Свято место пусто не бывает. Он мог каждую ночь проводить с новой девушкой, одна краше другой. Видимо, они прослышали, что теперь место вакантно, и начали проявлять чрезмерную, по его мнению, активность. При желании он мог в день приходовать по парочке-тройке красоток. Вот только желания не было.

Нет, он, конечно, не принял монашеский постриг, он снова спал с девушками одноразового пользования. Но он делал это как-то без удовольствия, будто по обязанности. Будто доказывая себе, что свет не сошелся клином на Рене Браун. И, разумеется, ни с кем он не испытывал такого невероятного наслаждения, как с ней.

Никто не догадывался, как ему хреново. Никто не понимал, что за самоуверенной улыбкой и спокойствием скрывается боль. Он и не собирался ни с кем откровенничать. Даже Макс с бóльшим неодобрением, чем обычно, обозвала его блудливым котом. А потом поинтересовалась, что он испытывает, потеряв эту девушку, единственную настоящую из всех, которые у него были. Удар попал в цель, и Отто, чтобы не показать больше, чем ему хотелось, ушел от разговора, как-то глупо отшутившись. Даже Регерс с грустью спросил: «Когда же ты повзрослеешь, кретин?» Браун злился, грубил, просто-таки нарывался на драку, но Ромингер не поддавался на провокации. Хоть наедине, хоть на людях он молча глотал оскорбления — в результате его репутация хладнокровного и выдержанного человека еще сильнее упрочилась.

Конечно, Отто не делал ничего глупого. Он не торчал по ночам под ее окнами, он не болтался в универе в надежде случайно увидеть ее, не звонил и не молчал в трубку. Не бежал к зазвонившему телефону с бьющимся сердцем. Он очень старался выкинуть ее из головы. И не сомневался, что рано или поздно преуспеет. Время лечит. Он в этом уверен.

* * *

Артур Браун всерьез волновался за сестру. Она утопала в тоске, все время плакала, ходила по дому как сомнамбула. Она прогуливала занятия в универе, не хотела краситься и делать маникюр, перестала острить, умничать и задирать брата. Тогда, после изнасилования, он радовался, как быстро она пришла в себя — на следующий день, когда на ее лице еще были свежие ссадины и синяки, она уже смеялась, подкалывала его, ее глаза сверкали. Сейчас все было намного хуже. Прошло больше полмесяца с тех пор, как Ромингер бросил ее, и пора бы уже даже разбитому сердцу начинать оживать. Но никто, видимо, не потрудился сказать ей об этом. Вскоре после возвращения из Америки Артур вдруг заметил, что на ее груди ослепительно сверкает огромный бриллиант, и поинтересовался, откуда это. Рене поспешно сунула кулон под футболку и скрылась в своей спальне, ничего не ответив. «Отступное», — зло подумал Браун.

Сначала он просто дулся на сестру — мол, она получила аккурат то, что заслуживала, он ли ее не предупреждал, что нельзя ей связываться с Ромингером. Но дни шли, она, казалось, все глубже вязла в своей хандре, она будто угасала, как свеча. Он уже начал за нее бояться, вернулся домой и даже не ночевал у Максин. В довершение ко всему, Рене похудела так, что не могла носить ничего из своей одежды, ходила в полосатых пижамных штанах, перетянутых на талии шнурком. Они болтались на ней, как на вешалке. Она будто бы перестала есть. Тощая, бледная, с глазами, тусклыми как лед, сковавший ее, она превратилась в призрак самой себя. Она только и делала, что запиралась у себя в спальне и рыдала под балладу «Dreaming» Ингви Мальмстина.

Чтобы заставить ее есть, он пытался изощряться в кулинарии. Он учился готовить какие-то замысловатые закуски, приносил дорогие десерты, все без толку. Утром пятого января его терпение лопнуло. Глядя, как она неохотно ковыряет нежный, воздушный омлет с грибами, который он так старательно готовил, Артур взорвался. Он грохнул кулаком по столу и заорал:

— Да что с тобой такое, убогая?

Она не вздрогнула от неожиданности, у нее вообще были какие-то заторможенные реакции. Просто подняла на него глаза:

— Ничего. Не кричи так.

— Ничего?!! Да ты посмотри на себя! Ты что — в гроб себя загнать решила? Сдохнуть назло этому ублюдку Ромингеру? Да я убью этого сукиного сына!!!

— Не надо. Я не смогла удержать его. Я виновата, не он, — монотонно сказала она.

— Удержать? Да чтобы удержать такого б. дуна, надо п… алмазную иметь!!!

— Ну тем более, — равнодушно сказала она, отодвинула тарелку и встала. — Спасибо, я не голодна.

Он посмотрел на несъеденный омлет, потом на сестру — кожа да кости под старым свитером, и вдруг, неожиданно даже для себя самого, рявкнул:

— А ну-ка стой!

Она остановилась и посмотрела на него через плечо. Он медленно спросил:

— Он тебя обрюхатил, да?

— Нет, — она скользнула в темноту коридора, почти безжизненный сгусток тени. Артур пошел за ней, сам толком не понимая, чего он от нее хочет.

— Тогда что с тобой такое? Почему ты не ешь? Какой у тебя срок?

— Никакой. Отстань. — Она захлопнула дверь перед его носом.

