— Возможно, — ответила Энн неуверенно. Теперь она уже действительно обеспокоилась и подумала, не стоит ли рассказать мисс Харлоу о «Феррари». Это не мое дело, решила она наконец и попрощалась.

Ранним утром следующего дня, после бессонной ночи, она снова отправилась к их дому. «Вашингтон пост» им явно перестали посылать, или в доме никто не жил. Редкий житель Вашингтона начинает день без этой газеты.

Когда она уже собралась уходить, что-то вдруг приковало ее к месту. Она внимательно осмотрела фасад и заметила, что оконная рама в хозяйской спальне не отражает солнечный свет. После более тщательного изучения она поняла, что в переплете не было стекол.

Может быть, стекла разбили случайно, начала рассуждать она. Не раз бывало, что пустые дома подвергались актам вандализма подобного рода. Но все шестнадцать стекол в двух оконных створках?

В тот день она не могла ни на чем сосредоточиться и вернулась к дому уже вечером. Она долго стояла в тени деревьев, которые росли на другой стороне улицы, наблюдая за домом до тех пор, пока окончательно не стемнело. На улице зажглось освещение. Однако дом по-прежнему был погружен в темноту. Все еще не уверенная, она снова постучалась в дверь, подождала, и лишь тогда направилась назад, в ХСЖМ.

Через несколько дней она позвонила Еве.

— Я ничего не получала от них вот уже две недели, — сказала Ева. Теперь в ее голосе слышался страх. — Ни писем, ни звонков. Мы ничего не понимаем.

— Все хорошо, — солгала Энн. — Я видела их только вчера. Они оба выглядят замечательно.

— Так почему же они не пишут? Или не позвонят?

— Твой папа уезжал. А мама ужасно занята своим бизнесом.

— Но это совсем не похоже на них. Неужели их больше ничего не волнует? — Ева начала всхлипывать. — На следующей неделе родительский день. Я боюсь, Энн.

— Им обоим сейчас очень нелегко, — объясняла Энн, ненавидя себя за эту ложь. — Будь терпеливой, — предупредила она Еву, которая повесила трубку, плача навзрыд.

Это совсем не похоже на Роузов. Как они могли забыть о детях? Но в нынешнем их состоянии все возможно.

И все же она не удовлетворилась таким объяснением и снова пришла к дому. Она прекрасно понимала, что выглядит идиоткой, когда принялась стучать в дверь. Как и раньше, ей никто не ответил. Она приложила ухо к толстой двойной двери, но расслышала только тиканье больших часов в вестибюле. Она больше не могла сдерживать охватившее ее беспокойство и не представляла, что скажет Еве. Одно из двух: или ее родители намеренно не давали о себе знать, или они пропали. Пропали. Энн вздрогнула от этой мысли.

Лишь поздно ночью в голове ее сложился ответ. Она проснулась, подавляя крик, готовый сорваться с ее губ. Кто заводил часы в вестибюле? Долгое время она, дрожа, лежала в постели, пытаясь рассуждать логично. Может, это приходящая горничная. Или дом кто-нибудь специально сторожил, или они договорились с соседями, чтобы те время от времени навещали дом в их отсутствие. Но тогда зачем заводить часы? Она твердо решила разгадать эту тайну.

С самого раннего утра она уже стояла у дома. Постелив несколько газет на землю под деревом на другой стороне улицы, она уселась и не поднималась на протяжении всего дня. Ничего не изменилось. Мимо проезжали автомобили. Сидевшие в них люди с любопытством разглядывали ее. Но она не уходила, набравшись решимости узнать все до конца, чувствуя себя очень неловко в роли сыщика. Она даже не представляла, чего именно она ждет. Годо,[52] подумала она, удивляясь своей глупости. Видимо, решила она, ей досталась главная роль в ее собственном театре абсурда. Необъяснимым образом эта слежка вымотала ее вконец, и она прикрыла глаза, погружаясь в дремоту. Снова открыв их, она тут же поняла — что-то изменилось. Вздрогнув от неожиданности, она уставилась на фасад. Наверху в спальне опустились жалюзи. Ее сердце замерло. Она поднялась на ноги, не отрывая взгляда от опущенных черных жалюзей. Затем перебежала улицу и снова заколотила в дверной молоток. Перезвон разнесся, казалось, по всему дому. Но вскоре стих.

— Оливер, Барбара, — закричала она. — Пожалуйста. Это я, Энн.

Вновь приложив ухо к двери, она услышала лишь неутомимое тиканье часов. Из соседнего дома вышла женщина и посмотрела на Энн.

— А я думала, они уехали, — вежливо сказала она Энн с оттенком упрека. — Хотя меня это, конечно, не касается, — с этими словами женщина вернулась к себе в дом.

Весь район был заражен психозом невмешательства в чужие дела. Каждый жил только своей жизнью. Но она знала, что не ошиблась. Кто-то опустил жалюзи. Кто-то, она была теперь уверена в этом, находился в доме. Ей придется проникнуть внутрь. Но она вовсе не хотела, чтобы ее приняли за взломщика и еще, чего доброго, схватили. Она стала терпеливо дожидаться, пока на улице окончательно стемнеет.

Стальные решетки на окнах не позволяли забраться в дом через первый этаж. Она обошла дом сзади и попробовала открыть дверь, которая вела в подвал и в мастерскую Оливера. Дверь оказалась плотно закрытой и запертой изнутри.

