В конце июля Франсин сказала Вернеру о своей беременности. Он был в таком восторге, что даже не сразу заметил, что она вовсе не разделяет его радость. Потом спросил:

— В чем дело?

Она поморщилась:

— Роды портят фигуру. И потом, дети — такая докука.

Уже не впервые он замечал, что за пределами спальни у них не так уж много общего. Да, она красива как картинка, нежная и страстная любовница, но от женщины, которую Вернер сделал своей женой, он хотел большего. Подумав об этом, он пожал плечами: если он женился на «неподходящей» женщине, в этом никто не виноват, кроме него самого. Его никто не принуждал к браку, он сам не захотел подождать немного, чтобы узнать ее получше. Его так ослепила ее красота и захлестнуло страстное желание сделать ее своей, уложить ее к себе в постель и овладеть, что он отбросил здравый смысл и сделал необдуманный шаг, в котором теперь начинал раскаиваться. Он вспомнил то, что сказал ему Дав, и не смог не согласиться: в брак он вступил, руководствуясь не разумом, а своим мужским естеством. Впрочем, Вернер не сильно переживал: их страсть еще не успела остыть, они по-прежнему желали друг друга и занимались любовью по несколько раз в день, а теперь, когда у них будет малыш, они получили еще один шанс обрести счастье.

Шло время, Франсин полнела, плохо себя чувствовала, в сентябре доктор заявил, что существует угроза выкидыша, и дал понять, что Вернеру лучше держаться от супруги подальше, если он не хочет, чтобы она потеряла ребенка. Он перебрался в одну из спален для гостей. Впрочем, он не роптал: перспектива стать отцом была для него не менее дорога, чем нежное лоно супруги. Тем не менее, они еще сильнее отдалились друг от друга.

В феврале Франсин родила дочь. Малышка Джулиана была здоровая, но очень некрасивая и невероятно капризная, и мать была к ней совершенно равнодушна, пока не заметила у дочери то, что заставило ее с криком ужаса уронить ребенка. У девочки, которой уже успело исполниться 2 месяца, были разные глаза. Один, как у всех младенцев, темно-синий, другой, непонятно почему, светло-серый. С тех пор Франсин наотрез отказалась даже прикасаться к дочери. Вернер, обожавший малышку такой, какая она есть — некрасивая, злонравная, а вот теперь еще и разноглазая, уговаривал жену образумиться, как только не пытался ее улестить или пригрозить, а под конец наорал на нее и чуть не ударил, но все без толку. Франсин рыдала, грозилась подать на развод и покончить с собой, но от ребенка шарахалась.

Замахнувшись, Вернер остановился. Рыдающая жена, малышка, равнодушно взирающая на безобразную сцену разными глазами, он сам, взбешенный и готовый разорвать на куски мерзкую бабу, которая без оглядки бросает собственную двухмесячную дочь… Он отвернулся и выскочил из дома. Сбегая по лестнице в холл, пересекая двор, садясь в свой Бентли и выезжая на улицу, он думал, что будет дальше… Развод. Называть и дальше своей женой эту холодную эгоистку?! Чертов Дав Шнеерзон был прав. Почему он, умный, хладнокровный Вернер Ромингер, до сих пор совершавший в жизни только правильные и логичные поступки, свалял такого дурака и женился на женщине, настолько непохожей на него?! Эти чертовы де Сен-Брийены вечно втягивают его в неприятности. Впрочем, не женись он на ней, на свете не было бы его обожаемой разноглазой принцессы… Наверное, все к лучшему. Джулиане он наймет легион нянь… Нет, не надо легион. Одну, но хорошую — лучшую, которую можно купить за деньги. Такую, которая могла бы заменить мать. Сам он будет проводить с дочкой больше времени… Станет хорошим отцом, будет заниматься ее воспитанием. Франсин он хорошо обеспечит и разведется с ней, опеки над дочерью она будет лишена… Но ребенку нужно материнское молоко. Франсин, конечно, попробует отказаться от необходимости кормить Джулиану. Но он ее заставит… При мысли об очередной ссоре с женой ему стало дурно. Впрочем, молоко можно сцеживать. Наверняка Джулиане будет полезнее пить сцеженное молоко из бутылочки, которую будет держать в руках он сам или няня, чем сосать грудь нелюбящей матери. Ну ладно, пока Джулиане нужно материнское молоко, развода не будет. А он сам?

Ну, со мной-то все будет в полном порядке, — с ухмылкой подумал Вернер. Я буду образцовым папашей и чертовски хорошим банкиром. А в свободное время… На свете полно еще красивых женщин.

В банке его, как всегда, ждала куча дел.

Около полудня к нему в кабинет прискакал взмыленный Дав с какими-то счетами-фактурами для форфейтинга. Вернер ослабил узел галстука и откинулся на спинку кресла:

— Ты чего такой встрепанный?

— Я-то? Ну здрасте, загрузил делами по самые гланды, а потом спрашивает, чего. Ты вот что. Сегодня вечером что делаешь?

— А что? — с готовностью спросил Вернер.

— Слышал когда-нибудь про «Битлз»?

Вернер подумал и осторожно сказал:

— Это какая-то группа. Поют или…

— Ты меня с ума сведешь! «Поют или»! Между тем, на дворе 1965 год!

