А когда она уходила, ни слова не проронив в ответ на его глупые оправдательные речи, он сказал, что не хочет ее терять.

И только потом, уже после того, как захлопнулась дверь и стихли ее шаги на лестнице, он вдруг понял, каким эгоистом был все это время. Целый год она нянчилась с ним, как с ребенком. Едва только сопли не вытирала и на горшок не сажала. Конечно, кому же захочется терять такую Асю? А что она получала взамен?

Да ничего, пришлось признаться. Абсолютно ничего. Никакой эмоциональной отдачи, никакого интереса с его стороны. Она знала о нем все, почти жила его жизнью. А он даже не имел понятия, что Ася, например, не любит кофе.

Он вообще ничего о ней не знал – наверное, ему было просто удобно жить в этом незнании. И это даже не эгоизм называется, это называется подлость. Настоящая подлость, отягощенная тем, что совершил он эту подлость по отношению к близкому и такому слабому человеку…

Эти мысли не давали покоя. И до сих пор, хоть и прошло с того дня уже две недели, Арсений не находил себе места. Нет-нет да и всплывет в памяти ее лицо, залитое слезами, полуоткрытые дрожащие губы и эти слова: «Я люблю тебя, неужели ты до сих пор этого не понял?»

Не понял – потому что не хотел понимать. Воспользовался – и даже не сказал спасибо.

Подлец. Подонок. Законченная мразь. Вот кто он есть, и никаких оправданий здесь быть не может.

Наверное, он себя накручивал, но временами ему казалось, что в офисе из-за этого воцарилась какая-то напряженная атмосфера. Иногда он ловил на себе странные взгляды – нет, не Ляли и Ирки, любительниц посплетничать! Странные взгляды бросал на него его столетний приятель и верный заместитель Митька Жидков.

Конечно, все это Арсений себе напридумывал. Во-первых, Митька – не тот человек, который стал бы гипнотизировать тебя странными взглядами, если бы ему было что сказать. Уж он сказал бы, у него б не заржавело! А во-вторых, Митька не мог ничего знать про Асю! Про Асю вообще никто в офисе ничего знать не мог – Арсений на сто процентов был уверен, что ни слова она не сказала ни Ляле Воробьевой, ни Ирке Жариковой, ни одной живой душе из рабочего коллектива, что уж говорить про Митьку, с которым Ася за шесть лет работы едва ли перекинулась дюжиной фраз! Митька скорее всего даже не знает, как Асю зовут. Значит, померещились ему эти странные взгляды. Давно уже пора обратиться к психиатру, кстати, да только времени нет…

Внешне, конечно же, в их отношениях с Асей ничего не изменилось – при посторонних они всегда держали дистанцию, держали ее и теперь, без особых усилий для достижения правдоподобности выбранных ролей.

Все было как всегда – и в то же время все чертовски изменилось! Время от времени им все же приходилось оставаться наедине, и вот тогда Арсений просто не знал, куда деваться, куда смотреть, что говорить. Злился ужасно на Асю за то, что она не сдержалась. Злился на себя, снова и снова вспоминая, что сам спровоцировал ее, воспользовался ею, втянул ее в эти странные отношения…

Они больше не ходили вдвоем обедать в ресторан неподалеку. Он больше не подвозил ее домой после работы. Она не звонила ему. Они общались только по работе – Ася разговаривала приветливо и ровно, но все же прятала глаза и заметно старалась сократить это общение до минимума. А он облегченно вздыхал, когда она выходила из кабинета, и начинал ненавидеть себя с утроенной силой.

Дружбы, «щедро» предложенной Арсением, не получалось.

А получалось не пойми что.

Дурдом какой-то получался. Психбольница на гастролях…

И главное, он не знал, как изменить ситуацию.

Но и на этом проблемы не исчерпывались. Весь мир сошел с ума, решил Арсений, когда утром на своем столе увидел заявление с подписью Дмитрия Жидкова.

Нет, не на увольнение, к счастью. Но – на отпуск.

Этот гад решил уйти в отпуск, когда на работе такой аврал, когда проблемы вырастают одна из другой, как бесконечные матрешки, когда все рушится буквально на глазах, – он просто взял и решил уйти в отпуск на две недели! При этом – вероятно, чтобы поиздеваться, – еще и написал официальное заявление!

По меньшей мере странно было получить официальное заявление от Митьки. Зачем, интересно, потребовалось его писать? Он что, не мог просто так подойти и сказать ему, что хочет в отпуск? Или, может, решил, что «просто так», без заявления, Арсений его не отпустит? Так он его и с заявлением не отпустит, пусть не надеется! И что с того, что Митька не был в отпуске уже четыре года? А он сам был, что ли, в отпуске? Или, может, Ирка Жарикова была в отпуске? Или Лялька в отпуске была?

Да что же это такое, в самом деле!

Поговорить с Митькой «серьезно и по-мужски» удалось не сразу. Еще полдня злополучное заявление лежало на столе и мозолило глаза, отвлекая от работы. Дмитрий, как всегда, был на стройке – он вообще из всех сотрудников офиса был здесь самым редким гостем, его фронт работ был более практическим и оттого наиболее важным.

