Бейтс Болдуин - Воин султана

Она вскочила на ноги, глаза ее горели.

— И делить тебя с этой конюшней породистых кобыл? Как ты можешь делать мне — Эжени де Керуак — такое предложение?

Дик с мрачным лицом поднялся на ноги и уныло поклонился. Даже борода не могла скрыть горечи на его лице, он даже не пытался спрятать отчаяние, застывшее в глазах.

— Я же говорил, что не решаюсь предложить это, — сказал он хрипло. — Но другого выхода нет. Если ты не желаешь…

— Уходи! — Она яростно выплевывала слова. — Убирайся!

— Я уйду, — произнес он с трудом, — и больше не стану тебя беспокоить. Я не вернусь сюда, пока не найду безопасного способа переправить тебя к твоему народу. Это я тебе обещаю. Но до тех пор мне придется просить тебя оставаться здесь. В этой части дворца ты в безопасности, потому что сюда могу входить только я. Но за ее пределами — предупреждаю тебя! — можешь столкнуться с опасностями и бедами гораздо хуже тех, с которыми ты когда-либо сталкивалась! Спокойной ночи, Эжени!

Верный своему слову, Дик больше не ходил к Эжени. Он полностью предоставил девушку самой себе, но Кадижа по его приказанию заботилась о том, чтобы у нее было достаточно еды, одежды и всего прочего, что помогло бы скоротать время. Первое время он с трудом удерживался от того, чтобы не ворваться к ней, не схватить и не трясти до тех пор, пока она не признает его правоту, но постепенно, с течением дней и ночей, овладел собой и принялся искать средства к исполнению своего обещания.

Простейшим, да, впрочем, и единственным, был тот же способ, какой он в свое время планировал для себя: дать сигнал французскому, британскому или даже испанскому военному кораблю, курсирующему вдоль берегов, и отвезти ее на борт под флагом мира.

Что в таком случае будет с ним самим по возвращении на берег, Дик предпочитал не обдумывать. Сейчас это не особенно его волновало. Выставив на башнях наблюдателей, он сам осматривал пустынное море каждый день и иногда по ночам, не замечая хода времени и бессовестно пренебрегая своими обязанностями. Возрастающая дерзость, недобрые взгляды горожан не трогали его, и хотя слухи о беспокойстве и мятежах среди горных племен, сначала смутные, à потом все более настойчивые, множились, его уши были глухи к ним.

Но европейские корабли нечасто посещали здешние воды. В основном они их избегали. Английский фрегат куда-то ушел, а других не появилось. И только гонец от рыжебородого Ахмара, примчавшийся на взмыленном коне и привезший Дику чудовищное послание, резко повернул его ко всем неожиданностям реального мира. Послание гласило:

Дик выругал себя за небрежность и слепоту. Следовало быть настороже. Ясно, что ехать надо как можно скорее. Но сначала он принял все возможные меры предосторожности: установил у дверей гарема усиленную стражу, приказав не пускать никого, кроме Кадижи, и послал Эжени записку с предупреждением и успокоением, обещая вернуться по возможности скорее. Затем он взял свой отборный отряд и помчался в Тарудант.

Двумя днями позже, еще до полудня, они перевалили через гребень скалистого хребта, смотревшего на Тарудант с запада.

Огромный ирландец, рыжебородый Ахмар, выскочил навстречу Дику и заключил его в могучие объятия прежде, чем тот успел сделать десяток шагов. За спиной Майка, в затененной арке, мелькнули смуглое мрачное лицо Лерона Сола и встревоженные черные глаза Воленса Липарри. Прежде чем Дик успел что-либо сказать, Майк схватил его за плечи и, держа на расстоянии вытянутых рук, радостно заорал, — больше для сторонних наблюдателей, чем для них самих.

— Дорогой ты мой! Не могу на тебя наглядеться! Мы уж начали думать, что ты вообще никогда не вернешься!

Когда они проходили через дверь между колоннами в большой прохладный зал, Дик заметил, что лица Сола и Липарри отнюдь не светятся радостью. В зале был Омар бин-Брахим, тоже смотревший тревожно и отчасти с укоризной.

— Эс салму алейкум, йа сиди Хасан, — пробормотал он.

— Ва алейкум эс-салам, йа сиди Омар, — ответил Дик коротко, избежав потока цветистых приветствий, которые непременно последовали бы, дай он повод.

Он взглянул на Сола и Воленса Липарри.

— Мне сказали, что вы меня ждете.

— Я же говорил тебе, что это безумие! — обвиняюще воскликнул Сол.

Дик стремительно повернулся к нему, но прежде, чем он успел произнести хоть слово, снова вмешался рыжебородый:

— Но, может быть, поговорим чуть позже, когда ты навестишь свое семейство?

— Потом! — бросил Дик почти свирепо. — Сначала я должен выслушать, что они хотят сообщить мне.

Майк Маллиган несколько смутился, но лица остальных явно просветлели — они убедились, что прежний огонь еще не погас.

Дик огляделся по сторонам и направился в ближайшую комнату, вполне годившуюся для совещания.

