Альбер Бланкэ - Война амазонок

Семь человек со злодейскими лицами, в изорванной одежде, все вооруженные большими и крепкими шпагами, бившими их по пяткам, шли по Сент-Антуанской улице.

Четверо несли женщину с кляпом во рту и так завернутую в плащ, что она казалась трупом. Двое шли в десяти шагах впереди, а седьмой на таком же расстоянии позади; у всех троих были в руках обнаженные шпаги.

Те, что шли впереди, скоро остановились перед знаменитой в то время гостиницей, украшенной вывеской «Красная Роза», которую, впрочем, темная ночь не позволяла различить.

Когда человек, шедший последним, догнал их, он постучался в дверь, и та вскоре отворилась.

В главной зале нижнего жилья не было никого, кроме трактирщика, который поспешил к пришедшим.

– Мосье Ле Мофф! – сказал он, отступая при виде человека, бывшего, видимо, начальником этой шайки.

– Да, это я, – отвечал тот тихим голосом, – помолчи, болтун!

– Что это такое, Боже мой? – продолжал трактирщик, смотря на ношу, которую несли другие.

– Веди нас в твою лучшую комнату. Нимало не медля. Ну, скорее, скорее…

Трактирщик, без сомнения, знал, с кем имел дело, потому что поспешил зажечь свечу и пошел впереди таинственных посетителей. Он поднялся на лестницу, светя им, и привел их в обширную комнату первого этажа.

Человек, которого трактирщик назвал Ле Моффом, приказал своим людям положить на кровать укутанную женщину, которая, впрочем, нисколько не вертелась в их руках; и когда это было исполнено, когда Ле Мофф отослал своих людей и остался один с трактирщиком, он расправил многочисленные складки плаща и освободил пленницу от кляпа.

Это была молодая девушка, и трактирщик, который не мог удержаться от любопытства и направил свет свечи на ее лицо, мог удостовериться, что она была чудной красоты. Гневный взгляд Ле Моффа напомнил ему его обязанность, и он поспешил зажечь две восковые свечи – уже вполовину сгоревшие, воткнутые в подсвечник, стоявший на столе.

– Сойдем вниз, – сказал Ле Мофф.

Трактирщик пошел за ним без всяких рассуждений. И без удивления увидел, как тот старательно запер дверь комнаты двумя оборотами ключа.

– Птичка не улетит, – сказал Ле Мофф с одною из тех злых улыбок, что предшествуют дурному поступку.

– Остерегайтесь, мосье Ле Мофф, вы можете навлечь большую неприятность на мою бедную гостиницу!

– Каждый раз, как я приводил к тебе клиента, тебе платили хорошо, не так ли?

– Это правда, особенно когда дело шло о герцоге де Бар.

– Ну, на этот раз ты получишь еще больше.

– Черт побери!

– Ты боишься чего-нибудь?

– Если я правильно угадываю, что вы готовите, то думаю, что за это может заплатить только герцог Бар.

– Ты не ошибаешься, приятель, и теперь дело идет о герцоге… что не мешает герцогу де-Бару быть одною из колонн твоего уважаемого дома, не забывай этого.

– Ах! Если бы он не принадлежал к придворной партии.

– Что же?

– Я не боялся и не совестился бы.

– Но сегодня речь идет не о нем.

– Герцог Бар в партии Мазарини, и вы рискуете, что вас будет осаждать в моем доме партия принцев или парламента, и мои бедные стены, моя хорошая мебель, мои тарелки, мои блюда, мои вина поплатятся за это.

– Ты будешь щедро вознагражден, обещаю тебе это.

– Увы! Любезный мосье Ле Мофф, я не могу полагаться на ваше слово, хотя верю вашей чести.

– Что ты хочешь сказать?

– Что я не принадлежу ни к партии Фронды, ни к партии принцев и что моя холодность, благоприятная моим интересам теперь, впоследствии, может быть, будет считаться неловкостью.

– Ты рассуждаешь довольно хорошо, друг: то, что неловкость в тебе, человеке оседлом в Париже, то ловкость в Ле Моффе, который предоставил тебе свободу расставлять свою палатку во всех лагерях, смотря по обстоятельствам.

– Все обойдется, я надеюсь.

Они воротились в общую залу, и трактирщик очень удивился, что число товарищей его клиента более чем удвоилось в их отсутствие.

Двадцать человек, вооруженных с ног до головы и в такой же беспорядочной одежде, как и первые, заняли места около столов. Служанка подавала им вина, они без церемонии разбудили ее, а эта красивая толстая девушка не заставила себя просить.

Ле Мофф был человек лет тридцати пяти, высокий ростом и суровый лицом, один из тех сынов Бретани, которые удивляют свет зрелищем своих подвигов или которые, сбившись с прямого пути, ужасают свет шумом своих злодеяний. Теперь Ле Мофф был на жалованье тех, кто желал его нанять – на день, на час, на удар. Он влачил за своей длинной рапирой свору бандитов, не знавших ни веры, ни закона, тем более страшных, что в эпоху смут и беспорядков полиция была ничтожна.

Когда Ле Мофф появился в зале, как бы по волшебству воцарилось молчание.

– О! – сказал Ле Мофф, нахмурив брови, – о капитане говорили дурно.

Никто не ответил, но головы наклонились к столам, и несколько стаканов было опорожнено для вида.

