Привратник явно сгорал от желания все выложить, однако его нескромные вопросы не понравились Гортензии. Если что-то случилось с Луи Верне, если было о чем рассказать, она предпочитала услышать об этом из его собственных уст или по крайней мере из уст его матери, поскольку он жил вместе с ней, но уж никак не от этого болтливого привратника.

– Мы не виделись некоторое время, – коротко ответила она. – Скажите, на каком этаже он живет?

– На этом, госпожа, на этом. Дверь справа от лестницы. Слава богу, его окна выходят в сад, хоть в этом повезло.

Он указал ей на красивую дубовую дверь. В полумраке лестничной площадки золотом отливали начищенные медные накладки. Гортензия дернула за шнурок звонка, свисавший вдоль дверной рамы, и где-то в квартире послышалось позвякивание колокольчика.

Дверь почти сразу же открылась, и на пороге показалась молоденькая горничная в крахмальном фартуке и высоком чепце.

– Я хотела бы видеть господина Луи Верне, – обратилась к ней Гортензия. – Если, конечно, его это не слишком побеспокоит.

– Дело в том… я не знаю, сможет ли он вас принять… Нужно спросить сначала у его матери…

– Ну хорошо, спросите. Я графиня де Лозарг, но ваш хозяин скорее поймет, если вы доложите: мадемуазель Гранье де Берни.

Титул явно произвел впечатление, и горничная склонилась в реверансе.

– Не соблаговолите ли подождать, госпожа графиня? – пролепетала она, указав на коричневую бархатную банкетку, занимавшую в прихожей целую стену.

Горничная исчезла за дверью в какую-то очень светлую комнату, а минуту спустя в эту же дверь, тщательно прикрыв ее за собой, вошла дама лет пятидесяти, одетая в черное строгое платье с маленьким белым воротничком. Из-под большого белого кружевного чепца выбивались седые волосы, а карие глаза, устремленные на Гортензию, были полны беспокойства. Без всяких обиняков она сразу заговорила о том, что ее волновало:

– Вы мадемуазель Гранье де Берни, мадемуазель Гортензия?

– Имя у меня сейчас другое, но на самом деле я Гортензия.

– В таком случае, умоляю, уходите! Простите, что так с вами нелюбезна, даже груба… но я не могу позволить, чтоб вы увиделись с сыном! Ваше присутствие вновь напомнит ему страшные времена, о которых я стараюсь заставить его забыть!

– Простите, сударыня, но я очень удивлена… Мой отец всегда всецело доверял господину Верне, он даже был с ним в дружеских отношениях. Я надеялась, в свою очередь, тоже найти здесь хоть немного доброты и дружеского участия, необходимых мне как раз сейчас, когда я переживаю довольно нелегкие времена.

– Умоляю, сударыня, не настаивайте. Мой сын дорого заплатил за дружбу и уважение, которые он питал к вашему отцу. Поймите, мне важно, чтобы с ним ничего больше не случилось! Еще раз прошу прощения за негостеприимный прием, быть может, я веду себя невоспитанно, это уж на ваше усмотрение. Но я его мать, и никакая сила не помешает мне заботиться о нем, защищать его…

Дверь, в которую вошла госпожа Верне, снова приоткрылась. Появилась та же горничная. Не смея поднять взгляд на хозяйку, она доложила:

– Господин просит госпожу графиню пройти к нему.

Послышалось сдавленное рыдание. Это мать, рухнув на банкетку, плакала, прижав к лицу платок. Гортензия на миг замешкалась. Ее тронуло горе этой женщины, но все же необходимо было выяснить, чем вызван этот нелюбезный прием. Ей очень важно было услышать, что расскажет Луи Верне. И она решительно шагнула к растворенной для нее двери.

За дверью оказалась просторная гостиная с красивой светлой мебелью, типичной для эпохи Реставрации. Там было полно книг и цветов, а в широкие окна с откинутыми голубыми занавесками был виден садик с фонтаном посередине. Комната действительно была очень милой, полной веселого солнечного света, но свет словно померк, как только Гортензия увидела Луи Верне или, скорее, человека, который, как она догадалась, должен был им быть, настолько изменился служащий отца.

Он сидел в кресле у окна, укрыв колени шотландским пледом, и казался тенью самого себя. Его когда-то густые светлые волосы сильно поредели. Болезненная бледность, худоба, осунувшееся лицо яснее всяких слов говорили о выпавших на его долю страданиях. И все же, увидев растерянную Гортензию, он попытался улыбнуться:

– Да-да, это я, мадемуазель Гортензия… Извините, что не могу встать вам навстречу, это потому, что ноги не слушаются меня. Не подойдете ли поближе?

Как во сне, она приблизилась к нему и села в небольшое кресло, на которое указала исхудавшая рука. Еще мгновение, и она бы убежала прочь или разрыдалась бы, как только что его мать.

– Это вы должны меня простить, – сказала она наконец. – Если бы я знала… если бы только могла подумать… никогда бы не посмела прийти сюда беспокоить вас.

– Вы меня не беспокоите. Наоборот, я рад, что вижу вас. Знаете, для таких, как я, дни тянутся невыносимо долго… А ночи и того длиннее… Но забудем пока об этом! Так, значит, вы замужем? По вашей фамилии я понял, что вы вышли замуж за своего кузена?

