Альбер Бланкэ - Война амазонок

– Клянусь вам честью дворянина!

Ярость высокомерной герцогини не погасла от этой клятвы.

– О! Я узнаю, кто она.

– Герцогиня, – возразил Бофор, вставая и стараясь схватить руку, отталкивавшую его, – будьте довольны тем, что вы первая красавица во Франции, и откажитесь раз навсегда от трагической ярости, которая доказывает только то, что вы не правы.

– Франсуа, дайте мне честное слово, что вы никого не любите?

– И вы тоже!

– Что вы хотите этим сказать?

– Ничего, – сказал Бофор, припомнив, что от него требовалась недавно та же клятва.

– Но я требую от вас этой клятвы.

– А я не хочу ее давать, – сказал Бофор, нахмурившись.

– Ну, берегитесь, я отомщу за себя.

– Нет, Мария, вы не сделаете этого.

– Да, я открою, кто она, и тогда мой гнев и ненависть падут на нее, кто бы она ни была.

– Послушайте, Мария, это будет самое сильное средство навсегда оттолкнуть меня от себя.

– Ага! Он любит, он любит другую, а не меня! – воскликнула несчастная, убитая горем.

– Мария, не забудьте же, что я очень хочу, чтобы этот брак не состоялся, и в этом случае полагаюсь на вас.

– Я не могу, не могу этого, – сказала она глухим голосом.

– Вы сделаете, если любите меня.

Бофор взял ее руку, поднес к губам и запечатлел на ней долгий пламенный поцелуй, который мог укротить сердце бешеной ревнивицы. Затем он поднял драпри и исчез. Оставшись один в отдельной комнате и затворив за собой потайную дверь, он долго смотрел на нее.

– Это было в последний раз! – уверял он себя. – Да, в последний раз я переступил этот порог.

На другой день, в воскресенье на масленице, в Пале-Рояле был большой съезд. Королева, до конца жизни любившая увеселения, объявила бал и допустила маски, чего давно не бывало.

Пале-Рояль сверху донизу блистал огнями, все царедворцы ждали необыкновенных увеселений, потому что все французское дворянство было приглашено во дворец, чего тоже давно не бывало. Толки шли о великолепии костюмов, о небывалых превращениях. Приготовление к балу стало занятием женщин, честолюбием всех придворных. Прекратились, видимо, интриги партий, общий мир был сигналом увеселений. На поле радостей была забыта, казалось, всякая мысль о соперничестве…

Самые блистательные маски собирались, одна за другой, в великолепно освещенных залах. Но надо правду сказать, большая часть приглашенных дворян были без масок, а если иногда какая-нибудь маска вмешивалась в толпу, то ее скоро называли по имени, разоблачая ее неизвестность.

Нельзя сказать, чтобы легко было завязать очаровательную войну или интригу в маскараде, многим приходилось на первых же порах отказываться от этого удовольствия.

Но этого нельзя сказать о высокой маске в широком костюме волшебника. Костюм совершенно закрывал ее стан, так что никак нельзя было узнать человека ни по движениям, ни по походке.

Волшебник переходил от одной толпы к другой и всюду распространял самую неистощимую веселость, его острые эпиграммы всегда попадали прямо в цель. По мере того как он проходил, бросая направо и налево злые сарказмы и меткие сатиры, общее любопытство усиливалось и принимало размеры, опасные для безопасности этой личности.

Но надо отдать справедливость, появление волшебника производило дурное впечатление только на мужчин. Женщины же, напротив, с ума сходили от него, наперерыв спешили подхватить его под руку и самыми чарующими способами выпрашивали у него предсказаний своей будущности.

Графиня Фронтенак уцепилась обеими руками за волшебника и наклонилась к нему с видом особы, жаждущей узнать что-нибудь о себе.

– Прекрасная маска, – говорила она, – какое же мне будет предсказание?

– Никакого, потому что ваша жизнь – это хрустальная скала, сквозь которую все можно видеть или угадывать.

– Да, это очень любезно с вашей стороны. Признайтесь, однако, если бы на мне была маска, то вам было бы мудренее отгадывать, вы непременно понесли бы разный вздор о тайной любви, которую всякая порядочная женщина должна питать в сердце – так, по крайней мере, считает общественное мнение.

– Нет, у меня не такой дурной вкус. Если бы вы закрыли глаза, дали бы мне руку, по этой открытой руке я прочел бы, что в вашей душе нет места для других чувств, кроме как чувств честных и возвышенных.

– О! Да вы великий фокусник!

– Я только справедлив. Но так как я не могу говорить о любовниках, потому что у вас их нет, то я потолкую о ваших друзьях.

– И прекрасно. Вы дадите мне средство узнать, кто вы? Надо вам сказать, что по вашей милости у всех любопытство сильно разгорелось.

– Я это знаю.

– Итак, посмотрим, как много дурного скажете вы обо мне в отношении моих друзей.

– А то, например, что вы слишком торопитесь давать советы на крайние меры. Когда любишь людей искренно, то убеждаешь их оставаться в границах, налагаемых приличиями, саном и полом.

– Под именем «людей» вы разумеете ее высочество?

– Может быть.

