— Не могу передать вам, как я счастлива, — говорила она гостям, когда официанты, вышколенные в безукоризненно французской манере, ставили перед каждым из присутствующих порцию а ля Веллингтона. Она и вправду давно не испытывала такого блаженства. Это первый из многих последующих обедов, решила она. У нее разыгралось воображение. Она станет не просто лучшим поставщиком готовых блюд в Вашингтоне. Она прославится как лучшая хозяйка, принимающая гостей. В конце концов, у нее есть роскошный дом, она обаятельна и привлекательна, и будет, а может уже и есть, одна из лучших профессионалов в благородном поварском искусстве. Она превзойдет саму Джулию Чайлд и станет авторитетом мирового масштаба в кулинарии. Устроители международных конкурсов будут соперничать друг с другом за право быть приглашенными к ее столу, а написанные ею книги будут расходиться по всему миру.

— Я и не догадывался, — говорил греческий посол, пока его вилка легко входила в нежную говядину, — какая вы необычная женщина, — он посмотрел на нее с видом подобострастного изумления. В первый раз за всю свою жизнь она ощутила вкус власти. Это ее идея. Ее обед. Она готова идти сквозь весь пламень ада, лишь бы оставить за собой этот дом, все это окружение.

Удовлетворенная, она оглядела стол и сидевших за ним гостей, — мужчин в черных галстуках, женщин в дорогих нарядах, — осознавая, какой вес имел ее дом в пантеоне вашингтонских божеств. Она догадывалась, чувствовала это и раньше, но лишь теперь воочию увидела его реальную стоимость и поняла истинные мотивы своей личной войны с Оливером. В Вашингтоне, как, впрочем, наверное, и везде, общественная значимость человека зависит от соседей, в окружении которых он живет, от размеров его дома и от обстановки, которую содержит в себе этот дом. Для каждого, кто, подобно ей, борется за самореализацию в жизни, такой дом, как у нее, стал бы значительной форой.

От этой мысли у нее потеплело на душе, и она успокоилась. Может быть, с Оливером можно будет достигнуть некоторого компромисса. Теперь, когда она чувствовала себя в большей безопасности, ей, возможно, нет смысла предъявлять ему слишком уж жесткие требования. Если бы он только полностью развязал ей руки. Его присутствие в доме стесняло ее. Он раздражал ее, как камешек, попавший в обувь.

Греческий посол продолжал разговаривать с ней. Она благосклонно кивала, мысли унесли ее далеко. Как бы дать понять Оливеру, насколько важен для нее этот дом? Пожалуй, подумала она, им удастся договориться. Несмотря на все, что уже случилось, Оливер всегда был практичным и разумным человеком. И не лишенным сострадания. Просто ее внезапное решение нанесло ему слишком глубокую рану. Они оба погорячились. И потом, разве он когда-то не любил ее?..

От этих размышлений ее отвлек лай Бенни. Этот звук тут же вызвал в ней неудержимый рефлекс — дрожь испуга. Лай заменял Оливеру боевой рог, и ее почему-то на секунду охватила паника.

Напряженная до кончиков всех нервов, она прислушивалась к неминуемо надвигавшимся шагам. Лай продолжался, затем затих. Она быстро обежала глазами комнату. Все трое слуг находились в гостиной, занятые подготовкой стола к десерту, действуя слаженно и четко, профессионально соблюдая тишину.

Ее охватило недоброе предчувствие, когда она, извинившись, вышла на кухню. Эклеры лежали на подносе, готовые к сервировке; шоколадный соус разогревался на слабом огне газовой плиты. Судя по всему, ничего страшного не случилось.

— Что произошло, миссис Роуз? — спросил один из официантов, напуганный ее появлением на кухне.

— Почему вы все оставили кухню? — пробормотала она, зная, что ее вопрос звучит двусмысленно. У высокого чернокожего официанта вид был смущенный.

— Ладно, ничего, — быстро сказала она, еще раз быстро оглядев кухню. Повернувшись, она снова вышла к столу. Вид гостей придал ей утраченную уверенность, и она села на свое место, глядя, как официанты наполняют десертные фужеры шампанским.

— Все просто замечательно, — шепнула ей жена тайского посла. Ее слова наполнили Барбару гордостью, изгнали остатки неуверенности. Один из официантов стал раскладывать эклеры, второй шел за ним с соусницей в руках. Мистер Уайт из «Вашингтон пост» одобрительно сложил пальцы кольцом. Это окончательно заставило ее успокоиться, и она занялась десертом. Шоколад показался ей немного более густым, чем следовало бы, зато сладкий крем вышел превосходно.

Звон серебра по стеклу заставил ее вздрогнуть. Греческий посол поднялся с места. Без своего титула и содержавшегося за государственный счет дома на Шеридан-серкл он был бы совершенно незаметным человеком. И вот он, насытившись самыми лучшими блюдами в мире и разогревшись редкими винами, стоял в своем черном галстуке, воплощая в себе дипломатический блеск. Она вдруг увидела в нем ощутимый символ элегантности ее дома. Что с того, что они едва знакомы? Он явно в восторге от ее обеда. Произнесенный тост представлял собой смесь обычных банальностей и комплиментов, и она чувствовала, что любит всех своих гостей. Ей еще ни разу не приходилось выслушивать так много хвалебных слов в свой адрес от таких блестящих и важных персон.