– Вы правы, но теперь я вдова. Он скончался за несколько месяцев до рождения моего сына… Но лучше скажите, что с вами произошло? Если только… вам это не будет слишком тяжело.

– Нет. Нужно, чтобы вы знали. Сейчас все вам расскажу. Только ответьте сначала: как умер ваш супруг?

Кровь прилила к лицу Гортензии, она покраснела… Лучше бы солгать, сказать, что Этьен умер обычной смертью, от какой-нибудь болезни или от несчастного случая, но она пришла сюда не для того, чтобы лгать.

– Он повесился! – сказала она так сухо, что даже сама удивилась. – Он… он не хотел этого брака. Он женился на мне только для того, чтобы меня спасти.

Ее страшные слова, казалось, не произвели на Луи Верне ожидаемого впечатления. Как будто бы все было вполне естественно.

– Конечно, – подтвердил он. – Если бы вы не заключили брачный контракт, для маркиза оставался бы лишь один-единственный способ завладеть вашим состоянием – ему пришлось бы вас убить.

– Он так и не отказался от этой мысли, и мне пришлось бежать после того, как он отнял у меня ребенка, на следующий день после его рождения.

– Понимаю, наследник! Бедная, бедная мадемуазель Гортензия! Как же вы должны были страдать… но для меня это проливает свет на многие вещи.

– Вы, кажется, вовсе не удивлены!

– Нет. Помните того молодого человека на кладбище, он еще крикнул вам, что ваш отец не покончил жизнь самоубийством, его убили, так же, как и вашу мать?

– Как не помнить! Ведь он брат одной моей монастырской подруги, княжны Орсини. Сейчас она зовется графиней Морозини. Она дала мне приют. Его тогда арестовали, и до сих пор сестре не удалось узнать, что с ним стало…

– Наверное, тайно содержат где-нибудь в тюрьме… Тогдашний префект полиции господин де Беллейм был честным и порядочным человеком. Он бы не позволил им пойти на убийство. В каком-то смысле этому юноше лучше было оказаться в тюрьме, чем на воле, иначе он неминуемо столкнулся бы с теми, кто довел меня до такого состояния.

– А кто они? Вам известно?

– Подозреваю… нет, даже почти уверен, это те же самые люди, которые причастны к смерти ваших родителей. Вы ездили на шоссе д'Антен?

– Сразу же по приезде отправилась туда. Но меня ожидал неприятный сюрприз: дом занял некий принц Сан-Северо, говорят, он принадлежит к королевской семье…

– Да, такие слухи есть… Впрочем, отец ваш знал его, они даже были в неплохих отношениях. Этот Сан-Северо недурной финансист. После трагедии с вашими родителями он предложил свою кандидатуру в административный совет. Зная о его связях при дворе, многие проголосовали «за», но не все…

– Против были Дидло, Жироде и де Дюрвиль?

– Именно они. И продолжали выражать свое несогласие, даже когда королевским указом он был назначен на один из руководящих постов в банке. Однако долго им протянуть не удалось… один господин де Дюрвиль поступил правильно: вовремя вышел в отставку и уехал в Нормандию.

– Вы хотите сказать… их тоже убили?

– Во всяком случае, они мертвы. Что же до меня…

Он на секунду умолк, словно не решался вновь вызвать в памяти перенесенные мучения, но отступать было уже поздно.

У Гортензии застучало сердце.

– Что же? – нетерпеливо спросила она.

– Я просто наотрез отказывался уйти с поста, который доверил мне ваш отец. Я считал, что в банке должен был остаться верный вам человек, тот, кто мог бы блюсти только ваши интересы. Много раз господин Сан-Северо вызывал меня на беседу. Он пытался убедить меня согласиться уехать работать в наш филиал в Брюсселе или в представительство банка в Лондоне. Мне не нравилось, что делается в банке, не нравились эти новые люди, которых навязал нам двор. Как-то вечером, когда я один возвращался домой (ведь я всегда сам правил своим кабриолетом), на меня напали четверо. Один кинулся на лошадь. Это было на Новом мосту, поздним вечером, никого поблизости не оказалось. Меня сбросили на землю, стали избивать палками… У одного из них оказался нож… Он ударил меня ножом. Но мне повезло: вдруг на другой стороне улицы показался какой-то экипаж. Надо было действовать быстро. Меня схватили, кто за ноги, кто за плечи, и бросили в Сену. А сами уехали в моем экипаже.

Это было в декабре. Река начинала покрываться льдом, и когда меня наконец вытащили, я не чувствовал ног. Рана, к счастью, оказалась легкой: нож прошел под ребром, однако я потерял много крови…

Он умолк. Ошеломленная, Гортензия не нашлась что сказать, а Луи Верне силился справиться с волнением. Протянув руку к графину с водой, он налил себе полный стакан, залпом выпил и извинился.

– Простите, что ничего вам не предложил. Не хотите ли кофе или, быть может, оршада?

– Нет, нет, благодарю. Я просто потрясена… Значит, вас все-таки спасли?

– Да. Мой дядя работает врачом в муниципальной больнице, он-то и выходил меня, сделал все возможное, чтобы ноги еще послужили мне. Но, к несчастью… тогда я решил жаловаться, хотел разыскивать тех, кто на меня напал…