Митька появился в офисе после обеда. Состоялся разговор, в результате которого Арсений потерпел абсолютное поражение. Разгром, можно даже сказать. Митька в своем непонятном стремлении уйти в отпуск оказался настолько тверд, что не помогли никакие уговоры. И даже угрозы не помогли. К угрозам со стороны Арсения он, конечно, серьезно не отнесся, но все-таки пригрозил в ответ:

– Не подпишешь – уволюсь на хрен! Скажи спасибо еще, что я заявление написал заблаговременно, как и полагается, между прочим, по трудовому кодексу – ровно за две недели!

Арсений был ошарашен. Долго молчал, попыхивая сигаретой против правил у себя в кабинете, потом поинтересовался, что же такое важное случилось в жизни у него, у Митьки Жидкова, что ему вдруг так срочно, ну прямо-таки позарез, понадобился отпуск? Ведь жил же он без отпуска четыре года и еще четыре прожил бы спокойно, а если бы понадобилось – то и все восемь, и даже десять прожил бы…

Митька в ответ не сказал ничего определенного. Просто пробормотал куда-то в стену:

– Случилось, – и поднялся, громко отодвинув стул, давая понять, что разговор на этом окончен.

– Ну и черт с тобой! – сердито сказал ему вслед Арсений и одним махом подписал заявление.

И теперь было совершенно непонятно, как он будет работать эти две недели без Митьки, потому что заменить Митьку реально некем. Но это были проблемы, так сказать, долгосрочные – до отпуска оставалось еще четырнадцать дней, и за эти четырнадцать дней можно было что-нибудь придумать. Подыскать, например, кого-нибудь из прорабов на Митькину должность или временно переложить свои обязанности на кого-то из сотрудников офиса, а самому принять фронт работ на стройке.

И все же поведение Митьки было каким-то странным. За двадцать с лишним лет дружбы Арсению еще ни разу не доводилось видеть его таким. Наверняка у Жидкова что-то случилось. Только ведь признаний от него не дождешься…

«Ну и черт с ним, пусть сам расхлебывает!» – обозлившись, решил Арсений и перестал ломать голову над загадочными причинами поведения своего заместителя.

Но самым огорчительным на фоне всех навалившихся проблем было другое.

За эти две недели Арсений несколько раз пытался дозвониться до Майи. И каждый раз безрезультатно.

Это тревожило и угнетало.

Прощание в то утро у них вышло скомканным, а нелепость ситуации заключалась в том, что Майя ушла, так и не взяв ни копейки денег. И получалось, что она примчалась к нему на такси посреди ночи, возилась с его сыном, делала промывание желудка, читала сказки у его постели, потом возилась с самим Арсением, обрабатывала йодом ссадину у него на лбу просто за спасибо.

Или за поцелуй у входной двери, о котором она, кстати, судя по ее реакции, совсем не мечтала.

Каждый раз, вспоминая про поцелуй, Арсений испытывал смешанное чувство неловкости и какой-то детской радости. Наверное, именно такое чувство испытывает Федор, когда тайком от отца съедает вместо разрешенных двух шоколадных конфет четыре. Или кот, ворующий со стола куриное филе.

Нечестно. Но чертовски приятно…

Хотя теперь уже дело было не в поцелуе. Теперь уже дело чести заплатить девушке за потраченное время и предоставленные услуги. Но только как найти девушку, если, кроме номера ее, по всей видимости, не работающего телефона, ничего больше о ней не знаешь? Только имя… Знать бы фамилию – было бы проще, наверное. Можно было бы пойти в адресное бюро, узнать адрес и устроить доставку заработанных денег прямо на дом.

А заодно и собаку ей отдать. Ведь она и собаку свою тоже в то утро не взяла. Забыла, наверное. А может, так сильно на что-то разобиделась, что решила от собаки отказаться…

Давно уже выучив наизусть шесть цифр, составляющих номер ее телефона, он набирал его теперь по семь-восемь раз в день, но результат был прежним. То есть результата не было вообще, потому что длинные гудки в трубке едва ли можно назвать результатом.

Ее мобильный номер он спросить не догадался.

И куда она, интересно, подевалась? Вариант со сломанным телефоном с каждым днем казался все более невероятным. Конечно, телефон у каждого может сломаться. Но поломка, как правило, устраняется в течение двух, максимум трех дней. Где это видано, чтобы телефон ремонтировали целых две недели?

А может, с ней случилось что-нибудь? Ведь собиралась же она в то утро в поликлинику. Сдавать какие-то там анализы. А вдруг они, эти самые анализы, оказались у нее… плохими? И теперь она лежит в больнице и лечится от этих плохих анализов, а он даже не может ее в больнице навестить, потому что не знает, в какой она больнице… Потому что вообще ничего про нее не знает!

Замкнутый круг какой-то получается.

А еще Федор…

В тот день, как следует наплакавшись, Федор взял с него два обещания. Первое – что он не будет на Майе жениться. Второе – что он больше никогда не будет с Майей целоваться.