— Хозяйка редкой красоты, гурман высшего разряда, женщина самого элегантного, самого безукоризненного вкуса, — слова ласкали мягкими убаюкивающими волнами. Это было изумительно. После того как греческий посол сел, с фужерами в руках стали подниматься и другие гости.

Когда тосты кончились и Барбара ответила несколькими скромными словами, которые выучила заранее, она провела гостей в библиотеку, где их ждали кофе и ликеры.

— Вы не возражаете, если мы договоримся об интервью, миссис Роуз? — спросил Уайт. — Очевидно, вам есть чем поделиться с нашими читателями.

Она вспыхнула и кивнула, произведя нужное впечатление своей застенчивостью.

— Вы не представляете, как я тяжело переживала наше прежнее недоразумение, — сказала жена греческого посла, старательно выговаривая английские слова.

— Я и не представляла себе, как у вас здорово, — восхищалась жена помощника министра, целуя Барбару в щеку.

Официант передавал сигары, размашистыми движениями обрезая концы. Мужчины погрузились в разговор о политике. Женщины занялись обсуждением других проблем. Барбара с наслаждением прислушивалась к слитному гулу голосов — верному знаку удачного вечера.

Затем самым краем глаза она уловила внезапный признак недовольства, короткую складку, которая пересекла бровь французского военного атташе. Она увидела, как он шепнул что-то официанту, который быстро ответил, указав в сторону вестибюля, куда и поспешил джентльмен.

В этот момент с места поднялась жена греческого посла, вопросительно глядя на Барбару, которая тут же поняла.

— На первом этаже, — быстро произнесла она и посмотрела вслед удалявшейся женской фигуре в роскошном наряде. Какая-то странная, невысказанная мольба в ее взгляде смутила Барбару.

Когда Уайт с неестественной скоростью покинул комнату, привычное чувство беспокойства овладело Барбарой. С отчетливой ясностью она услышала быстрый стук в дверь занятого туалета в вестибюле. Поднявшись с места, она пошла туда и внезапно столкнулась с редактором, лицо которого было бледным и напряженным.

— Что с вами?

— Прошу вас…

— Наверх. Там есть еще один.

Она смотрела, как он убегает вверх по лестнице. Когда она повернулась, к ней шел посол Таиланда с лицом, перекошенным от боли. Страшная действительность начала закрадываться в ее сознание.

— Нет, — вскрикнула она. — Там уже занято. На третьем этаже.

Внезапно ее отвлек женский голос.

— Жак! — кричала женщина, барабаня по запертой двери туалета в вестибюле. Из-за двери донесся приглушенный поток французских ругательств. Слово merde[50] донеслось до нее совершенно отчетливо, послужив сигналом к дальнейшим откровениям. Повернувшись, она увидела, как к ней приближаются остальные ее гости. Казалось, они составляют единую массу, их голоса слились в какофонию нестройных криков.

— Простите меня, — закричала она. — Но вы должны понять… Это не я.

Весь дом, казалось, внезапно ожил. Звуки туалетных бачков, хлопанье открывающихся и закрывающихся дверей, торопливые шаги. Она увидела, как распахнулась входная дверь, и люди начали выходить из дома.

— Простите меня, — снова крикнула она, внезапно ощутив, как и у нее внутри начинается какая-то бурная деятельность.

— О Боже, — всхлипнула она, бросаясь в заднюю часть дома, через кухню, мимо испуганных официантов, которые, сняв свою униформу, занимались уборкой.

— Что произошло, миссис Роуз? — успел спросить у нее один из них.

Она потеряла всякое представление о том, куда бежит, и в конце концов пришла в себя в саду. Усевшись над кустом азалий рядом со стеной гаража, она услышала неподалеку от себя знакомый звук, который ни с чем нельзя было спутать. Так и есть, там сидел греческий посол, его голые ягодицы сверкали при свете полной луны. Медленно он повернул к ней свое лицо, неумолимое, непроницаемое. Казалось, оно было отделено от тела, как повисшая в воздухе осветительная ракета.

— Мадам, — произнесло лицо, кивая, улыбаясь необъяснимой улыбкой.

— Помогите, — закричала она, оглядываясь, ничего не желая в эту минуту так страстно, как обратиться в камень.

Она долго пряталась среди азалий, потеряв способность двигаться, парализованная унижением, глядя на дом. Лишь окончательно убедившись, что все гости уехали, она смогла найти в себе силы двигаться. Встав на ноги, она почувствовала, как ее переполняет ярость, подобно кислоте разъедающая ее внутренности. Если бы он сейчас находился поблизости, она задушила бы его и сделала бы это с удовольствием. Когда она обшаривала взглядом пустынный сад, лунный свет отразился от сверкающего чехла его «Феррари», который был виден ей через окошко гаража.

Словно подчиняясь какой-то внешней силе, она вошла в гараж через дверь со стороны сада. Двигаясь медленно и целенаправленно, сняла с машины чехол, затем подняла плексигласовый верх, который осторожно положила набок. Когда-то он показывал ей, как это делается. Купив «Феррари», он хотел научить ее водить его, но она не получала от этого никакого удовольствия. Это игрушка для мужчин.