— Ну и? — нимало не смутившись, спросил Вернер. — Ты вон в банке уже лет 6 работаешь, а все еще не знаешь, что для оформления форфейтинга еще и аккредитивы нужны.

— Короче, так, — Дав с присущей ему абсолютной бесцеремонностью уселся на Вернеров стол. — Они, понимаешь, сегодня дают концерт в Монтре. А потом будет прием. Помимо всего прочего, мы с тобой оба там обязаны быть. Босс распорядился.

— Кто? — не сразу понял Вернер. Он привык быть царем и богом в своем отделе и периодически забывал о наличии в банке еще и такой фигуры, как председатель совета директоров, Лоренц Ромингер.

— Твой папа, мать твою, — припечатал Дав.

— А на кой ему надо, чтобы мы там были?

— На всякий случай, банк — спонсор всей этой богадельни.

— Концерта?

— Нет, борделя, — саркастически сказал Дав. — Короче, концерт начнется в 8 часов. Потом будет пьянка в честь этих самых «Битлз», в отеле «Савойя». И таки я тебе скажу, если я хоть чуть-чуть разбираюсь в жизни, там будет много симпатичных шикс.

— Кого?

— Девочек, с которыми можно поразвлечься. Они все по этим «Битлз» просто сохнут.

Они приехали в Монтре, заняли свои места в ложе для почетных гостей, которая, к слову сказать, была где-то сверху, над прижатой вплотную к сцене безумной толпой. Вернер ошеломленно следил за происходящим. Было ужасно шумно, на сцене болтались какие-то четыре толстомордых парня в пиджаках без воротников и со стрижками под горшок, и пели. По мнению Вернера, слишком громко. Природа его одарила умом и красотой, но не дала и намека на музыкальный слух. Он искренне не понимал, вокруг чего тут столько шума. Музыка для него не существовала, а тексты у этих «Битлз» были просто-таки кретинские. Но что его поразило особенно, это те самые «шиксы». Молоденькие девчонки орали, рыдали, бросали на сцену трусики и еще что-то. Несколько сорвали с себя блузки и вертели ими над головой, выставляя напоказ подростковые маленькие грудки. А толстомордые будто бы и не замечали.

— Ну как? — победно спросил Дав, будто это он сам пел со сцены. — Хорошо поют, сукины дети, а?

— Слушай, а я вот все думаю, может, все-таки дадим «Кольер» ту пару миллионов?

Им приходилось орать друг другу в ухо. Дав опешил, потом захохотал:

— Ты ботаник, Ромингер. Ты ни хрена не понял.

— Не понял, — охотно подтвердил Вернер. — Они поют, ну и пусть поют себе. А девки какие-то… Незрелые. Ведут себя как идиотки.

— Наивный. Кто тебе этих малолеток подсовывает? На приеме будут фифочки посерьезнее. Ни одной из этих фанаток туда и на выстрел не подпустят.

— Это вселяет оптимизм, — буркнул Вернер и достал из портфеля документы по «Кольеру».

— Эх ты, поц, — буркнул Дав. — Приобщаешь его к культуре, а он все или о делах, или о бабах. Гой несчастный…

Как выяснилось, Дав знал о чем говорил: на приеме были девушки совсем другого толка. Никаких дешевых кофточек и бижутерии, никакого неумелого яркого макияжа и вульгарного фанатичного блеска в глазах. Вернер с бокалом вина в руке наблюдал, как зал отеля «Савойя» помаленьку наполняется серьезным народом, как раз таким, какой он привык наблюдать вокруг себя. Как выяснилось, шоу-бизнес — тоже бизнес, о чем он как-то раньше не задумывался. Многие из пришедших на прием тоже были поклонниками «Битлз», но это не мешало им обсуждать контракты со студией «Эппл», рекламные ролики с битловской звуковой дорожкой и прочее. Многие были с дамами, в основном молодыми и очень красивыми. Хорошо одетые, красиво накрашенные девушки в дорогих украшениях на свой лад старались привлечь внимание пресловутой ливерпульской четверки, но никому из них и в голову не приходило бросить им свои трусики.

— Смотри, — сказал Дав на ухо Вернеру, — Вон, видишь, у окна, в красном?

— Ну? — Вернер взглянул на потрясающую брюнетку в облегающем красном платье, почти такую же красивую как Франсин.

— Это нынешняя мисс Швейцария.

— Да? — Вернер пригляделся к ней внимательнее. — Ты с ней знаком?

— Нет. По телевизору ее показывают довольно часто.

— Жаль. Кто бы мог нас познакомить?

— Пойди да сам познакомься. Не будь таким старомодным, — отмахнулся Дав и исчез в толпе. Вернер улыбнулся и направился к девушке.

Она стояла около окна с бокалом в руке и рассеянно слушала какого-то типа в дорогом костюме, который разглагольствовал о том, какую группу он открыл в марте в Уэльсе. По мнению Вернера, бессовестно врал. Девушка кивала и явно искала какой-нибудь путь к отступлению. Когда Вернер оказался за спиной англичанина, она встретилась с ним взглядом, и он начал действовать.

— Вот ты где, дорогая, — сказал он громко. — Прошу прощения, сэр, но о вас только что спрашивал Эпстайн.

Об Эпстайне он слышал от Дава. Ушлый Шнеерзон с ним успел уже познакомиться. Англичанин аж подскочил на месте и галопом понесся разыскивать всемогущего продюсера.