничего общего с этой настороженной, подозрительной молодой женщиной. Неужели ее тайный возлюбленный сделал ее такой, лишив открытости и непосредственности?

– Чудесный портрет. Неудивительно, что у вас такой огромный талант, если ваши родители были художниками.

– Мама была очень талантлива, ее акварели – просто чудо, но она не стала настоящей художницей. Возможно, причиной тому стало ее замужество.

– Какими качествами нужно обладать, чтобы стать настоящим художником? – полюбопытствовал Кеннет.