– Скажите, что у вас на сердце? – продолжал Ле Мофф. – Не стесняйтесь, вы знаете, что я добрый малый.

– Мы хотим вступить в службу к кому-нибудь, – сказал один, приподнимая голову.

– Нам надоело шататься там и сям, не знать никогда, куда мы идем.

– Да, – продолжали все хором, – вот чего мы хотим.

– Скоты, – возразил Ле Мофф, пожимая плечами, – неужели вы не поняли, что есть хорошего в нашей жизни? Быть себе господином – разве это не самое лучшее положение?

– Конечно, – отвечал другой, – но есть минуты трудные.

– Право, вы не заслуживаете, чтобы я вами интересовался. Вот сто пистолей, которые я должен сегодня разделить между вами, завтра вы получите вдвое, послезавтра втрое больше.

– А! – сказали разбойники, вытаращив глаза с любопытством и жадностью.

– Поймите раз и навсегда, что во всякой междоусобной войне есть люди, которые приобретают, и люди, которые теряют. В тот день, когда мир будет подписан между партиями, мы уйдем в тень, правосудие и полиция примутся за свое дело, и все кончится для нас. Пока будут беспорядки, мы будем приобретать. Одни граждане за принца, другие за двор; мы между ними, они режутся, а мы ловим рыбу в мутной воде. Вы никогда не догадаетесь, что принесла мне битва при Шарантоне, где были убиты Танкред де Роган, де Шатильон и столько других вельмож: мои люди грабили их кошельки и ценные вещи, а я оставался в Париже. В день Шарантонской битвы весь Париж ушел на сражение, а мы – пятнадцать человек – ограбили более пятнадцати домов, там драгоценности и дублоны лежали в изобилии, а защитниками имели только женщин и детей.

– Это хорошо, я согласен, – сказал один из разбойников, – но это бывает не каждый день, шарантонскому делу минуло уже два года.

– У меня есть план, говорю вам, чтобы подобное дело повторялось десять раз в день, если я захочу.

– Твой план, Ле Мофф, твой план? – закричали все разбойники в один голос.

– Я скажу его только тем, кто будет мой и телом и душой, без ограничения, без низости.

Никто не успел сказать и слова в ответ, потому что раздался звон разбиваемых стекол, смешанный со звуком голосов на улице. Ле Мофф бросился в ту сторону с ужасными ругательствами; он смутно понимал, что было причиной этого шума.

Молодой человек на тощей лошади ехал по Сент-Антуанской улице – как будто ехал наудачу, как будто первый раз попал в большой город. Когда его лошадь поравнялась с гостиницей «Красная Роза», одно из узких окон первого этажа отворилось, и из него высунулась белая женская рука.

– Милостивый государь, – сказал голос за стеклом, – кто бы вы ни были, помогите мне.

Молодой человек поднял голову к окну и остановил свою лошадь.

– Милостивая государыня, – отвечал он, – разве вас удерживают насильно в этом доме?

– Да, поспешите помочь мне, или я погибну.

– Я очень буду рад, но каким образом? Вас стерегут, я вижу их в зале и в таком большом количестве, что один человек, будь он Ахиллес или Ролан, не может с ними сладить.

– Увы!

– Но вы можете выпрыгнуть в окно; вы упадете ко мне на руки, и, так же справедливо, как меня зовут Гонтран Жан д’Эр, я провожу вас, куда вы захотите.

– Меня заперли, и даже окно заперли замком.

– Разбейте стекло стулом, поленом, что попадется под руку.

Дама не отвечала, но через минуту стекла в окне разлетелись вдребезги. Молодой человек, увидев успех и рассудив, что минуты драгоценны, подъехал к дому и протянул руки к окну, из которого уже выпрыгивала женщина, просившая его помощи. Но он не успел привести в исполнение свой великодушный поступок; в темноте, в двух шагах от него, раздался свист, и сильная рука, схватив его лошадь за узду, отбросила ее на середину дороги. Незнакомец, схватившийся за шпагу, немедленно был окружен толпой грозных и страшных людей. Он узнал больше с неудовольствием, чем со страхом, что он окружен теми негодяями, которых видел пьянствующими в нижней зале гостиницы. Отступать, вероятно, было не в его характере, он заставил свою лошадь стать на дыбы, чтобы избавиться от самых дерзких.

– Вы освободите эту даму! – сказал он громким и повелительным голосом.

Никто не отвечал. Несмотря на темноту, он снова увидал себя окруженным шайкой и почти тотчас почувствовал, что лошадь падает под ним. Верно, несчастному животному проткнули бока шпагой. Всадник упал, но с ловкостью опытного воина тотчас же очутился со шпагою в руке – один против всех этих ожесточенных людей, составив себе укрепление из тела своей лошади.

– Убейте его! Никакой пощады! – приказал один голос.

– Меня непросто убить, подлые негодяи! – воскликнул незнакомец, нанося уколы направо и налево.

Однако борьба не могла быть продолжительной, и мужественный защитник незнакомки был бы неминуемо убит, если бы в темноте не раздался новый свист, на этот раз тихий и сдержанный. Однако его услыхали все, и поле битвы немедленно опустело. Но молодой человек не освободился от нападающих, самые решительные бросились на него, окружили и, в отмщение за то, что двоих своих оставили на мостовой, проткнутых сильной шпагой, увлекли его к гостинице, дверь которой захлопнулась с шумом.