Дик кивнул.

— Я же говорил: я не мавр.

Немного удивившись, она продолжила:

— Загрузив корабли, мы отплыли на юг. Но едва мы миновали мыс Кодфиш, как попали в такой ужасный шторм, что для ремонта пришлось стать на якорь Хэмптоне.

— Дальше, — торопил он.

— И вот там-то, пока мы ремонтировались, — теперь Эжени говорила очень тихо, почти шепотом, — я и встретила человека, которого полюбила больше всех на свете, даже больше, чем отца, наверное. Это был английский юноша, из Вирджинии, веселый и красивый! Он был… Он был — нет, я не стану описывать его. Довольно сказать, что он тоже полюбил меня, и мы решили поговорить с нашими отцами.

Она вздохнула.

— И не поговорили? — спросил Дик, хотя сам прекрасно знал, что было дальше.

— Нет, по несчастью, — она покачала головой. — Прежде чем мы смогли сделать это, наши отцы поехали на охоту и застали нас в лесу в объятиях друг друга. Мой отец разозлился, его тоже, папа отправил меня на корабль, и мы почти сразу же отплыли. С тех пор он все время хотел выдать меня замуж. Но я отказывалась… Я всегда помнила слова этого юноши. Он говорил, что очень любит меня, и если что-нибудь разлучит нас, он обязательно придет за мной, даже если будет очень, очень далеко!

Дик почувствовал боль раскаяния, но решил еще немного порасспрашивать.

— И вы никогда больше не видели его?

— Никогда!

Девушка с любопытством всматривалась в лицо Дика — видимо, его взволнованный голос привлек к себе внимание.

— Нет, никогда. Я все надеюсь, что однажды он придет… Но больше я даже не слыхала о нем, и иногда думаю, что я, наверное, глупая. Скорее всего, он забыл меня.

— Нет! Нет, Эжени! Не думайте так! Он не забыл — просто не имел возможности…

Она уставилась на него, почти догадываясь, но не решаясь поверить.

— Что? Почему вы так говорите?

Дик стремительно повернулся к ней, сбросил высокую феску, упал на колени и воскликнул:

— Потому что, Эжени… Посмотри на меня! Ты не узнаешь меня — даже теперь? Если сбрить эту проклятую мусульманскую бороду, убрать загар с лица — кого ты увидишь перед собой?

Недоверчиво, с легкой улыбкой удивления, смешанного с сомнением, Эжени протянула руку, коснулась его лица и прошептала:

— Дик? Мой Дик?

— Да, да, да, Эжени! Твой Дик! Твой Ричард!

Они упали в объятия друг друга, губы искали губ…

— Ах, Дик, Дик, Дик! — шептала она, обнимая его.

— Эжени, моя дорогая! А если я завтра проснусь и обнаружу, что все это сон?

— Это не сон! Смотри на меня! Потрогай меня! Поцелуй меня! Почувствуй меня! Я настоящая, мой милый — ах, и ты тоже.

Они скользнули в груду подушек и долго лежали рядом, зная, что в эту ночь никто и ничто не помешает им.

— Не могу поверить, что это правда, — пробормотал он.

Эжени поднялась, опираясь на локоть, погладила его по щеке, села и стала приводить в порядок одежду, сразу засмущавшись.

— Правда, мой Ричард! Мой верный возлюбленный! От рук твоих остались следы, и я чувствую ожоги там, где ты прикасался ко мне. Значит, я не сплю. И даже живот у меня заболел, потому что я вдруг очень проголодалась, и это тоже вполне реально, скажу тебе!

Он вскочил с внезапным восклицанием.

— Ах, я дурак! Готов прекрасный обед. Но я забыл о нем, потому что так изголодался по тебе! Ты простишь меня, Эжени? Я сейчас же пошлю за ним!

Она засмеялась.

— Пожалуйста! Боюсь показаться бесцеремонной, но я ужасно голодна! А пока мы едим, может быть, ты расскажешь мне о себе? Так многого, мой Ричард, я не понимаю! По твоим словам, ты мусульманин, но не мавр, правитель этого места. Но я ничего не понимаю!

В тот момент Дик вызывал Кадижу и, услышав вопросы Эжени, замер, словно от удара. Еще мгновение назад он обнимал свою любимую, а теперь слова Эжени напомнили о том, что он находился в мире снов, а она рак резко вернула его к действительности.

Выражение его лица и встревожило ее.

— Что такое, мой Дик? Тебе плохо?

— Нет, нет! — Он покачал головой. — Все в порядке!

— Так ты расскажешь мне?

— Да, да, конечно! — Дик кивнул, думая, как же объяснить ей, так, чтобы она поняла его. — Но давай сперва поедим.

Кадижа принесла большой котел кускуса, блюда с острым жарким из ягненка, подносы с экзотическими фруктами и овощами, сладостями и засахаренными фруктами, горячий чай, маленьких жареных голубей и огромных креветок. И только после ее ухода Дик начал говорить — медленно, осторожно, подробно, начав с самого начала и рассказывая обо всем без утайки. Эжени имела право знать все!

