— Вот именно, Оливер.

— Ты это серьезно? — он казался совершенно обескураженным, и она подумала о миллионах других женщин, которые рано или поздно приходили к такому же выводу, как она.

— Серьезней не бывает. Можешь не сомневаться. Мне безразлично, что с тобой происходит. И я испытываю это чувство уже довольно давно, — она постаралась взять себя в руки, прекрасно понимая, что сейчас необходимо оставаться спокойной и осторожной.

— Вот значит как, — он щелкнул пальцами, — ты решила разрушить нашу жизнь, наши отношения, нашу семью, — он снова прищелкнул пальцами. — Так вот просто.

Она внимательно наблюдала, как он изо всех сил старается взять себя в руки. Вот он поднялся, открыл дверцу шкафа и налил себе виски, потом выпил его одним глотком.

— Я не могу в это поверить, — проговорил он после долгой паузы.

— Придется…

Она сидела в другом честерфилдском кресле, выпрямив спину и положив ладони под колени. Стаффордширские статуэтки, казалось, взирали на них, как живые свидетели. Он вытер подбородок и покачал головой.

— У тебя есть кто-то?

Его голос предательски надломился, и ему пришлось прокашляться. А может быть, ему понадобилось это для того, чтобы скрыть рыдания?

— Нет.

— Но ты хочешь завести любовника? — быстро спросил он, и она почувствовала в его тоне привычные адвокатские интонации.

— Может быть.

При перекрестном допросе всегда надо быть осторожной, он как-то сам говорил ей об этом.

— Я сделал что-то не так? — осторожно спросил он, по всей видимости, стараясь ухватиться за последнюю соломинку.

— Да нет, ничего особенного.

— Тогда, может быть, я чего-то не сделал?

Она тщательно подбирала слова для ответа.

— Сознательно ты ничего не делал, — тихо проговорила она. Потом стала наблюдать за его лицом, которое начал искажать гнев.

— Что, черт возьми, это должно означать? — взорвался он. Она прекрасно понимала, что взрыв просто неизбежен, и очень надеялась, что он не заплачет. Тогда придется наглядно показать, как он ей безразличен.

— Это означает, — спокойно начала объяснять она, — что ты не понимаешь, что происходит, и скорее всего здесь нет твоей вины. Все дело во мне, — она помолчала, пожала плечами и еще крепче обхватила руками ноги. — Я просто решила, что не смогу больше прожить с тобой ни одной минуты. Но ты, как я уже сказала, не виноват… — он попытался что-то сказать, но она предупреждающе подняла руку. — И все страдания, которые ты мне принес, делал несознательно.

— Страдания? — он был совершенно потрясен. — Я не понимаю, о чем ты говоришь.

— Зато я понимаю. Мне бы хотелось говорить более красноречиво. Но ты же понимаешь, у меня не было практики…

— А, я понял, — прервал он, найдя в себе силы саркастически улыбнуться. — Ты погубила из-за меня свою жизнь.

— Во всяком случае, ее часть.

— Я заставил тебя бросить учебу. Я превратил тебя в рабыню.

— В какой-то мере.

— И ты, — как это обычно звучит, — не смогла самовоплотиться?

— И это тоже.

Она чувствовала, как в нем нарастает презрение, но сдерживала себя, понимая, что происходит неизбежное, то, что так или иначе должно было случиться.

— А как же дети? Они не станут возражать?

— С детьми все будет в порядке. У меня нет ни малейшего желания снимать с себя материнские обязанности. И будь уверен, они не станут возражать.

— Господи, — он попытался заглянуть ей в глаза. — Ты ли это?

— Да, это я.

— Нет, Барбара. Во всяком случае, не та девушка, на которой я женился.

— Конечно нет. Мне очень жаль, Оливер. Действительно жаль. Мне очень хотелось сделать все так, чтобы тебе не было больно.

Последовала долгая пауза, в течение которой он шагал взад-вперед по комнате. Остановившись, он отвернулся и тупо уставился на корешки книг в кожаных переплетах, потом обошел разделявший их стол, подошел к шкафу и налил себе еще виски. Затем махнул бутылкой в ее сторону, предлагая ей тоже выпить. Совершенно очевидно, что он не представлял себе, что дальше делать.

— Нет, спасибо, — вежливо отказалась она.

Он пожал плечами и опрокинул второй стакан. Вдруг выставил палец и ткнул им себя в грудь.

— Это чертовски плохо влияет на мою грыжу.

— Выпей лекарство.

Он вздохнул, поморщился и уставился на нее, тяжело дыша.

— Да ты просто хладнокровная сука.

— Мне очень жаль, что ты так обо мне думаешь, — но его слова смутили ее. Она вовсе не была хладнокровной и безразличной, и ей уж совсем не хотелось быть жестокой.

— Это всегда трудно дается. Прости меня.

— Простить?!

Его губы слегка дрожали, и она поняла, что он едва сдерживается, чтобы не оскорбить ее еще хуже, чтобы не выплеснуть на нее клокотавший гнев.

