МЕКНЕС

Вернувшись в мир живых, Дик обнаружил, что лежит на подстилке из грязной, заплесневелой соломы, в мрачном вонючем помещении, темном, как пещера, освещенном только отраженным светом солнца, проникавшим через два узких зарешеченных отверстия в противоположных стенах высоко под потолком. На расстоянии вытянутой руки от него на такой же подстилке лежал дядя. Он стонал, тяжело дышал, и Диком внезапно овладело острое беспокойство за его жизнь. Но, как только он приподнялся на локте, рядом с ними бесшумно обрисовалась смутно видимая фигура.

— Как вы себя чувствуете, мистер Дик?

Дик повернул голову.

— Это ты, Лерон? А что с дядей Колином?

— Разве вы не помните, мистер Дик?

— Помню, — медленно ответил Дик. — Разве такое забудешь? Но что с ним? Он все-таки не так молод, как ты или я.

Лерон Сол печально кивнул.

— Вы правы, мистер Дик! Мы сделали все, что могли. Теперь остается только надеяться.

Дик осознал и свое состояние. Раны не болели и были тщательно промыты и перевязаны обрывками полотна, судя по всему, жалкими остатками одежды, которую матросы сняли с себя. Он поднялся на колени и склонился над дядей, заметив, что опустевшая глазница аккуратно перевязана.

— Дядя Кол! — прошептал он.

Дрожащая рука протянулась у Дику и нашла его руку.

— Где ты, Дик?

— Я здесь, дядя Колин. Могу ли я что-нибудь для тебя сделать?

— Увы! Увы, Дик!

Капитан крепче сжал руку племянника.

— Только будь рядом — вот так. Конечно, я старый дурень, это верно, но так хочется, чтобы рядом был кто-то из родни, когда придет время…

— Тише, тише! — воскликнул Дик. — Не надо говорить так!

— Ну-ну, парень! — перебил его капитан Мак-Грегор. — Не стоит обманывать себя. Я чувствую, что больше мне не жить. Ты молодец, ты поступил по-настоящему храбро!

— Ерунда! Это ерунда, дядя Колин! — Дик закричал так громко, что моряки, понурившие головы, с любопытством повернулись в их сторону. — В конце концов, во всем виноват я.

— Ну, будет, будет. Ни ты, ни кто другой не может сказать, что нас ждет. Став постарше, ты поймешь это. Ты можешь угадывать, предчувствовать, ожидать, но никогда не скажешь наверняка, что случится с тобой за ближайшим поворотом. Так что ни о чем не жалей.

— Но если бы я только мог все исправить! Ведь из-за моей несдержанности…

Колин Мак-Грегор заставил племянника замолчать, крепко сжав его запястье.

— Перестань, Дик, — прошептал он. — Ни к чему все время оглядываться назад. Здесь, сейчас нам нельзя глядеть назад! Поддержи меня своей силой, и мы еще долго будем вместе.

— Можешь положиться на меня, дядя Кол, — заверил его Дик.

Вскоре капитан заснул. Дик держал его за руку, опасаясь отойти — вдруг дядя проснется и станет звать его. В сумрачном свете подошел Лерон Сол и сел рядом.

— Твоя работа? — Дик указал на свои и капитанские повязки.

— Пустяки! — Сол смутился. — Так всегда должен поступать настоящий друг. Мистер Оуэнс тоже дал свою рубашку.

Только сейчас Дик заметил, что на Лероне рубашки нет.

— И все же, Лерон, я тебе очень благодарен.

Дик огляделся, ища глазами помощника. Его тоже следовало поблагодарить. Но при слабом свете он не увидел Оуэна, и ему показалось, что в длинном помещении гораздо больше людей, чем было на «Единороге».

— Ну и дела! Ведь здесь не только наши ребята!

— Нет, мистер Дик, — мулат грустно покачал головой. — Тут команды с полдюжины кораблей, и все ждут отправки в Мекнес.

— Мекнес?

Дик уже позабыл про это.

— Да, сэр, — Сол кивнул. — Я тут походил среди них, и они говорят, что Мекнес — это место, где у старого султана, Мулаи Исмаила, большие дворцы, конюшни, и там его столица. Он издал закон, по которому всё захваченное сначала принадлежит ему. Поэтому пленников сперва отправляют к султану, чтобы он мог выбрать кого получше, а остальных отдать своим людям.

— Чтобы их продали, ты хочешь сказать? Как…

Дик был вне себя и не сразу сумел совладать с собой.

Сол искоса взглянул на него.

— Мне-то что… Но я думаю, для большинства это будет совсем новое ощущение.

— Как… Как далеко Мекнес?

Сол пожал плечами.

— Я не смог выяснить наверняка. Здесь никто точно не знает, но, похоже, Мекнес больше чем в одном дне пути. Иначе они не стали бы собирать здесь столько пленников, чтобы отправить всех сразу.

В тот момент они больше ничего не знали, но в действительности даже для Марокко Мулаи Исмаил был фигурой совершенно неправдоподобной. Четвертый в династии Филали Шарифов — то есть потомков Пророка, Мохаммеда, от его дочери Фатьмы и зятя Али — он взошел на престол в 1672 году и правил больше полувека. Империя, над которой простиралась его власть, была не столь обширна, как у некоторых его предшественников, но в ее пределах Мулаи Исмаил, несомненно, был самым устрашающим, самым злобным, самым тщеславным, самым капризным тираном, какой когда-либо приходил к власти. Он был одновременно самым беспощадным, самым суровым, самым ненавистным — и самым надежным и удачливым.

