Его тело исходило потом. Время от времени он открывал дверь в сауну, чтобы посмотреть, не начало ли светать. Ночь казалась бесконечной.

Когда наконец наступил рассвет, он выбрался из сауны и осторожно пробрался сквозь разгром, царивший в мастерской. Теперь его решимость обрела четкие очертания, и он точно знал, что ему необходимо найти. С удивлением он обнаружил, что баллоны с силиконовым распылителем и канистра со смазочным маслом остались нетронуты и стояли там же, где он обычно их хранил.

Прихватив их с собой вместе с небольшим ломиком, который он подобрал без всякой определенной цели, просто как оружие, он пробрался через разбросанные инструменты к двери и начал осторожно подниматься по лестнице, смахивая ладонью лежавшие на ступенях гайки, винты и шурупы. Ничто не могло отвратить его от выполнения намеченного плана. Хромая он прошел через коридор и случайно бросил взгляд в зеркало, висевшее в вестибюле. На него глянуло омерзительное лицо — измотанное, небритое, дикое.

У подножия лестницы, которая вела на второй этаж, лежал вдребезги разбитый радиоприемник. Видимо, она напала на него и безжалостно умертвила. Хватаясь руками за перила, он одолел несколько лестничных пролетов, заключив, что Барбара притаилась в комнате Энн.

С помощью ломика он оторвал упоры, которые держали ковер на ступенях лестницы, и скатал его вниз ступенька за ступенькой, обнажив голое дерево. Затем хладнокровно обрызгал каждую ступеньку силиконом. Когда распылитель в баллонах закончился, он нанес на оставшиеся ступени тонкий слой смазочного масла.

В шортах работать было неудобно, но он действовал методично и целеустремленно, словно набрасывал план предстоящего выступления в суде или диктовал какую-нибудь бумагу мисс Харлоу. Он предпринимал необходимые меры, призванные смирить ее слепое и разрушительное упрямство. Можно, конечно, избежать этой войны, но Барбара такая упертая и ужасно безрассудная. У него просто нет иного выхода.

Покончив с этой трудоемкой задачей, он поднялся наверх по задней лестнице. Добравшись до верхней площадки, он забил в дверь деревянный клин, так, чтобы застопорить ее в закрытом положении, и, словно человек, покончивший на сегодня со всеми трудами, удалился к себе в комнату. Он чувствовал, что заслужил хороший глоток спиртного, и откупорил бутылку Лафит Ротсчилд урожая 59-го. В конце концов у него появился повод. Быстро покончив с бутылкой, он в изнеможении растянулся на кровати, и тут ему показалось, что он слышит знакомый лай Бенни где-то в отдалении. Это напомнило ему, что надо позвонить в приемник для животных. Но в телефонной трубке стояла гробовая тишина. В раздражении он сорвал аппарат со стены и швырнул его через всю комнату в угол, где тот грохнулся об пол и раскололся. Тогда Оливер открыл еще одну бутылку вина и выпил ее.

* * *

Он проснулся, еще витая на самом краю кошмарного сна, но не мог вспомнить, когда закончился сон и началась реальность. В комнате было темно, жара стояла невыносимая. Он плавал в луже зловонного пота. С трудом выбравшись из кровати, он еле доковылял до ванны, чувствуя приступ тошноты. В горле горело, и он, сунув голову под кран, повернул рукоятку. Воды не было. Пробравшись обратно в комнату, он откупорил очередную бутылку и вылил немного вина себе на голову, затем набрал его в рот, сполоснул горло и выплюнул. Лишь после этого сделал долгий глоток.

Вино подбодрило его, и он зажег свечу и поднес ее к зеркалу, чтобы посмотреть на себя. Увидев собственное отражение, он в отчаянии покачал головой. Щеки покрыты густой щетиной, глаза обведены темными кругами, а голый торс в синяках и царапинах.

Открыв дверь в коридор, он рассчитывал увидеть на лестнице ее бесчувственное тело, и застонал от разочарования. В коридоре никого не оказалось и не было слышно криков боли. А ему так хотелось бы сейчас услышать ее крики.

Стоя в коридоре, он испытал странное чувство, будто уже когда-то чувствовал нечто подобное. Это ощущение сбило его с толку, он потерял ориентацию во времени. Казалось, какой-то странный запах наполнял воздух, и внезапно он сообразил, что слышит знакомый аромат ее стряпни внизу на кухне. Мысль об этом, учитывая все происшедшее, показалась ему необычайно странной.

Внезапно обернувшись, словно она ударила его сзади, он увидел на своей двери приклеенную скотчем записку, аккуратно выведенную более уверенной, как ему показалось, чем обычно, рукой.

«Так дальше не пойдет, Оливер, — гласила записка. — Нам надо поговорить. Приходи в столовую к девяти».

От записки веяло странным успокоением. На минуту на него волной накатил стыд, который быстро сменился надеждой. Может быть, этот кошмар наконец кончится. Неужели она все-таки взялась за ум? Он снова перечитал записку. Ну конечно. Не может же все это тянуться до бесконечности. Словно для того чтобы подкрепить его оптимизм, часы в вестибюле пробили девять раз. Вспомнив, что он голый, Оливер вернулся в комнату и накинул на себя халат. Ради возможного примирения можно и одеться.