— Ближе к делу! Вы передали пленника в руки султана, Липарри?

Венецианец поклонился.

— Все было сделано точно по вашему приказанию, йа сиди Хасан. Он не пытался бежать, на нас никто не нападал, и мы доставили его живым в Мекнес.

Дик облегченно вздохнул.

— Значит, он мертв?

Но ответ Воленса Липарри словно начисто вышиб ветер из его парусов.

— К сожалению, нет, йа сиди!

— Как? Как же это? — задохнулся Дик.

— Такова правда, йа сиди! — Воленс Липарри склонил голову. — Султан Мулаи Исмаил стареет и дряхлеет, и приближенным стало гораздо проще повлиять на него. По слухам лалла Зидана, его фаворитка, мать этого самого Зайдана, просто веревки из него вьет. И болтают также, что, нашептав ему кое-что про тебя, она вернула своему сыну милость султана и настроила его против тебя.

— Говорил же я, что оставлять эту женщину в своем доме — безумие, — повторил Лерон Сол.

— Так, значит, люди не лгут? — возмущенно воскликнул Майк Маллиган. — Ты действительно забрал у Зайдана его пленницу, французскую красотку, и оставил эту девку себе?

Омар бин-Брахим помрачнел, но острый язык Дика сразу привел всех в чувство.

— Один момент, джентльмены! Одну минутку! Ахмар, чтобы я больше не слышал никаких гадостей по поводу лаллы Эжени — ни от тебя, ни от кого-либо другого! И для вашего собственного благополучия запомните: леди, спасенную мною от издевательств Зайдана — он ведь тоже не отправил ее в Мекнес! — я знал еще задолго до того, как попал в Марокко, и любил ее больше жизни. Именно поэтому, во имя нашей давнишней дружбы, я сделал для нее то, что сделал, чего бы это мне ни стоило!

— Йа Аллах! — восторженно воскликнул Омар бин-Брахим. — Ты поступил правильно! Сердце верного друга так просто не выбросишь!

— Пусть будет так, — согласился Воленс Липарри. — Но все же я боюсь, что дружба с этой женщиной дорого обойдется тебе, йа Хасан. Султан совсем плох, а после его смерти Зайдан войдет в силу! И тогда горе тебе! Он не успокоится, пока не изничтожит тебя и все, связанное с тобой!

— Иншалла! На все шля Аллаха!

Дик склонил голову.

— Я не позволю страху ослабить мое сердце. Ахмар! В твоем послании ты, кажется, намекал и на другие, более близкие неприятности?

— Намекал!

Майк Маллиган заволновался. В этой области он чувствовал себя увереннее.

— Повсюду в провинции волнения и неудовольствия — люди говорят, что ты пренебрегаешь обязанностями кади.

— Аит Абузеба задолжали дань за две полные луны, — решился вмешаться бин-Брахим.

— И Аит бу-Амран, — добавил Воленс Липарри.

— И Хамед бу-Муса!

— И Аит Байрук!

Теперь все говорили сразу.

— Надо бы тебе показаться им! — предложил Ахмар.

— На это понадобятся месяцы, нет у нас столько времени.

Дик невесело усмехнулся, увидев на лицах друзей тень разочарования.

— Но есть другой, более быстрый способ разобраться с ними со всеми одновременно! С теми силами, которые находятся под нашим командованием, мы можем выйти с полдюжиной маневренных армий, и еще достаточно сил останется для защиты города на случай нападения. Воленс, ты возьмешь на себя Илидж и Аит бу-Амран. Оуэн Конвей управится с Тизнитом и Аит Абузеба. Здесь можно объединить силы. Була Никко может напасть на Акка и Татта и поставить на колени Аит Байрук.

Остаток дня он провел, составляя диспозиции и набрасывая планы стремительных вылазок. Суждения его были здравыми и безошибочными, что поднимало боевой дух у всех — кроме Майка Маллигана. К данному моменту рыжебородый убедился, что Дик превосходит его как командир, что это послано ему в наказание, и к концу дня окончательно впал в тоску, столь характерную для ирландцев.

В Таруданте Дик провел три дня и три ночи — не больше. Но каждый из этих дней показался ему вечностью — вечностью, полной опасности. Его переполняли дурные предчувствия, он словно улавливал в воздухе веяния приближающихся бедствий и отчаянно боялся, что удар по Агадиру будет ударом и по Эжени, и потому трудился как безумный, торопясь закончить свои диспозиции, назначить командиров и оставить подробные указания заместителям в Таруданте.

Большую часть времени Дик проводил за работой, но несколько часов все же принадлежали семье; и впервые за все эти годы он почувствовал к домашним некоторое охлаждение. Вспоминая спор с Эжени и теории, которые сам выдвигал, Дик старался подавить и сгладить отчуждение, но это ему не очень удавалось. Невозможно было отделаться от чувства, что, если бы не семья и не узы, связывающие его с нею, он мог бы умчаться с Эжени в любое доступное для него безопасное место. Однако семья неотступно была при нем, воздвигая невидимую, но непреодолимую стену между ним и Эжени.