По-видимому, правда, что ни до, ни после него не было так безопасно передвигаться по странам Магриба; ни до, ни после него налоги не собирались так регулярно и строго. Случались мятежи, как и во все времена, но при Исмаиле они были редки, потому что подавляли их быстро и безжалостно. И все это было тем более замечательно, что наибольшая угроза правящей власти в Марокко всегда исходила из дома владыки; а Исмаил имел такое множество сыновей, дочерей, племянников, племянниц, прочих потомков, что толком не пересчитать. Ходило много слухов, но все они грешили против истины. По словам современников, у султана было, по крайней мере, две сотни жен и наложниц одновременно, и, судя по записям, в его гареме содержалось более двух тысяч женщин. Он редко посещал одну женщину дважды, если только она не приносила ему дитя. О потомстве Мулаи Исмаила известно только то, что, по его собственным подсчетам, он имел пятьсот двадцать пять сыновей и триста сорок две дочери, хотя последнее вряд ли достоверно, потому что никто не станет трудиться считать дочерей. Одним из его сыновей был Зайдан, с которым имели сомнительное удовольствие познакомиться Дик и его дядя. Матерью Зайдана была любимая нубийская рабыня султана.

Мулаи Исмаил уже давно разослал своим правителям и капитанам строжайший приказ, согласно которому все пленники становились собственностью государства — то есть султана — и он волен поступать с ними, как пожелает. Всех пленников надлежало посылать к нему в Мекнес. Искусные в ремеслах — кузнецы и оружейники, плотники и чеканщики, столяры, кожевники, портные, сапожники, бондари — отбирались сразу и получали работу по своему умению. Всех крепких мужчин, не имевших особых умений, но достаточно сильных, чтобы таскать камни и орудовать кувалдой, отправляли на бесконечное строительство городских и крепостных стен, дворцов, мечетей и конюшен. Всех хоть сколько-нибудь привлекательных пленниц отправили в гарем. Если женщина оказывалась слишком непокорной, ей отрезали груди и заставляли съесть их. Раба, упавшего на строительных работах, который не мог подняться даже под ударами бичей, оставляли лежать на месте, и товарищи по несчастью постепенно живьем втаптывали его в землю, вынужденные покоряться бичам надсмотрщиков. Лишь немногие — самые бестолковые, увечные, слабые, которые все равно долго не протянут — возвращались после того, как султан делал свой выбор; их отправляли к работорговцам, и те продавали их, пополняя султанскую казну.

Именно поэтому, а вовсе не из проблесков милосердия Зайдан оставил в живых Дика и Колина Мак-Грегора. Избиение, которому подверг его Дик, было смертельным оскорблением для любого высокородного мавра. Но Зайдан не решился прикончить дерзкого пленника, прекрасно зная, что капризному Исмаилу хватит и малейшего повода, чтобы обвинить сына в непокорности, и тогда его собственная голова вполне может оказаться украшением стен Мекнеса!

В дальнейшем Дику все это станет известно, но сейчас он ни о чем подобном не подозревал. Когда дневная жара спала и по дорогам снова можно было передвигаться, пленников вывели из их тюрьмы, под бдительными взглядами стражников в алых мундирах и нескольких чиновников усадили на ослов и мулов, и караван двинулся в путь, по дороге на Тифлет.

Всего пленников было около сотни. Их рассадили верхом на мулов, ослов, нескольких унылых кляч — многих по двое, связав им ноги под брюхом животного. Дик всерьез задумался, что произойдет, если кто-то потеряет равновесие. Конечно, несчастных посадили верхом не ради их удобства, но лишь для быстроты передвижения.

Дика усадили на мула позади дяди, и это можно было счесть удачей. Колин Мак-Грегор чувствовал себя прескверно, и Дик поддерживал его, хотя и сам порой едва не падал с седла.

В первый день они проехали по удушающе пыльной серо-зеленой равнине, окружавшей Сале, и через лес из пробкового дуба, простиравшийся от маморы до предгорий Атласа. В сумерках путники остановились на ночлег на окраине Дуара — деревушки, состоявшей из неописуемых мазаных и плетеных хижин, сгрудившихся вокруг крошечной базарной площади и маленькой приземистой мечети, построенной из утрамбованной глины или табби — разновидности побеленных сырцовых кирпичей, использовавшихся в здешних краях для всяческого рода построек.

Пленники стали лагерем за пределами невысоких стен. Их разместили в больших и зловонных шатрах из черных козьих шкур, окруженных густым кольцом зарослей колючего терновника. У единственного входа встала стража, пленникам раздали жесткий пресный хлеб и затхлую воду и предоставили самим себе, дав возможность спать или размышлять, если пожелают.

Дик времени даром не терял. Что толку обдумывать свою горестную судьбу! Он собрал несколько охапок грязной соломы, обрывки мешковины и сложил их в подобие постели в углу одного из шатров. Затем он заставил дядю лечь и уснуть, а сам поочередно с Солом бодрствовал около него.