Ну вот, теперь она это сделала. Пути назад не было.

Она крепче сжала ручку своего чемоданчика и стиснула зубы, выставив вперед волевой подбородок. Решение было принято. Наконец-то. Она ушла от Винсента Краудера и возвращаться не собиралась.

В глубине души Одра знала, что все еще любит Винсента. Она полагала, что всегда будет любить его. Но она подошла к осознанию того факта, что одной любви не всегда бывает достаточно для поддержания нормальных взаимоотношений. Чтобы брак был крепким, двое должны быть в состоянии жить в согласии. По-видимому, они с Винсентом этого не могли. Они отталкивали друг друга злыми, обидными словами, которые впоследствии было трудно взять назад.

Прошлой ночью между ними произошла особенно бурная ссора, самая худшая из всех, что случались прежде. Она потрясла ее и вселила чувство отчаяния.

Сегодня, еще час назад, она гладила рубашки Винсента в кухне-столовой и вдруг, внезапно поняв, что должна сделать, поставила утюг, с силой стукнув им о подставку. Она быстро убрала гладильные принадлежности, переоделась, собрала чемодан и, взяв свои скудные сбережения, вышла из дома.

Поворачивая ключ в замке, она остановила взгляд на цифре тридцать восемь, написанной краской на зеленой двери, и почувствовала странную боль в груди. А потом огромная грусть охватила ее, и, прижавшись головой к каменной дверной притолоке, она закрыла глаза, думая о прожитых здесь месяцах. Этот скромный маленький домик, казалось бы, такой заурядный, был настоящим дворцом для нее. Это был ее первый собственный дом, и в нем оставалось не только все ее имущество, но в каком-то смысле и сама ее жизнь. Ведь все ее мечты и планы на будущее рождались в этих стенах. Она верила, что они с Винсентом добьются их осуществления и вместе построят для себя счастливую жизнь. Но этому не суждено было сбыться – так, по крайней мере, ей казалось теперь.

Одра отогнала от себя эти мысли, боясь их. Просунув ключ под коврик у дверей, она подхватила чемодан и почти бегом выбралась из тупика на улицу.

Идя к Вингейтскому трамвайному кругу, она все еще пыталась отогнать эту ужасную тоску, охватившую ее. Но тоска не проходила. Мечты ее рухнули, надежды исчезли, и чувство утраты, с которым она жила столько лет, вернулось к ней, многократно усиленное. Она опять осиротела. Она потеряла мужа, потеряла их совместную жизнь, потеряла свое будущее.

Одра замедлила шаг и на какую-то долю секунды заколебалась, готовая изменить свое решение и вернуться в коттедж. Но что-то внутри нее сказало ей нет, и она решительно двинулась вперед.

Погода, которая весь день была отвратительной, теперь стала зловещей.

На небе появилась оловянная пелена, и окружающий ландшафт стал бледным, словно обесцвеченным. Это было похоже на живопись гризайль с ее многочисленными оттенками серого цвета, а застывшие и почерневшие деревья напоминали металлические скульптуры, рельефно выступающие на фоне низкого неба.

Пошел мелкий дождь. Глухие раскаты отдаленного грома раздавались как отзвуки пушечной канонады в соседних полях, протянувшихся длинной плавной линией до Старого Фарнли. Надвигалась гроза, ветер яростно свистел над Хилл-Топом.

Одра прижалась к ограде парка Чарли-Кейк, стараясь, по возможности, укрыться от непогоды в ожидании трамвая из Лидса. Он очень запаздывал.

Дрожа, она туже обернула шею толстым шерстяным шарфом и притопывала ногами, пытаясь согреть их. Кухня ее коттеджа, где весело потрескивал камин, была такой уютной и удобной, что она даже вообразить себе не могла, как плохо было на улице. Шагнув вперед, она взглянула на Таун-стрит. Главная улица была необычно пустынной; немногие пешеходы, вышедшие по делам, явно спешили попасть домой до начала бури.

«Какая жуткая погода, – подумала Одра, – как раз под стать моему настроению». Она вернулась в нишу между оградой парка и будкой полицейского и вздохнула. Одра уже скучала по Винсенту.

– Как же я непостоянна, – пробормотала она, не в силах понять себя. И тут же подумала, что глупо терзаться из-за него. Ведь она поступает правильно, она уверена в этом. Или нет?

Обхватив себя руками, Одра старалась не думать о Винсенте, не представлять себе его лица, когда он войдет сегодня вечером домой и обнаружит, что она ушла, найдет ее записку. Продолжая топать, она просунула руки под мышки, чтобы согреть их. Она уже промерзла до костей и чувствовала, как сырость просачивается через ее мелтонское пальто и фиолетовую шляпу-клош.

Минут через двадцать она услышала, как трамвай с грохотом подкатил к остановке на другой стороне крохотного клинообразного парка; стали слышны голоса и шаги выходящих из трамвая людей. С чувством облегчения она подняла чемодан и, заспешив вперед, столкнулась с молодой женщиной, выскочившей из-за угла.

Сумев удержаться на ногах, они одновременно начали извиняться и остановились на полуслове, узнав друг друга в туманных сумерках. Одра поняла, что видит перед собой хорошенькое личико своей невестки, бывшей ей самым близким другом в клане Краудеров. Сердце ее упало.

– Одра! Ради всего святого, что ты здесь делаешь? – спросила Лоретт и улыбнулась теплой, сердечной улыбкой.

