* * *

У нее над ним сейчас преимущество — он только что спал, еще не полностью вернулся в реальность, он лежит и весь в разобранном виде. А она стоит, смотрит на него сверху вниз, полностью одета, владеет ситуацией и зла как черт. Часы на стене показывают полвторого — очевидно, ночи. Так, надо пытаться брать ситуацию в свои руки. Лучшая защита — это нападение.

— Где ты была? — наугад спросил он. Это оказался плохой выстрел. Макс сжала губы и молча швырнула его рубашку, лежащую рядом с кроватью, ему на грудь.

— Одевайся и проваливай.

К этому моменту он вполне вернулся в мир:

— Ты беременна?

Ее это, конечно, не смягчило:

— Все выяснения только после того, как ты скажешь, что ты делаешь в моей квартире?

Вот так. «В моей квартире». Он как-то привык воспринимать квартиру Макс как общую — хотя он и не платил за нее, но жил здесь так же часто, как и у себя дома, клеил обои, менял сантехнику, отвозил в ремонт кондиционер, разбирался с домовладельцем, когда на кухне прорвало трубу.

Ладно, пусть так.

— Я жду тебя, чтобы узнать правду. — Он встал и надел рубашку.

— Ты не мог ждать у себя дома?

— А ты меня там искала и не застала?

Макс бросила в угол свою сумку:

— Уходи. Я не хочу сейчас никого видеть.

— Сначала скажи мне правду. Ты беременна?

— Сейчас — нет.

— Не понимаю.

— Я сделала аборт.

Наверное, какая-то ее часть возненавидела его за выражение облегчения, промелькнувшее на его лице. Впрочем, через секунду оно исчезло, появилась злость, которая взбесила ее еще больше:

— Почему я об этом узнал только сейчас? Почему ты не сказала мне?

— Да ты только рад, что ничего уже нет! — отпарировала она. — Лицемер!

— Да что ты за женщина?! — рявкнул он. — Как ты могла это сделать?

— А ты кто, чтобы меня осуждать? — Как ей уже надоели споры на эту тему.

— Я — человек, которого ты лишила права выбора. А другого такого же человека ты уничтожила.

— Боже, какая патетика! — Макс умирала от желания врезать ему по башке… да побольнее.

— Ты еще и возмущаешься?!

— Ну все, с меня хватит. — Она направилась к двери. — Даю тебе минуту, чтобы убраться. Потом вызываю полицию.

Дверь спальни захлопнулась. Он выругался и начал натягивать джинсы, все время попадая ногой не в ту штанину. Наконец, он вышел в коридор и направился к входной двери. В нем все кипело от обиды и возмущения. Мало того, что она сделала, теперь она еще и ведет себя так, будто он во всем виноват… Да что там, она же его просто вышвыривает! Он начал обуваться.

— Арти…

Он распрямился. Она стояла перед ним. У нее было грустное и растерянное лицо. Она всхлипнула и уткнулась ему в плечо. Он еще ни разу не видел ее плачущей. У нее совершенно железный характер. Он обнял ее.

— Макс. Не надо.

— Извини, Арти. Я не должна была этого говорить. Просто… ты тоже меня пойми… Ромингер на меня орал, требовал, чтобы я решала с тобой и не делала аборт… Потом я от него убежала… Мне же тоже трудно было так решить… Артур, я правда не могу сейчас никак рожать! Ты меня ненавидишь?

— Нет, — тихо сказал он, прижимая ее к себе. — Но лучше бы ты со мной это сначала обсудила.

Она не стала спорить. Зачем и о чем? Дело сделано.

— В следующий раз обсужу.

Оба знали, что следующего раза не будет.

Рене сверкнула на него глазами и смачно швырнула на стол мокрое полотенце:

— Это что — допрос?

— Почему ты всегда отвечаешь вопросом на вопрос? — вкрадчиво спросил брат.

— Потому что это не твое дело!

— Черта с два не мое! Я тебе что — чужой дядя?

— Я тебе уже сказала!

— Ты ничего не сказала. Я задал вопрос и хочу получить ответ! Ты беременна или нет?

— Арти, ты просто оборзел! Какого черта — ты меня допрашиваешь, что ли?!

— Я просто хочу знать правду! Сознавайся!

Он подумал, за одни сутки он задает один и тот же вопрос уже второй женщине. Макс хотя бы соизволила ответить. Эта же уперлась, как баран. Ласково спросила:

— Хочешь, я сбегаю поищу шланг?

— Какой еще шланг?

— Резиновый. Бить по почкам! Слышала, первое дело, если хочешь вывести на чистую воду. Я тебе много в чем сознаюсь!

— Да ладно, можешь не вилять, — Артур злобно уставился на нее. — Я же знаю, что ты беременна. Я прикрою тебя перед Краузе.

— Ничего ты не знаешь! — она не попалась на удочку. Краузе — их опекун — теоретически имел право урезать или прекратить выплаты, если бы счел поведение кого-либо из подопечных неподобающим (хотя до сих пор такого не случалось ни разу). — Можешь не прикрывать. Тоже мне, прикрывальщик какой выискался!

— Ты полагаешь, что он тебя не увидит еще пару лет? Ты же знаешь, что он запросто может назначить встречу не только мне, но и тебе тоже, в любой момент. Месяца этак через четыре, например.