Вспомнив, что Оливер держал лестницу под навесом гаража, она открыла дверь в гараж и перенесла лестницу к задней стене дома. Поднявшись наверх, она заглянула в окна оранжереи. Луна, светившая в три четверти, давала немного света, и глаза ее быстро привыкли к полутьме. В знакомой комнате все казалось в полном порядке. Как раз под ней на полу в ряд стояли пустые горшки из-под цветов. Сняв туфлю, она выбила стекло и осторожно удалила обломки из рамы. Но, когда она перелезала через окно, оставшийся осколок оцарапал ее колено. Пытаясь уклониться, она нечаянно откинула лестницу, которая упала на землю с глухим стуком.

Порез болел, но ранка была неглубокой. Не обращая на нее внимания, Энн осторожно пошла в кухню. Было слишком темно, чтобы можно было рассмотреть что-нибудь, кроме неясных силуэтов, а двигаться наугад она не решалась, опасаясь, что память может подвести ее. Она ступала вперед очень осторожно.

Попав на кухню, она тут же почувствовала, что здесь все кардинально и безнадежно переменилось. Все сдвинулось со своих мест, за исключением рабочего стола посередине. Выставив вперед руки, она сделала несколько коротких, осторожных шагов. Внезапно рядом с ней что-то замаячило, какая-то веревка. Она потянула за нее, и тут же на нее обрушился град кастрюль с оглушающим, раздирающим уши грохотом. Она вскрикнула, попыталась отбежать и упала. Потом осторожно поднялась и вышла в коридор, который вел в вестибюль. Но как только она ступила на мраморные плиты пола, сила трения, казалось, исчезла. Ноги разъехались, и она грохнулась на пол, заскользив по его поверхности. Встать на ноги не удавалось. За что бы она ни взялась, все было скользким.

При других обстоятельствах происходящее напомнило бы ей какой-нибудь аттракцион в парке, но сейчас было не до смеха. Она испугалась и ровным счетом ничего не понимала. Сила гравитации, казалось, напрочь куда-то исчезла, и все же с помощью сверхчеловеческих усилий ей удалось пробраться обратно на кухню. Она коснулась чего-то плечом и тут же почувствовала, что на нее наваливается какой-то тяжелый предмет. Это был холодильник. Охваченная паникой, она сумела отпрыгнуть за мгновение до того, как холодильник обрушился на пол. Она снова закричала, спрашивая себя, не сходит ли с ума.

Нащупав ручку двери, ведущей в подвал, она толкнула ее и, разыскав в темноте лестничные перила, сделала шаг вперед. Но ступеней не оказалось, и она почувствовала, что ноги повисли над пустотой. Однако она не упала. Каким-то чудом ей удалось сомкнуть руки вокруг деревянных перил. Спасаясь от неминуемой опасности, она выбросила ноги вверх и, уперевшись ими в стену, повисла наподобие распорки в узком лестничном колодце. Осторожно перебирая руками и ногами, она сумела спуститься вниз, и вскоре ноги ее коснулись пола подвала. Как раз вовремя. Она чувствовала, что слабеет.

Вся в синяках, в состоянии, близком к истерике, она осторожно кралась по цементному полу, пока не отыскала дверь наружу. Но между ней и косяком был забит клин. Она нащупала его, но вытащить не смогла.

Она была уверена, что с ней что-то происходит; видимо, она утратила способность адекватно воспринимать реальность. Дом и все, что в нем находилось, составили заговор с целью навести на нее ужас. Это было бессмысленно; может быть, она уже в сумасшедшем доме или просто попала в чей-нибудь кошмарный сон. Она лежала на полу, тяжело дыша, ослабевшая от страха.

Она услышала над головой какие-то звуки. Шаги. Инстинктивное стремление выжить заставило ее попытаться определить свое местонахождение. Окружающие ее черные тени начали складываться в некоторую связную картину. Она находилась среди того, что осталось от его мастерской. Теперь тут царил полный разгром, но все же она пошарила по полу в поисках какого-нибудь инструмента, которым можно было бы выбить клин. В ближайшем углу ей под руку попалась кувалда. Поднявшись на ноги, она попыталась оторвать ее от пола. Страх удвоил ее энергию. «Помогите!» — закричала она про себя, каким-то чудом найдя в себе силы занести кувалду над головой. Размахнувшись, она обрушила тяжелый инструмент на дверь. Удар ослабил клин, и дверь распахнулась. Она выбежала в сад и уже в воротах обернулась назад.

Сквозь закрытое жалюзями окно оранжереи она увидела Оливера Роуза. Он был худ и бородат, глаза смотрели из темных впадин. Мгновение она колебалась в нерешительности, разрываясь между состраданием и страхом. Неужели это Оливер из ее мечты, из другой жизни? Оливер, которому она отдала свою любовь?

Она не решилась выяснить это.

ГЛАВА 27

Барбара вставила свечи во все десять розеток серебряного подсвечника в стиле рококо. Прежде она никогда этого не делала, и теперь оказалось, что свет, разлившийся по большому столу в столовой, имеет очень красивый оттенок. Пламя свечей танцевало и дрожало, подобно светлячкам, отражаясь от полированной поверхности стола из красного дерева. Помимо этого на противоположных сторонах стола она также поставила серебряные кубки и тарелки. На тарелку, предназначенную для него, она выложила большой ломоть только что приготовленного паштета и ломтик прожаренного хлеба.