– Сажусь в трамвай, – пробормотала Одра, пытаясь проскользнуть мимо нее.

Заметив чемодан, Лоретт нахмурилась.

– Куда ты едешь?

– Сама не знаю, – правдиво ответила Одра и затем услышала свои слова, вырвавшиеся помимо ее воли: – Во всяком случае, как можно дальше от Винсента.

– Что ты имеешь в виду? – Лоретт внимательно смотрела на Одру, в ее глазах появилось выражение тревоги.

– Я ухожу от него.

Лоретт порывисто воскликнула:

– Нет, не говори так! Ты не можешь уйти от него.

– Могу.

– Но куда ты пойдешь? Ты же знаешь, что тебе некуда деваться. Кроме нас, у тебя никого нет.

Проигнорировав это замечание, Одра быстро нашлась:

– Я всегда могу поехать в инфекционную больницу в Рипоне. – Она кивнула самой себе в подтверждение, поняв, что это действительно так. – Старшая сестра Леннокс найдет мне место. Я уверена, что найдет.

– Одра, послушай меня! Пожалуйста, не делай того, о чем потом пожалеешь. Подумай… по крайней мере, не уезжай сегодня. Уже почти четыре часа, и погода ухудшается. В любом случае, когда ты приедешь в Лидс, последний поезд на Рипон уже уйдет. Давай, дорогая, вернемся в коттедж и поговорим обо всем, – просила Лоретт, держа Одру под руку.

– Пожалуйста, отпусти меня! – Одра попыталась стряхнуть руку невестки, но Лоретт держала ее крепко. – Лоретт, пожалуйста! Это просто смешно. И я совсем не хочу возвращаться в коттедж.

– Тогда пойдем к моей маме… мы всего в пяти минутах ходьбы, пойдем, Одра, не упрямься. Ты вся дрожишь, у тебя лицо посинело от холода, и если ты будешь стоять здесь, то простудишься и умрешь.

– Какой смысл мне идти к твоей матери? Я уже все решила и не изменю своего решения. Я ухожу от Винсента.

Лоретт нежно и почти покровительственно обняла Одру за плечи. Мягким голосом она доверительно сказала:

– Послушай, я тебе признаюсь, что сначала была против вашего брака, но теперь, когда ты замужем, вы с Винсентом должны попытаться разрешить свои проблемы и…

– Как можешь ты, именно ты говорить мне об этом! – возмутилась Одра, с удивлением глядя на Лоретт. – Давай не будем забывать, что ты сама разводишься.

– Конечно, но здесь есть разница. Ты и Винсент любите друг друга. У нас с Джимми не было настоящей любви.

– Любви не всегда бывает достаточно.

– Но это фундамент, на котором строится жизнь, Одра, поверь мне.

– Я думала об этом много недель, и меня нельзя убедить сделать что-то против моей воли! – Одра замерла, услышав звонок трамвая, который тронулся в сторону Лидса.

Посмотрев ему вслед в смятении, она сердито повернулась к Лоретт.

– Вот видишь, что ты сделала! Из-за тебя я опоздала на трамвай! А другой придет по меньшей мере через полчаса, – жалобно проговорила она и, охваченная гневом и чувством безысходности, расплакалась.

Изобилие роз на стенах, на полу и на фарфоровом сервизе в уэлльском шкафу для посуды этим холодным зимним вечером поражало своим великолепием больше, чем когда бы то ни было. В свете пламени, гудевшего в очаге, как в огромной печи, и распространявшего сильный жар, они сверкали такими яркими красками, как будто были живыми.

В кухне Элизы Краудер все дышало радушным теплом и уютом. Воздух был насыщен запахом свежеиспеченного хлеба, сладкого пирога и булочек к чаю, остывавших на подставке, а также острым ароматом гвоздики, корицы, мускатного ореха и индийских пряностей, к которым примешивался фруктовый запах цукатов, кишмиша и египетских фиников.

Элиза Краудер была занята выпечкой, что она обычно делала по пятницам, ближе к вечеру, как зимой, так и летом. Но сегодня работы у нее было больше обычного. До Рождества оставалось всего три недели, и она готовила праздничное угощение для своей большой семьи. Она с проворством двигалась между столом у окна и раковиной, куда относила использованные миски и ложки, и тут же мыла их. Скоро ей нужно будет готовить чай для тех домочадцев, которые все еще жили с нею, а она любила начинать новое дело, когда все вокруг сверкало чистотой.

Элиза – женщина среднего роста и комплекции – выглядела на все свои сорок девять лет. Причина этого крылась главным образом в ее простой манере одеваться и строгой прическе – волосы ее были гладко зачесаны назад и уложены в пучок, а также в ее фигуре, ставшей несколько полноватой после рождения последнего ребенка – Дэнни. Но от природы она была хорошо сложена, у нее были приятные черты лица, а ее бледно-голубые глаза оживленно блестели – и их взгляд был оценивающе трезвым.

И точно так же, как она не прибегала ни к каким ухищрениям для улучшения своей внешности, Элиза не допускала ни капли притворства в своих манерах. Она ни от кого не терпела никаких глупостей и гордилась тем, что была работящей йоркширской женщиной, твердо стоящей на земле. Говорила ясно и всегда по делу, иногда бывала немного резковатой, и на каждый случай жизни у нее были припасены пословицы и поговорки, которыми она в избытке пересыпала свою речь.