Барбара Брэдфорд - Волевой поступок

Иногда Одра задумывалась, не был ли ее артрит следствием той тяжелой жизни, которую ей пришлось прожить. Доктор Финдли уверял, что нет. Но, когда она вспоминала бесконечные уборки, стирки и глажение – всю эту тяжелую нудную работу, которая была ее уделом на протяжении стольких лет, она не могла не усомниться. Впрочем, эти дни давно миновали. В старости жизнь ее была легкой.

Поставив стакан на тумбочку, Одра взглянула на фотографию, стоящую возле ярко-синей настольной лампы. Повернувшись на бок и опершись на локоть, она стала задумчиво ее рассматривать.

Три лица, три пары глаз смотрели на нее с фотографии – Кристина, Кайл и она собственной персоной.

Снимок был сделан прошлым летом, в ее розовом саду в Йоркшире. Какой это был удивительно счастливый день – день ее семидесятилетия. Погода была чудесной – на цветной фотографии это было отчетливо видно.

После чая, который они пили на террасе, Алекс настоял, чтобы они сфотографировались. В честь юбилея и для потомства, как сказал он, смеясь и выстраивая их возле старых каменных солнечных часов, чуть правее самых лучших гибридных чайных роз.

– Три поколения, – прошептала Одра. – И однако же не скажешь, что мы родственницы. Это вполне могли бы быть чужие друг другу, не похожие внешне, случайно встретившиеся женщины. И все же между нами есть глубокое внутреннее сходство.

Почти полвека назад Одре сказали, что у нее несгибаемая воля, что в достижении своей цели она безжалостна и что ею движет огромная внутренняя сила. Тогда ее эти слова рассердили и обидели. Но это было правдой. И именно эти свойства дочь и внучка унаследовали от нее. Когда Кристина была ребенком, Одра совершила волевой поступок, который необратимо изменил их жизнь. А потом то же самое повторилось с Кристиной: молодой женщиной она совершила свой волевой поступок, равный по силе материнскому. Теперь настала очередь Кайл, и она готова была сделать то же самое. И вновь их жизнь должна была измениться.

Одра села, как от резкого толчка, она испытала озарение.

– Это все моя вина. – Слова неожиданно произнесенные вслух, взорвали тишину комнаты. Она подумала: «Если бы я поступила иначе, все было бы по-другому. Так что все, что происходит сейчас, уходит своими корнями в далекое прошлое, в то время, когда я была молодой женщиной. Такова связь причины и следствия. Каждый поступок, совершаемый нами, от самого заурядного до самого значительного, неизбежно влечет за собой свои последствия. Так происходит, когда мы бросаем в пруд камешки и следим за кругами, которые расходятся по воде все дальше и дальше».

Одра откинулась на подушки, и ее мыслями всецело завладела Кайл.

Постепенно боль в руках и коленях стала ослабевать, тело согрелось под одеялом, и Одра наконец закрыла глаза.

«Тысяча девятьсот двадцать шестой, – думала она сквозь дремоту. – Как давно это было. Но все-таки не так давно, чтобы я не могла вспомнить, какой была тогда, когда мне было столько же лет, сколько сейчас Кайл».

Это был день ее рождения. 3 июня 1926 года ей исполнилось девятнадцать лет. Одра Кентон стояла у окна своей комнаты в инфекционной больнице в Рипоне, которое выходило в сад, расположенный позади здания. Здесь, в Йоркшире, она работала медицинской сестрой. Солнечные лучи проникали сквозь густые кроны двух огромных дубов, росших возле старой каменной стены, и Одра рассеянно наблюдала за игрой света и тени на лужайке. Дул ласковый ветерок, и листья шелестели и дрожали, а когда на них падал солнечный луч, их яркая зелень поблескивала. Это был чудесный день – залитый солнцем, полный благоухания, соблазняющий и манящий.

В честь дня рождения главная сестра больницы отпустила Одру со второй половины дня. Проблема заключалась в том, что ей некуда было идти и не с кем праздновать. Одра была совсем одна на свете.

У нее была только одна подруга, Гвен Торнтон, тоже медсестра в их больнице, но вчера ее вызвали домой в Хорсфорт. У Гвен заболела мать, и требовалось ее присутствие. Еще несколько недель назад Гвен договорилась с одной из сестер о том, чтобы поменяться выходными и отпраздновать столь знаменательный день с Одрой, и они вместе долго придумывали, как сделать его необычным. И вот теперь их тщательно разработанные планы оказались бесполезными.

Прижавшись головой к оконной раме, Одра вздохнула, представив себе, сколько пустых часов предстоит ей скоротать в одиночестве. Грусть и горькое разочарование охватили ее, и она вдруг почувствовала, как горло ее сжалось и глаза наполнились слезами. Но уже через несколько секунд, откашлявшись и смахнув слезы, она сумела совладать с собой. Сделав усилие, она решительно отогнала прочь внезапно нахлынувшие тяжелые чувства, отказываясь от жалости к себе. Она презирала людей, жалеющих себя, считая это признаком слабости. Она была сильной. Об этом ей часто говорила ее мать, а она редко ошибалась в чем бы то ни было.