Она закричала от восторга, когда он рассказал, как его отправили на «Единороге», заявив, что это подкрепило ее уверенность в том, что он непременно последовал бы за ней, если бы ничто ему не помешало. Она завопила от возмущения, когда он поведал о захвате «Единорога». Когда он дошел до спасения Абдаллаха из-под копыт белого жеребца и приема на службу к его двору в качестве награды, она хлопала в ладоши и смеялась. Но когда Дик объяснил, что условием получения такой награды было принятие ислама, Эжени расстроилась.

— Но, мой Ричард, ты не должен был делать этого!

Он поднял на нее страдальческий взгляд.

— Если бы я отказался, Эжени, то бы не сидел здесь с тобой.

— Ох, нет, Дик! — воскликнула она в ужасе.

— Да, Эжени! — ответил он с нажимом. — Если я не сумел объяснить тебе, как жестоки эти люди, значит, я зря старался! Им так же просто оторвать у человека руки, как крылышки у мухи!

— Вот и еще одна причина, мой Дик, по которой ты не должен был становиться одним из них.

Он покачал головой.

— Не все мавры так плохи. И необязательно подражать самому дурному. Во всяком случае, живой мавр лучше мертвого христианина. И я никак не мог бы убежать к тебе, если бы не сохранил жизнь.

На это было нечего возразить. Дик почувствовал, что Эжени поняла и простила его, хотя и не одобрила такого поступка. Он продолжил рассказ, и, когда дошел до женитьбы на Азизе, она снова запротестовала, обиженно и недоверчиво.

— Нет, Ричард, ну нет же!

Дик объяснил ей, что этот брак ему навязали — сам он не добивался его.

Больше Эжени не спорила с ним, а молча слушала, и выражение ее лица не предвещало ничего хорошего. Не следовало рассказывать ей так много. Но он не хвастался: Эжени должна знать о нем все — и хорошее, и плохое.

— Вот, значит, как? — бросила она свирепо, когда он закончил свой рассказ. Значит, став такой важной персоной, ты очень хочешь произвести впечатление на маленькую французскую девочку! Теперь я вижу, что ты любишь девочек — и не одну, а всех сразу! И, увидев, как туго мне пришлось, ты сказал себе: ага, я сорву и этот цветочек — крошку Эжени!

— Остановись, остановись, Эжени! — Ему пришлось кричать, чтобы заставить ее услышать. — Прекрати! Это неправда! Я люблю тебя, Эжени! Я всегда любил тебя и хочу быть только с тобой!

— Вот еще! Значит, ты думаешь, что если ты бросишь этих несчастных, даже не оглянувшись, я тут же кинусь в твои объятия?

— Да не думаю я так, Эжени.

Губы его улыбались, но глаза были полны боли, как у побитого пса.

— Однако рад слышать, что так думаешь ты! Скажи только слово, и я оставлю их и пойду за тобой, — потому что люблю тебя! Но не стану притворяться — вряд ли я смогу уважать себя после этого, как, впрочем, и тебя, Эжени. И, если нам не суждено быть вместе, хочу, по крайней мере, сохранить в своем сердце любовь к тебе, живой и настоящей. И хочу, чтобы ты меня хотя бы уважала!

Эжени растерянно уставилась на него.

— О чем ты? Я не понимаю…

— Ты полагаешь, что до сего дня я тысячу раз не думал об этом? Не мучился? Весь месяц, с первого дня, как я приехал в Агадир, искушение одолевало меня!

Он невесело засмеялся.

— Разве это не стало бы насмешкой судьбы? Я устремился бы на поиски — а тебя привезли бы сюда пленницей Зайдана!

Горечь его тона пронзила ее до глубины души.

— Я… О, мой Ричард, я…

Он покачал головой.

— Нет, Эжени! Сейчас я позволил мечтаниям увлечь себя. Посмотрим правде в глаза. Цепь, которая привязывает меня к этой стране, начала коваться, когда мне было велено жениться на Азизе. Все остальные — лишь дополнительные звенья, удерживающие меня здесь. И я отвечаю за них. Они зависят от меня, и — ты и сама это понимаешь — не могу покинуть свою семью.

Эжени смотрела на полные блюда. Она съела совсем мало, но мучительный голод исчез.

— Дик! — прошептала она. — Дик, я…

В нем шевельнулась слабая надежда.

— Но есть выход, Эжени!

— Выход? — воскликнула она в нетерпении. — Какой же?

— Я не решаюсь сказать.

— Нет, скажи!

Эжени взволнованно подалась вперед.

Дик нервно теребил бороду. Это была последняя, отчаянная попытка.

— Хорошо, раз ты настаиваешь… Тут чужая страна, Эжени, совсем другой мир, не похожий на тот, где мы родились. Здесь мужчина может иметь четырех жен в гареме и столько женщин в кадеме, сколько пожелает. Никто не осудит его: ни другие мужчины, ни его жены, ни дети. Здешним женщинам чужда ревность. Они уважают друг дружку и своего повелителя. Они…

Лицо Эжени снова окаменело.

— Подожди! — взмолился он. — Сейчас мы здесь оба по-своему в плену. По собственному горькому опыту я знаю, что бегство отсюда почти невозможно. Но раз у нас нет другого выбора и мы действительно любим друг друга, почему бы не последовать совету, который мне дали давным-давно? Надо принять обычаи страны и людей, с которыми приходится жить рядом! Стань мавританкой, Эжени, последуй моему примеру — тогда я смогу жениться на тебе и взять тебя в свой дом.