— Мне кажется, это какая-то эпидемия. По-моему, всем девицам твоего поколения присуще сознание своей неполноценности. Они, видите ли, не смогли воплотить в жизнь свои мечты и стремления. Мы надрываем задницы, чтобы только ублажить вас, а вы гадите нам на головы. Мы стараемся дать вам рай на земле, черт возьми… — внезапно он умолк. И этого она тоже ожидала. Должен же он выложить все свои аргументы. — Значит, я понимаю, ты хочешь развода? — спросил он.

— Да, — кивнула она.

— И никаких попыток к примирению?

— Я же объяснила тебе, что чувствую, Оливер. Зачем же издеваться над собой?

Он пожал плечами, и она заметила, что у него на подбородке задергался нерв.

— Мне казалось, что как муж я вовсе не плох. Что наш брак сложился удачно.

— Нет, как видишь.

— Кажется, тут не обойдется без сложностей, — проговорил он.

— Вся наша жизнь состоит из сложностей.

— Нечего разводить тут свою долбаную философию, Барбара.

Она поднялась. Что им еще сказать друг другу? И хотя разговор оказался тяжелым, она чувствовала, как в душе позванивают радостные колокольчики свободы. Подумай о себе, звучало в такт этой мелодии. Она искренне надеялась, что утром он съедет из дома.

ГЛАВА 8

Но он не съехал. Оливер был сбит с толку. Избегая новой ссоры, он встал в шесть часов и, пока все еще спали, бесшумно выскользнул из дома, с удивлением обнаружив, что утро оказалось ярким и морозным. На работу он всегда ходил пешком, оставляя «Феррари» в гараже. Кроме «Феррари» и микроавтобуса «Форд», которым пользовалась Барбара, других машин у них не было, не считая, конечно, «Хонды» для Евы. Кому он мог доверить на целый рабочий день это чудо автомобилестроения? «Феррари» стоял в гараже, аккуратно накрытый чехлом. Он относился к нему, как к какому-нибудь редкостному драгоценному камню. И когда шел пешком на работу, даже в самые холодные дни, ему доставляла удовольствие мысль о том, что машина стоит на месте в полном порядке, что в любой момент он может в нее сесть и поехать. Сегодня эта мысль почему-то не порадовала.

Этой ночью он так и не смог заснуть. Никогда раньше ему не приходилось пользоваться высокой чиппендейловской[24] кроватью с балдахином работы Чиппендейла, которая стояла в свободной комнате, находившейся через коридор от их спальни. Когда они покупали эту высокую и массивную кровать, она казалась такой манящей и удобной. Всю комнату они обставляли исключительно в расчете на гостей: там был красивый геппельуайтский[25] секретер из атласного дерева, украшенный инкрустацией; туалетный столик из красного дерева и японский комод, покрытый черным лаком. На полу лежал огромный ковер в стиле арт деко, а на окнах — бежевые портьеры, как раз в тон ковру. Оказавшись в этой комнате, он понял, что она слишком вычурная и «показушная», чтобы быть уютной.

Он долго пытался устроиться, ворочался и крутился. Жесткие простыни сбились в складки, из-за чего он чувствовал себя еще более неуютно. Но он так и не решился встать и расправить их, может быть, из чувства какого-то глупого мазохизма, решив наказать себя за все те грехи, которые он якобы совершил в своей семейной жизни.

Этот феномен, — другого определения тому, что произошло, он подобрать не мог, — не был для него чем-то неожиданным, так как он часто сталкивался с подобными историями в кругу своих клиентов и знакомых. «Она просто поднялась и сказала: „Мы с тобой больше не муж и жена“. Может быть, все дело в физиологии, когда женщине под сорок». Он слышал подобные рассуждения сотни раз.

«Да это просто какая-то эпидемия», — думал он, пока, наконец, не опомнился и не обнаружил, что стоит, перегнувшись через бортик фонтана на Дюпонт-серкл. И тут только почувствовал, что его словно обухом ударили по голове: до его сознания дошел весь смысл происходившего. Ему придется начать новую жизнь, а он к этому не готов. Да к тому же здоровье вдруг пошатнулось, подумал он, с трудом переводя дыхание. Уж лучше бы он умер от сердечного приступа.

Перед самым рассветом запас здравых мыслей иссяк, и он стал перебирать в голове всю их совместную жизнь с того самого момента, когда он впервые обратил на нее внимание в гостиной полуразвалившегося дома Баркеров в Чатеме. Крибб и Мулинекс. В первую их брачную ночь эти двое, наконец-то, соединились.

— И пусть они решают за нас все наши ссоры, — сказала тогда Барбара.

Это своего рода заклинание оставалось в силе многие годы, хотя сейчас, стоя в темноте и пытаясь привыкнуть к новым для него обстоятельствам, он понимал, что его комичность потеряла смысл. Когда-то давно из-за дилетантства продавца произошла ошибка. И повторять ее теперь просто казалось глупым. Хотя если бы статуэтки тогда не продавались по отдельности, то сейчас Оливер наверняка бы не оказался в такой переделке.

Оливер убеждал самого себя, что был заботливым и любящим мужем; хотел добавить еще и «честным», но вовремя вспомнил о двух незначительных эпизодах, когда он изменял жене с обыкновенными проститутками: один раз во время командировки в Сан-Франциско, а второй — в Лас-Вегасе; дети тогда были еще совсем маленькими.