Она была страшно, несокрушимо одинока. Сама по себе, всегда, и никогда это не изменится. Но особенно Рене страдала от того, что у нее нет парня. Ее никто не любит. Никому не нужна. В ее-то возрасте не иметь парня — просто неприлично. 18 лет. Нет и не предвидится. Безнадежная девственница, даже не целовалась ни разу. Трагедия. Сама Рене с присущим ей ехидством определяла свое состояние, как «недотрах», хотя, наверное, это было не совсем точно — тут не было ни грамма физиологии, а просто тоска — никто не обнимет, не спросит, как прошел день, некого накормить ужином, не с кем посидеть рядом, даже в кино не с кем сходить, потому что быть одной — неприлично, и все тут.

Рене знала, что она нравится мужчинам, и факт собственного одиночества относила к тому, что она — синий чулок. Вот такой побитый молью чулочек, сидит и корпит над мертвыми языками (еще спасибо, что санскрит не заставляют учить), никуда не ходит, скучная, неинтересная. Надо менять свою жизнь.

Рене начала менять. В универ она почти перестала ходить, сидела дома, утопая в дамских романах в мягких обложках, Пинк Флойде и слезах. Жалеть себя она умела виртуозно, и жалела — на полную катушку. Она сидела на подоконнике, плакала и смотрела на октябрьский дождь и мокрые крыши, и понятия не имела, что ей с этим со всем делать. Наконец, подсказал какой-то фильм — там герой познакомился с героиней в баре. Вот так. Рене слезла с подоконника, провела придирчивую ревизию своего гардероба (как многие девушки своего возраста, она практически не вылезала из джинсов, но было и еще много всего) и остановилась на очень короткой кожаной юбке и очень открытом почти прозрачном бледно-желтом топе. Потом накрасилась, завернулась в плащ и отправилась в находящийся неподалеку бар «Беркут».

Артур мог бы ей много порассказать про этот «Беркут», потому что он и сам там бывал часто, когда находился в городе. Вообще это был спортбар, там стоял телевизор с большим экраном, продавалось кеговое и бочковое пиво, и в дни, когда шли какие-нибудь мало-мальски интересные спортивные трансляции, там было слишком многолюдно и небезопасно. В остальные дни там ошивалась местная шелупонь, от портовых работников до студентов и самых мелких банковских клерков. «Беркут» был демократичным баром, вполне популярным, он не пустовал никогда. Но «местная шелупонь» не всегда была безопасной и дружелюбной, в «Беркуте» бывали драки и даже поножовщина, там можно было почти в открытую купить травку, а то и что-нибудь покрепче, в общем вряд ли это было место для девственницы со второго курса университета.

Она вошла в бар, оставив плащ в гардеробе. К ней сразу прилипло несколько заинтересованных мужских взглядов. Она их заметила, засмущалась и поспешно скользнула на табурет у стойки.

— Что будем, крошка? — промурлыкал бармен Жан Андре.

Она бы с удовольствием заказала фанту, но решила, что это по-детски… а она уже взрослая, поэтому заказала шампанское, хотя терпеть его не могла. Шампанское в «Беркуте» никогда никто не пил, но в меню оно все же было (хотя один бокал стоил столько же, сколько бутылка). Жан Андре ухмыльнулся, налил в бокал «Асти Мартини» и покачал головой, но ничего не сказал. Девчонка за стойкой была прехорошенькая, но страшно испуганная и зажатая, пусть расслабится, хуже от этого не будет.

Рене закурила длинную тонкую сигарету, отпила шампанское. Она не обладала особо развитой интуицией, и не чувствовала очень пристального взгляда, между тем человек буквально поедал ее глазами. Если бы об этом узнал Артур, он бы уволок ее из бара тут же и без разговоров, но Артур был в Санкт Моритце на сборах.

Бруно Айнхольм пользовался в этом районе города очень противоречивой репутацией. С одной стороны, он был довольно популярен у местной шелупони — денег у него было много, угощать весь бар он любил, у него всегда были сигареты с травкой, и девушкам он нравился. Даже очень. Каждый день с новой. С другой стороны, он был замешан в каких-то неблаговидных делах, приторговывал наркотой в Платцпроменад, будто бы посадил нескольких подростков на иглу, его арестовывали по обвинению в убийстве, но отпустили за недоказанностью. И еще была какая-то история с арестом за малолетку. Он был скользкий тип, но у него было более чем достаточно внешнего лоска. Высокий брюнет с черными страстными глазами и тонким, гибким телом танцора фламенко, с цепочкой на шее и бриллиантом на мизинце, он в свои 28 лет выглядел загадочным и порочным, как падший ангел или герой любовного романа эпохи барокко. Он сам себе присвоил и всячески пиарил кликуху «Падишах».

У Падишаха была особая склонность к девственницам. Спать с девушкой, у которой уже кто-то был, казалось для него сродни покупке в секонд-хенде. Раньше у него особых проблем не было, пока родители одной из 15-летних подружек Бруно не отнесли заявление в полицию. Ох и помотали ему тогда нервы… Родители потом заявление забрали, справедливо рассудив, что ни к чему портить девочке жизнь такой оглаской, но Айнхольм оказался на карандаше у полиции, что его не радовало, так как оказаться в тюрьме, да еще по такой статье, в его планы не входило. Но с тех пор у него ни одной девственницы не было. Разве же они ждут 18-летия, сучки эти? Они с 14 лет с кем попало, но полиция куда снисходительнее к ровесникам этих шлюшек, чем к взрослому человеку, 27 лет — уже пора понимать, что делаешь. Среди 18-летних девушек девственниц не было, а если были — то красотой не блистали. А некрасивых девушек, а также толстух и ботанок, он не любил.