— Арти, ты от меня отстанешь? Я все тебе сказала. Если у тебя проблемы со слухом — пойди почисти уши. — Она выплыла из кухни с видом оскорбленной королевы. Вот мерзавка. Тем не менее, Артур даже удивился немного. Он привык видеть в своей сестрице тихую, со всем согласную мышку, которая слова поперек ему не скажет и во всем его слушает. Отродясь не умела постоять за себя. А сегодня — даже не столько в разговоре, сколько в ее глазах, во всем поведении — он увидел железную волю и уверенность в себе. Боже, он будто с Ромингером поболтал. Этого тоже бесполезно о чем-то спрашивать, если он не намерен говорить. Достаточно вспомнить, как его пытали Брум с Далем недавно насчет какого-то спонсорского соглашения. Или как его донимают журналисты насчет Рене.

Вот привязался, как репей, подумала Рене, подходя к двери своей спальни и намереваясь привычно скользнуть внутрь и укрыться там от враждебного мира. Но остановилась. Вот уж дудки! Не будет она ни от кого убегать, и уж точно не от братца, который решил ее взять на понт и вытянуть из нее правду.

Он узнает правду, — подумала она. — Но тогда и так, как я решу. А до тех пор пусть делает что хочет. Мне не нужно, чтобы он занимался сватовством или тащил меня на аборт. Пошли они все в баню. Она отправилась в кабинет и уселась за рояль.

Артур нахмурился, услышав, как она играет мелодию песни Queen «Bohemian Rhapsody». Ничуть не нервничает, между прочим. Ни разу не ошиблась, ни один пальчик не дрогнул. Или ей реально нечего скрывать, или она научилась изумительно владеть собой. Скорее всего, он все-таки ошибся. Ладно. Забудем. Будем считать, что обе не беременны.

Через несколько минут он услышал из гостиной звук трансляции гигантского слалома из Валь д'Изера. Понятно. Уселась смотреть на своего любимого. Так его разэтак. Достали они его все! Напиться, что ли?..

Рене устроилась на диване перед телевизором в гостиной, подогнула под себя ноги и закуталась в плед. Начиналась трансляция, показывали горы, за кадром комментатор рассказывал о том, как складывалась картина в горнолыжном спорте на данный момент. Как и следовало ожидать, он сразу же упомянул Ромингера:

— Этот двадцатиоднолетний спортсмен задает тон в нынешнем сезоне. Он от этапа к этапу показывает блестящие результаты, но эксперты полагают, что он еще даже не достиг своего расцвета, он все еще учится, и настоящие достижения у него все впереди. В самом деле, это огромная редкость — достигать таких успехов в горнолыжном спорте в столь юном возрасте — среди его соперников и конкурентов никого моложе двадцати четырех… В зачетах по отдельным дисциплинам его борьба с лидерами прошлого сезона обостряется — в скоростных дисциплинах он конкурирует с Айсхофером и Хайнером, а в технических — с Финелем, Бурсом и Кирхмайером. Есть две дисциплины, где он пока не смог добиться лидерства: в специальном слаломе он второй, на 10 очков уступает Жан-Марку Финелю, а в гиганте занимает всего лишь четвертую строчку после Кирхмайера, Финеля и Бэстина. Тем не менее, в скоростных дисциплинах его преимущество неоспоримо: он первый в скоростном спуске и в супер-джи. Разумеется, его трудно догнать и в комби, а в общем зачете он лидирует с огромным отрывом…

Начали показывать трассу, по ней еще никто не ехал — соревнования еще не начались, спортсмены общались с организаторами и журналистами, готовились к старту, разминались, проверяли снаряжение. Тут же показали Отто — еще без шлема, в комбинезоне в красных цветах швейцарской сборной, он разговаривал с Регерсом. Судя по всему, Герхард ругался и был чем-то недоволен — его обычное состояние. На губах Отто играла ехидная улыбочка. Его роскошная грива была собрана сзади в хвост, одна прядь выбилась, и ветер мотал ее перед его щекой. Он отбросил прядь назад, и Рене обратила внимание, что костяшки пальцев на его правой руке в ссадинах — или содрал об снег, проходя трассу без перчаток (он вечно забывает где-то перчатки!), или подрался с кем-то. Это твой папа, — беззвучно сказала она, поглаживая живот. Он не узнает о тебе.

Вот стоит этот Отто Ромингер, весь воплощенная мужская красота и процветание. Целый мир у его ног. Он успешен и известен, по всей Европе создаются его фан-клубы, спортивная пресса только о нем и говорит, его карьера еще далека до зенита, но он уже достиг таких высот. Женщины по нему с ума сходят, мужчины уважают, он знаменит, он богат — он может позволить себе все на свете, в свой 21 год он уже, возможно, заработал денег больше, чем сможет потратить за всю жизнь. Но что-то самое главное он упустил. Самое драгоценное ускользнуло из его жизни — его ребенок. Вот он, здесь, во мне, — подумала Рене. — И ты о нем никогда не узнаешь. У тебя, конечно, будут еще дети, когда-нибудь ты женишься, когда сочтешь, что созрел для этого и когда найдешь женщину, достойную тебя. Но этот малыш уже не твой. Его у тебя никогда не будет. Он мой. Отто, мне жаль тебя. Ты потерял такое сокровище. Ты приобрел весь мир, но своего ребенка потерял.