Отвернувшись от окна, девушка подошла к стулу и тяжело опустилась на него, раздумывая, чем бы заняться.

Конечно, можно было почитать, или заняться вышивкой, или даже закончить выкройку блузки, которую она сама придумала и которую предполагала сшить, как только у нее появятся деньги на ткань. Но ни одно из этих занятий не привлекало ее. Нет, нет, только не сегодня, в день рождения.

Она так ждала этой возможности выбраться куда-нибудь со своей подругой, в кои-то веки провести несколько беззаботных часов и доставить себе удовольствие. В последнее время у Одры было мало поводов для праздников, все праздничные события остались в далеком прошлом. Теперь они стали большой редкостью. За последние несколько лет жизнь ее изменилась так круто, что она с трудом воспринимала ее как свою собственную.

Внезапно она поняла, что приняться за одно из излюбленных занятий, за которыми она обычно проводила свободные от дежурства часы, будет еще хуже, чем просто сидеть на стуле и ничего не делать. Это было бы плохой заменой того, что они с Гвен наметили на сегодняшний вечер.

Одра давно уже приучила себя не замечать комнаты при больнице, в которой жила. Но сейчас, освещенная ослепительно ярким солнечным светом, она резала глаз своим безобразием и полным отсутствием комфорта. Будучи рожденной в аристократической, хотя и обедневшей семье, Одра была хорошо воспитанной девушкой, сохранившей благородные привычки. У нее был утонченный вкус и сильно развитое чувство прекрасного. Спартанская обстановка, казенные унылые цвета внезапно до боли поразили ее, оскорбив эстетическое чувство.

Перед ней были стены цвета овсянки и пол, покрытый унылым серым линолеумом. Железная кровать, ветхая тумбочка и комод были убогими и служили исключительно утилитарным целям.

Комната была мрачной и трудно переносимой в любое время, а этим солнечным днем – особенно. Одра поняла, что ей необходимо вырваться, хотя бы ненадолго, из этой гнетущей обстановки, все равно куда.

Взгляд ее упал на платье, лежащее на кровати, куда она положила его незадолго перед этим. Оно было новым. Целый год она копила деньги, откладывая каждую неделю по шиллингу, чтобы на день рождения купить себе подарок.

Для этого две недели назад, в субботу, они с Гвен отправились в Харрогит. Несколько часов бродили они по улицам, разглядывая витрины и восхищаясь красивыми вещами, которые, это они твердо знали, никогда не смогут купить. Вспоминая сейчас этот день, Одра с теплотой и признательностью подумала о Гвен.

Гвен особенно притягивали ювелирные магазины, и Одра должна была постоянно, заслоняя ладонями свет, рассматривать через стекло какую-нибудь побрякушку, привлекшую внимание Гвен.

– Ой, Одра, ты только посмотри на это! – постоянно восклицала Гвен, указывая на брошь, кольцо или кулон. Один раз она крепко схватила Одру за руку и зашептала с восторгом: – Ты когда-нибудь видела что-нибудь подобное этому великолепному браслету? Камни сверкают так, как будто это настоящие бриллианты. Он подошел бы тебе, Одра. Давай зайдем, ведь за то, что мы посмотрим, с нас не возьмут денег.

Одра усмехнулась и покачала головой, не сказав ни слова. Она подумала о драгоценностях своей матери, намного более красивых, чем эти вульгарные подделки.

Возбужденные восклицания Гвен и дергание за руку продолжались так долго, что в конце концов стали раздражать Одру, и она, строго взглянув на подругу, резким тоном попросила ее вести себя поспокойнее. Тут же пожалев о своей резкости, она сразу же извинилась и принялась объяснять ей, уже, наверно, в двадцатый раз, что у нее нет денег на такие пустяковые вещи, как брошки, браслеты, немыслимые шляпы и флаконы «Девонширских фиалок» – предметы постоянного вожделения Гвен.

– Ты же знаешь, что я покупаю себе только одежду, – сказала Одра и добавила с горькой усмешкой: – И к тому же самые практичные вещи, какие только могу найти. Вещи, которые будут служить мне очень долго.

А затем, меньше чем через десять минут после того, как она произнесла эти слова, Одра увидела это платье в витрине магазина женской одежды «Мадам Стелла». Она сразу влюбилась в него. Это было выходное платье из воздушного, прозрачного муслина. В витрине оно было единственным – эффектно наброшено на стойку в самом центре. Рядом на полу были разложены различные принадлежности туалета: прелестная шляпка из кремовой итальянской соломки, зонтик из гофрированного кремового шелка и три длинных нитки жемчуга. Все это в глазах Одры олицетворяло истинную элегантность, но больше всего – платье. Оно было в высшей степени непрактично, по всей видимости, дорогое и очень, очень красивое. Она долго смотрела на него, не зная, когда и по какому случаю могла бы надеть его, но тем не менее страстно мечтая его иметь.

Гвен, со свойственной ей проницательностью заметив затаенное желание, отразившееся на лице Одры, толкнула дверь и настояла на том, Чтобы войти и узнать цену. Несмотря на сопротивление подруги и ее категорический отказ, Гвен не собиралась сдаваться. Сжав руку Одры железными тисками, она буквально затащила ее в магазин «Мадам Стелла».