– Правда, она удостаивает меня своей дружбой.

– И прекрасно! Но если она позволяет вам читать в ее сердце, то убедите ее в истине, что женщина должна оставаться женщиной.

– А если у женщины есть честолюбие?

– Она ошибется и наделает много проступков, а тогда насмешники будут не на ее стороне.

– Но если ее честолюбие переносится на другого?

– Роль такой женщины пассивная во всяком случае. Если она полюбила другого, значит, этот другой стоит сердцем в уровень с ней, а в таком случае она должна довольствоваться ролью женщины, а не предварять события.

– Что же надо делать, чтобы исполнить хорошо свою роль?

– Ждать.

При этом слове волшебник очень вежливо отделался от прекрасной графини и повернулся в другую сторону. Он увидел герцога Монбазона, ведущего под руку женщину в маске, которую, вероятно, узнал, потому что поклонился ей.

– Господин волшебник, – закричал герцог, – моя дама горит нетерпением услышать от вас предсказание своей будущности, не будете ли вы любезны, удовлетворить ее желание?

– Герцог, случай накинул на меня личину волшебника, а, в сущности, я ничего не знаю.

– И по руке не умеете гадать?

– Я умею по прикосновению к руке сказать, честен или нечестен человек, верен ли он в дружбе, вероломен ли в любви. Но на лице этой дамы, как мне кажется, есть все счастливые линии жизни, и это избавляет меня от труда задумываться.

– Я с полным доверием протягиваю вам руку.

Волшебник схватил прекрасную руку и бросил на даму быстрый взгляд.

– На вашей голове благополучие королевства, – сказал он, – и эта рука ослепительной красоты даже при руке королевы может дать корону.

– Кому бы это? – спросил с живостью герцог.

– Тому, кто ее желает, – отвечал волшебник, пристально заглянув в глаза маски, так что ей сделалось неловко.

Но когда герцог, почувствовав дрожь в руке женщины, посмотрел на нее с удивлением, она залилась громким непринужденным смехом, что часто бывает лучшим средством скрыть замешательство – средством для этой маски тем более приятным, что зубы у нее были бесподобные.

Волшебник отошел от них и, побродив от одной толпы к другой, направился к даме в длинном черном домино, которая шла, опираясь на руку графини Фронтенак.

– Бывают сторожа бдительнее стоглавого дракона при Гесперидских садах, – сказал он, обращаясь к маске.

– Бывает и так, – отвечала маска, не глядя на него и как бы разговаривая с графиней, – но графиня Фронтенак будет ждать завтра в три часа того, кто всегда занимался усыплением драконов.

Дамы прошли, волшебник отвернулся от них и, отыскивая новые приключения, не заметил, что герцогиня Монбазон, оставив мужа, таилась за высоким креслом и была свидетельницей этого разговора. Угадала ли она или услышала эти слова? Побледнев и задрожав, она вынуждена была, чтобы не упасть, опереться на спинку кресла.

– Кто она? – задала себе вопрос герцогиня. – Светло-русый локон выбивался из ее кружевного капюшона… О! Я не ошибаюсь…

Она оправилась и вмешалась в толпу, не переставая следить тревожными глазами за волшебником.

– Но точно ли это он?… Голос другой… Нет, я сошла с ума!..

Гордо подняв голову, она отыскала одного из многочисленных обожателей, которых, как богиня, десятками приковывала к своей колеснице, и направилась в ту сторону, где устраивались танцы.

Тут она увидела неподалеку маску со светло-русым локоном, опирающуюся на руку господина, одетого в маскарадный костюм.

Волшебник стоял рядом и весело разговаривал с ними. Но этот волшебник показался ей ниже ростом, чем прежний. Не останавливаясь на этом замечании, она подхватила кавалера и повернула его спиной к этой группе.

– Маркиз, – сказала она, – прислушайтесь хорошенько.

– Слушаю, – сказал маркиз Жарзэ с усердием человека, сознающего важность поручения.

– Знаком ли вам этот голос?

– Очень, это голос герцога Ларошфуко.

– А голос дамы?

– Клянусь честью, тут и ошибиться нельзя… Это…

– Да, да, вы правы, это она, – прервала его герцогиня Монбазон. – Уйдем в ту сторону.

Высокомерная герцогиня сняла маску и приняла участие в танцах. Ей удалось затаить в сердце страшную бурю и продемонстрировать всю прелесть своих движений и дивные формы. По окончании танцев она удалилась из толпы. Ей хотелось уединения.

Случай привел ее к глубокой амбразуре окна, откуда слышался шепот. Тут было довольно темно, так что нельзя было рассмотреть лица разговаривающих. Но велико женское любопытство, а госпожа Монбазон считала себя вправе всех подозревать.

Алчным взором пронзила она полутемноту и узнала худощавый стан и плечо несколько выше другого, принадлежавшие принцу Конти. Нечего было и сомневаться, что его дама – прекрасная Шарлотта Шеврез.

Вдруг вспомнила герцогиня Монбазон о своем обещании разрушить эту свадьбу. Ей показалось это так трудно, как гору сдвинуть. Могла ли она без угрызения совести погубить свою молоденькую родственницу в мнении страстно влюбленного принца Конти?