Сколько времени пройдет, прежде чем он поймет, что она ему соврала? Или не соврала?

Да, у нее задержка уже месяц, но это вовсе не означает, что она беременна. Это все можно списать на стресс, на разъезды в Австрию и Германию, в конце концов. Ее без конца рвет, она потеряла аппетит и сон, но это все может быть следствием депрессии. Грудь набухла, под бледной кожей отчетливо проступил венозный рисунок. Мало ли, может что-то с гормонами не в порядке. Ладно, пора перестать обманывать себя и принять как факт то, в чем она, в общем-то, и так уверена.

Это просто — нужно перестать морочить себе голову и пойти к врачу. Подтвердить точно, что она беременна. Но… тогда придется принимать какое-то решение. Конечно, умная женщина решила бы все как надо. Что детей надо заводить правильно, разумно, своевременно. Что в ее жизни будет правильный, разумный и своевременный мужчина, от которого она когда-нибудь родит правильного, разумного и своевременного ребенка. А этот — о чем говорить. Однозначно не своевременный. Значит, надо пойти и избавиться от него. Сделать правильный, разумный и своевременный аборт. Понять и смириться, что ребенок от бесконечно любимого мужчины не должен появиться на свет. Этот самый мужчина тогда говорил, что не оставит ее наедине с последствиями. Ну, так надо просто пойти в больницу, выяснить срок беременности, потом позвонить ему. Взять да набрать номер и сказать «Отто, я беременна». Проще простого. Он, разумеется, тут же приедет, отвезет ее в дорогую клинику, оплатит операцию, пребывание в палате. И вот так просто все кончится. Можно будет забыть и любимого, и его ребенка, и начинать ждать того самого разумно-своевременного. Умная женщина, без сомнения, поступила бы именно так. Но умная женщина и Рене Браун, видимо, родились под разными звездами (можно даже сказать — рядом не валялись).

Рене тянула с походом к врачу, сама не понимая почему. Иногда она просто боялась необходимости принимать решение, иногда всерьез переживала, что услышит, что у нее не беременность, а какая-нибудь банальная дисфункция, а иногда подсознательно хотела тянуть время до того, когда срок будет слишком большой для аборта (сколько это? 4 месяца? Меньше?) И вот теперь Артур догадался. Пока он не вытянул из нее правду, но сколько еще она сможет скрывать? Значит, в ее жизни появится еще одна сила, с которой надо считаться. Брат непредсказуем. Как он поступит? Что ей делать? Господи, если бы было с кем посоветоваться. Приятельницы в универе? Да ну их, у одних только шмотки да тусовки на уме. У других — сплошь высокие материи, мертвые поэты в голове, услышав о беременности, или спросят, что это такое, или упадут в обморок, а, придя в себя, предложат носить алую букву «А» на груди[2]. Макс? Исключено. Тут же скажет Артуру или, хуже того, Отто. Ну почему у нее нет мамы?

Рене просто не вынесет, если и брат, и бывший любовник начнут давить на нее и требовать, чтобы она сделала аборт. Может быть, ей стоит просто тихо исчезнуть из Цюриха. Наврать что-нибудь про специализацию, стажировку, или про то, что ей предложили работу, и испариться в пространстве, тихо снять квартирку где-нибудь в другом городе или за границей, спокойно выносить и родить малыша.

Она что, всерьез это? Собралась рожать? Одна?

Именно так. Собралась. Любимый бросил ее, но оставил самое дорогое, что мужчина может подарить женщине. Своего ребенка, часть себя. Она просто не сможет убить его, отказаться от этого чудесного подарка. Конечно, неизвестно, что бы она запела, не будь у нее этого трастового фонда, благодаря которому она не бедствует и никогда не узнает, каково это — одной растить ребенка, не имея ни жилья, ни денег. Но, скорее всего, это ничего бы не изменило, да она и понятия не имеет, не перекроют ли ей кран, узнав о том, что она, незамужняя, забеременела. По крайней мере, жилье у нее есть свое, это уже хорошо. И не будет она убегать никуда и прятаться в чужих городах, как все та же трусливая, малодушная мышь. Никакая она не мышь. У нее хватит силы характера, чтобы отстоять своего ребенка. Пошли они все… Пришла пора прощаться с детством — становиться взрослым человеком, принимать решения и стоять за то, что тебе дорого.

Рене решительно перелистала телефонный справочник и нашла телефон ближайшей клиники, где принимает врач-гинеколог.

Дальше все складывалось удачно — ее соединили с кабинетом доктора Ингрид Эльке, сестра предложила подъехать к одиннадцати часам. Как раз есть время умыться, одеться и доехать.

С одеждой возникли проблемы. Пришлось надеть самые узкие свои джинсы и проткнуть в ремне еще одно отверстие сантиметров на 5 раньше предыдущих. Раньше она мечтала иметь талию потоньше. Вот теперь пожалуйста, только почему-то хорошо выглядеть она не стала. Чересчур худая. Ребра можно было пересчитать и раньше, но теперь… Ничего хорошего. И где там ребенок помещается, в этой впалой яме, которая у нее теперь находится между бедрами и грудью? Отто когда-то с ума сходил от ее животика, который тогда был такой ровный, плоский и гладкий. Теперь, наверное, и смотреть бы на нее не захотел.