ГЛАВА 26

Энн записалась в число слушателей летней школы больше для того, чтобы иметь повод не уезжать из города, а не из-за диссертации. Лишь из чувства вины и отсутствия денег продолжала она ходить на занятия. А голова ее была занята Роузами, а точнее — Оливером.

Она запретила себе все другие виды общения с ним, кроме кратких телефонных звонков в офис. Ей необходимо иногда слышать его голос и знать, что он по-прежнему помнит о ней. Для начала, говорила она себе, хватит игр в неразделенную любовь. Это глупо и как-то по-детски. Но он ни разу не позвонил ей сам. Она же не дурочка, уверяла себя Энн. Кроме того, она сможет выяснить, действительно ли он скучает по ней. Очень плохо, что она попала под власть такого захватывающего, вероломно отбирающего все время и пожирающего все силы чувства. Но никакие попытки обуздать себя не увенчались успехом. Это какое-то проклятие. Самым коварным в ее положении было то, что она не теряла надежды, надежды на то, что развод когда-нибудь состоится, и тогда безразличие уступит место интересу. Она сумеет сделать его по-настоящему счастливым. Кроме того, она полюбила его детей. Каждый день она ждала звонка от него. Но он не звонил. Она писала детям в лагерь. Время от времени звонила Еве.

— Ты видишься с мамой и папой? — спросила у нее Ева в последний раз.

— Да, иногда, — солгала Энн.

— Я получила письмо от папы и еще одно — от мамы, — робко пыталась поддержать тему Ева. Энн чувствовала ее грустное настроение. — Главная проблема для нас с Джошем — как быть с родительским днем.

Энн поймала нотки нарастающего беспокойства в ее голосе. Она намеренно не стала обнаруживать этого, отделавшись незначительной шуткой.

— Надо мне было остаться дома, — сказала Ева. — Зачем они послали меня сюда?

— Это их проблемы, Ева. Им надо самим во всем разобраться.

— Я знаю, — но ничто не могло ее убедить. — Мне надо было быть дома, вместе с ними. Я нужна им.

— С ними ничего не случится.

Энн произнесла последние слова без всякого убеждения.

Оливер молчал почти две недели, и Энн позвонила к нему в офис, но узнала, что он взял отпуск. Она слегка удивилась, — ведь дети не упомянули об этом в своих письмах, которые становились все более и более тревожными.

После долгих колебаний она позвонила Оливеру домой. Голос, записанный на автоответчик, проинформировал ее, что данный номер отключен от городской сети. Приготовив множество ничего не значащих вопросов, она стала звонить Гольдштейну и Термонту. Но и те оказались в отпусках.

Недоумение возросло. Почему родители ни о чем не сообщили детям? Неизвестность раздражала ее, порождая всевозможные дурные предчувствия. Не в силах оставаться бездеятельной, как-то во второй половине дня Энн прошла пешком по Коннектикут-авеню до Калорама-серкл. Снаружи дом выглядел по-прежнему сияющим и величественным. Она обошла его и вышла к саду, где заглянула в гараж через стеклянную панель на двери. «Феррари» стоял грудой мятого металла, вид которой еще больше испугали запутал ее, но микроавтобус Барбары и «Хонда» Евы находились на своих обычных местах. По ним ничего нельзя было определить. Может быть, супруги все-таки как-то примирились и уехали отдыхать. Но что же тогда случилось со знаменитым «Феррари» Оливера? Она заставила себя отбросить все посторонние в данный момент вопросы, кроме главного: куда они оба делись? И почему они не сообщили детям?

Снова обойдя дом, она увидела мальчика, служившего разносчиком «Вашингтон стар», которого она несколько раз видела, когда жила здесь.

— Они отказались от доставки, — сказал он, пожав плечами.

— Ты хочешь сказать, они просили прекратить доставку почты на какой-то определенный период, а потом снова ее возобновят? — она решила разузнать все подробно.

— Да нет, просто отказались и все, — ответил мальчик, кидая газету на крыльцо веранды соседнего дома.

Несмотря на его уверения, она поднялась по ступеням и взялась за дверной молоток, который тут же отозвался веселым мелодичным звоном. Подождав ответа, она отступила назад и оглядела окна верхних этажей. Все занавеси были закрыты. Как и на окнах первого этажа. Она снова постучала молотком, подождала немного и пошла прочь от дома. Позже она спросила себя, не позвонить ли ей в полицию, но отвергла эту идею. Прошло еще слишком мало времени, чтобы заявлять об их исчезновении.

Утром она позвонила мисс Харлоу.

— Мне очень жаль, но он в отпуске, — снова повторила секретарша.

— Дети волнуются, — ответила Энн. — Я тоже.

— Они уже звонили сюда, — призналась мисс Харлоу. — Я тоже обеспокоена.

— А Барбара?

— Я позвонила на французский рынок. Они полагают, что она тоже отправилась в отпуск, — наступила долгая пауза. — Вы не думаете, что они могли помириться и вместе уехать?