И вот наконец ему повезло. Вон та брюнетка, за стойкой… Несмотря на чересчур откровенную одежду, она прямо-таки светилась невинностью. И была недурна собой. На ее лицо он почти и не смотрел, но фигуру изучил вполне пристрастно. Длинноногая, с роскошной грудью, никогда он не видел такую сексапильную целочку. Падишах был неглуп и умел ухаживать за девушками, в том числе и за невинными сексапильными целочками. Он направился к стойке и грациозно подсел на соседний стул.

— Разрешите?

Рене вскинула глаза и увидела красивого мужчину в черной рубашке с низко расстегнутым воротом.

— Да, пожалуйста.

Он смотрел на нее как-то по-особенному. Это не был навязчивый и наглый взгляд. Он будто бы обжигал, но в то же время был почти застенчивый. Падишах умел смотреть. В нем погиб великий актер.

— Что празднуем? — спросил он, переводя глаза на ее шампанское, а потом, снизу вверх, снова на нее. На мгновение его взгляд прилип к ее груди — ни прозрачная блузка, ни тонкий кружевной лифчик не скрывали ее красоты, размер третий, не меньше, и сосочки просто чудо. У него перехватило дыхание. Но он не позволил себе пялиться на грудь этой юной красотки, потому что да, он умел смотреть — не так, чтобы получить по морде, а так, чтобы понравиться и создать впечатление. Раздевать взглядом можно тридцатилетнюю, а этому цветочку лет 18, не больше, это смутит ее или рассердит. Поэтому он снова смотрел ей в глаза — с немым восхищением и благоговением, и в то же время робко, как простой сметный, которому было даровано высочайшее соизволение узреть богиню.

Рене замерла. Он был взрослый, красивый, и он так смотрел. Ответила небрежно:

— Праздную? А… да так, ерунда.

— Вы празднуете нашу встречу, — нежно сказал Падишах. Он уже раскусил цыпочку. Таким подавай всякие розовые сопли, одним словом — романтику. Луна, птички, цветочки, поцелуи и охи-вздохи. Ничего сложного в перспективе его не ожидало, зато удовольствия — выше крыши. Красотка действительно первосортная. Девушка улыбнулась:

— Может быть. Но мы же еще не встретились, когда я…

— Неважно, — мягко перебил он. — Теперь нам есть что отпраздновать. Жан Андре, еще шампанского.

Бармен с тонкой улыбкой налил еще. Сегодня, Бог даст, он дольет эту бутылку до конца. Шампанское не стояло открытым, если бы к закрытию у него осталось что-то в бутылке, оно бы пропало. Рене еще не допила первый бокал, и вообще ей не нравилось шампанское, но ей нравился этот человек, который смотрел на нее, как никогда и никто не смотрел. Он осторожно накрыл ее руку своей, сверкнул алмаз на мизинце.

— Ты такая красивая.

— Спасибо, — смутилась она.

— Ты, наверное, это слышишь уже в тысячный раз, — закинул он удочку.

— Нет… Вовсе нет.

Он улыбнулся. Она была такая наивная, краснела, строила из себя умудренную, но именно что строила. Он предложил ей сигарету с травкой, она отказалась.

— Как тебя зовут?

— Рене…

— Меня — Бруно. Для друзей — Падишах. — Сейчас надо было убедиться, что ей уже есть 18. — Ты учишься в школе?

— Нет, в университете. Я на втором курсе. А ты?

— Я работаю в банке, — соврал он.

— Как интересно. Расскажи!

Он улыбнулся с таинственным видом. От сердца отлегло — на втором курсе девушкам обычно уже есть 18 лет.

— Нечего рассказывать. Это скучно. Расскажи лучше о себе. У такой красавицы наверняка есть дружок?

Она покачала головой. Он не мог поверить своему счастью. Краля как по заказу — красивая 18-летняя девственница, имеющая не больше понятия о реальной жизни, чем о китайских иероглифах. Он подумал «Детка, скоро я тебя откувыркаю», — и улыбнулся сияющей, неотразимой улыбкой.

— Тогда мне повезло. Потанцуем?

Она кивнула, и он повел ее на танцпол, приобняв за талию. Какая лапочка, в самом деле, талия тонкая, роскошные волосы, и титечки первый сорт. И вправду повезло.

Заиграла баллада Скорпионз, и Рене оживилась:

— О, я от этой песни просто с ума схожу!

— А я схожу с ума по тебе, — он обнял ее, вроде как начиная танцевать, то есть тихо топтаться в обнимку под медленную мелодичную балладу. Он крепко и страстно обнял ее, прижавшись к ее бедру сквозь одежду очень откровенным образом. Она вздрогнула и попыталась отодвинуться. Он осторожно, как бесценное произведение искусства, приподнял двумя пальчиками за подбородок ее лицо и посмотрел ей в глаза: