— Я буду скучать, — со слезами на глазах говорила Энн, обнимая всех по очереди у дверей дома и продолжая махать рукой, пока они шли по дорожке к ожидавшему такси. Она еще долго стояла на фоне дверного проема, надеясь, что им видна ее одинокая фигура.

Но когда они наконец уехали, ей захотелось кричать от радости. Одна вместе с Оливером. В последние дни она не могла думать ни о чем другом. Она полагала, что ей удалось подавить подозрения, возникшие на ее счет у Барбары. Впрочем, теперь это уже несущественно. На войне и в любви нечестных ходов не бывает, весело подумала она. Хотя радость ее немного отравляло то, что он никогда не оказывал ей ни малейших знаков особого внимания, особенно после того, как извинился за инцидент в библиотеке, случившийся в сочельник.

— Прости, — сказал он тогда, виноватый и печальный.

Она долго сидела в ванне, затем надушилась, напудрилась и надела воздушный пеньюар. Она знала, что фигурой не могла тягаться с Барбарой: худенькая, сухощавая, но вполне пропорциональная, с маленькими грудью и ягодицами. Ничто в жизни не приводило ее в такой восторг, как тот краткий момент наедине с Оливером. Ничто.

Она не сказала Оливеру о своем разговоре с Барбарой, который взволновал ее и придал ей уверенности. Оливер, она была убеждена, полагал, что за ним следят, и поэтому вел себя соответственно. Возможно, теперь, когда Барбара поделилась с ней своими соображениями, ей удастся развеять его страхи.

Она в мечтах уже представляла себя счастливой хозяйкой этого чудесного дома. Может, это перст судьбы, что Барбара решила развестись с ним вскоре после того, как Энн поселилась у них? У нее просто в голове не укладывалось, как Барбара может отказываться от такого замечательного и любящего мужчины. Невероятно.

Энн зажгла свет в библиотеке, выбрала себе книгу и, пока слова плавали в тумане перед глазами, вся ушла в слух, стараясь не пропустить знакомых шагов по дорожке и лая Бенни, возвещающего приход хозяина. Чтобы успокоиться, она открыла шкаф и налила себе немного водки.

Ждать пришлось недолго. На лице его отобразилось удивление, когда он застал ее сидящей в библиотеке.

— Я не подозревал, что вы здесь, — начал он. — Думал, вы тоже уехали.

— Нет, осталась.

Он подошел к шкафу и стал наливать себе виски, глядя на нее; покачал головой и мягко улыбнулся.

— Вы бросили искру в сухой валежник и теперь там полыхает пожар, — сказал он, поднимая стакан.

— Это естественно, — улыбаясь, ответила она.

— Вы не упускаете случая воспользоваться ситуацией, — предупредил он с насмешливым сарказмом в голосе.

— Я знаю.

— Никому из нас не станет от этого лучше. Уж вам-то во всяком случае, Энн.

— Будем считать, что вы меня предостерегли, — она сама удивлялась собственной храбрости. Он подошел к окну и, раздвинув занавеси, выглянул на улицу. Затем снова повернулся к ней.

— Я чувствую себя неловко, — признался он. — Тот эпизод почти совсем вывел меня из равновесия, — он сделал мучительное глотательное движение и перевел взгляд на стаффордширские статуэтки, которые стояли на каминной полке. — Чтобы собрать все это, потребовалось много лет.

— Я знаю, — сказала она.

Его рука описала дугу в воздухе.

— Все эти прекрасные вещицы. Весь этот дом. Я не позволю, чтобы она забрала его себе, Энн. Она не заслужила награды, — его воинственный пыл и агрессивность стали почти осязаемы.

Он сел напротив нее.

— Все это доставляет мне огромную боль. Кто-то может сказать, что я сам отравляю себе жизнь. Что я мог бы уйти. Просто послать все к черту. И начать все с самого начала, — внезапно он поднял взгляд на нее. — Держу пари, вы именно так и думаете. Уйти и начать все сначала.

Ее поразил обвинительный тон его голоса.

— Нет, — осторожно сказала она. — Я тоже обычно добиваюсь того, чего мне хочется.

Но он не слушал ее, весь сосредоточившись на предмете своей злобы.

— Просто она оказалась гнилой. Настоящей сукой, — прошипел он. — Может быть, такой и была всегда. Подлой. Но я был слишком глуп, чтобы разглядеть, — он покачал головой. — Я не могу отделаться от чувства ярости. Это как неугасимый огонь. Каждый раз, думая об этом, начинаю сходить с ума. Бешусь на себя. Бешусь на Гольдштейна, так, словно он виноват в том, что я втянулся в это дерьмо. Бешусь на Термонта, так как знаю, что этот ублюдок подает ей советы. Бешусь на детей, за то что они не встают на мою сторону.

Он посмотрел на нее.

— Но больше всего я бешусь на себя, потому что оказался не таким, каким ожидал себя увидеть.

— Вы слишком строги к себе, Оливер.

— Мое «я» умерло несколько месяцев назад, — он отвернулся, и она увидела, как затуманились его глаза. Она пододвинулась к нему и обняла его голову, целуя в волосы. Она испытывала к нему материнские чувства. Распахнув халат, она подставила грудь его губам.

— Дай мне любить тебя, — взмолилась она, зная, что он, исстрадавшись по утешению, не сможет сопротивляться.

Ее щеки запылали, спиртное ударило в голову. Его тело тряслось от рыданий.

— Плачь, милый, — говорила она лаская. Она ощутила власть своего женского естества, когда добралась до его органа, лаская и высвобождая его из-под одежды.

— Ты красивый, — сказала она. Оливер поднялся, и радость охватила ее. Опустившись перед ним на колени, она поцеловала его туда. Его тело откликнулось немедленно.

— Прости меня, — прошептал он.

Она увлекла его на тахту и, устроившись рядом, прижалась к нему. Они лежали рядом, почти не двигаясь. Она прислушивалась к биению его сердца.

— Спасибо, — прошептал Оливер.

Он открыл шкаф и достал бутылку водки, держа ее за горлышко. Затем, взяв Энн за руку, повел ее вверх по лестнице в свою комнату. Она еще ни разу не была внутри с тех пор, как он перебрался туда.

В комнате было очень грязно, стоял отвратительный мускусный запах, повсюду царил полнейший беспорядок, папки и бумаги валялись повсюду. Она заметила электрическую плитку на открытом столе геппельуайтского[36] секретера и грязную посуду на черном лакированном комоде. По всей комнате валялись бутылки из-под спиртного, часть из них была опорожнена лишь наполовину. Он перехватил выражение отвращения, мелькнувшее у нее на лице.

— А что ты ожидала увидеть?

Она обняла его, надеясь успокоить, но он вырвался и взял в руки одну из стаффордширских фигурок, стоявшую рядом с грязными тарелками.

— Королева Виктория, — сказал он, указывая на нее пальцем. — По-моему, она похожа на мою жизнь. Подделка. Это нас надули в Атлантик-Сити. Я держу ее здесь, как напоминание о моей глупости.

В его голосе послышалась угроза, и она подумала, не способствует ли ее присутствие такому настроению. С мрачным видом он обвел взглядом комнату.

— Посмотри, во что превратилась моя жизнь, — внезапно бросил он.

— Все это пройдет, Оливер, — робко выдавила она. Но он не хотел, чтобы она его успокаивала.

— Мне приходится прятать здесь все свои личные бумаги. Я не хочу, чтобы она переоценивала стоимость дома. Мне пришлось разыскать все квитанции и страховки. Подумать только, на что я трачу время и энергию.

Он принес из ванной два бокала, плеснул в них водки, затем открыл окно, достал упаковку апельсинового сока и добавил сок в бокалы.

Сколько часов он провел, сидя взаперти в этой комнате? Ей всегда было любопытно, что он там делает, и однажды она даже подслушивала у двери. У него не было телевизора, всего одна или две книги. Комната больше походила на логово зверя, чем на жилище человека. Она уловила кислый запах, исходивший от Бенни, и тут же заметила, что пес как-то пробрался в комнату вслед за ними и теперь лежал вытянувшись на коврике в стиле арт деко около кровати. Бежевая основа коврика была грязная, вся в пятнах.

Она прошла в ванную, где стояло биде, которым она воспользовалась. В этом помещении с зеркальными стенами, с полом, выложенным мрамором, с шикарным оборудованием также было грязно и неуютно.

— Я не очень-то гожусь в домашние хозяйки, — сказал он, когда Энн вернулась в комнату. — Никогда этим не занимался. Мое поколение слишком привыкло полагаться на женщин.

— Почему бы тебе не пригласить горничную?

— Я ее даже на порог не пущу. Это же союзница Барбары, — он как-то странно посмотрел на нее. — Ты думаешь, я параноик?

Вопрос прозвучал угрожающе, и она предпочла не отвечать, садясь на высокую кровать.

— Так что ты собираешься делать в жизни, Энн? — спросил он внезапно, словно отбросив прочь угрюмые мысли.

— Джефферсон[37] — вот моя жизнь на сегодняшний день, — пробормотала она. Я бы хотела стать частью твоей жизни, молча сказала она ему.

Он по-доброму посмотрел на нее и тронул за голое плечо.

— Ты подарок, Энн. Подарок для детей. И специальный подарок для меня.

Барбара тоже благодарила, и теперь воспоминание об этом причинило ей боль. Как женщина она уступает Барбаре, но у нее не хватило духу спросить Оливера о его мнении.

— Я ведь не только отдаю, Оливер. Я еще и беру.

Он перестал ласкать ее.

— Теперь ты говоришь совсем как она.

На Энн накатила волна паники. Она давно обрела независимость и говорила с ним на равных. Ей не казалось странным выказывать ему свою привязанность в таких обстоятельствах. Теперь же ей открылась пропасть, лежавшая между ними. Он принадлежал к другому поколению, которое по-другому смотрело на женщин. Так вот что это такое, решила она, ощущая необычный прилив самоозарения, а вместе с ним чувство, что она становится союзницей Барбары.

— Никто теперь не хочет быть подчиненным, — мрачно изрек он. — Что такое случилось с мужчиной-охотником, мужчиной-защитником?

— Просто теперь не все разделяют идею о том, что мужская половина человечества владычествует и распоряжается женской.