Эрин Пайзи - Водоворот жизни

Переполненный любовью и непривычным шампанским, Уильям очень скоро заснул. Как только Юлия почувствовала, что его дыхание стало глубже, она выскользнула из кровати и прошла в ванную комнату. Там наполнила ванну холодной водой и осторожно погрузилась в нее. Раздвинув ноги, она заметила кровь, хотя так надеялась, что он не поранил ее. Чувствуя себя разбитой, она с обидой и негодованием ощущала в своем теле его сперму. Положив подбородок на коленки, долго сидела в этой позе. Она больше не девственница, и обратной дороги нет.

– В горе ив радости, пока смерть не разлучит нас, – прошептала Юлия.

– Мы не должны терять связь друг с другом, – серьезно обратилась к Юлии Мона в последний день их пребывания в больнице, когда они уже готовы были отправиться домой со своими новорожденными младенцами. Первым порывом Юлии было поджать губы и отказаться, однако за прошедшие дни она успела привязаться к Моне. Мать Юлии никогда бы не восприняла эту смешливую бродяжку как женщину, но Мона видела Юлию насквозь вместе со всеми ее претензиями, и Юлия чувствовала себя в ее компании прекрасно. В теле Моны было нечто дикое и звериное, что странно волновало Юлию. Женщина имела оливкового цвета кожу и блестящие черные глаза. Когда Мона смеялась, Юлия поражалась розовому цвету ее десен и ровным белым крепким зубам. Живя рядом с ней в уединенной тишине палаты, Юлия испытывала блаженный комфорт от присутствия Моны. Это одновременно забавляло и умиротворяло.

Однажды, после того как Мону навещал Сид (как подозревала Юлия, являлся возможным отцом малышки, но, конечно же, не состоял с Моной в законных отношениях), Юлия набралась смелости спросить у нее:

– Тебе и в самом деле нравится лапанье и поцелуи?

Мона лежала на спине в кровати. За окном стоял жаркий день. Мона взглянула на Юлию и рассмеялась. Она подняла сильные руки над головой и потянулась. От нее пахнуло мускусом. Волосы в подмышечных впадинах были густыми и курчавыми.

– Мне всегда нравился секс и мужское общество, – ответила Мона. – Сид ко мне хорошо относится, и вместе нам очень здорово, но я никогда не буду принадлежать одному мужчине. Они мне надоедают.

Юлия не знала, куда деть глаза. Комната, словно наэлектризованная, наполнилась волнами возбуждения женщины, готовой заняться любовью. Мона добавила:

– Не могу дождаться, когда попаду домой. Приготовить приличную еду, выпить немножко сидра и завалиться с Сидом в кровать. – Она лукаво взглянула на Юлию. Та вспыхнула.

– Тебе не нравится проводить время в постели со своим супругом, угадала?

Юлия опустила глаза.

– Ну, по крайней мере, ему придется подождать недель шесть, – ответила Юлия. – Жаль, что я не смогла привыкнуть и получать от этого удовольствие, хотя, если быть предельно откровенной, мне кажется все это отвратительным и отталкивающим. Я ненавижу его за то, что он со мной делает, и себя ненавижу за то, что мне это не нравится.

В жизни Юлии это был самый честный момент.

Видно это откровение привело Мону в легкое замешательство. Она провела с Юлией десять дней. Вначале ее злило высокомерное отношение к ее персоне. Вскоре она стала сознавать, что Юлия на самом деле была очень беззащитной и уязвимой девчонкой. В сущности, она была не готова к материнству. Мона содрогалась от того, как Юлия обращалась с малышом. А ее манера общения с мужем, пытавшимся выразить свои самые добрые чувства, заставляла Мону удивляться, как она вообще умудрилась зачать ребенка. Все это в конце концов вызвало у нее сочувствие к Юлии.

Вид ее родственников вызвал еще большую жалость. Сестры прибыли в сопровождении Макса. Он просто светился добродушием и вновь обретенным благосостоянием. Его туфли слишком сияли, воротнички были чересчур тугими, а руки унизаны множеством массивных золотых колец. Блеск золота тотчас же привлек внимание Моны, цыганки по рождению. Макс, сексуально отвергнутый женой, тотчас же увлекся Моной. Несмотря на все свои недостатки, Макс был симпатичным и привлекательным мужчиной.

Сестры Юлии чинно уселись на стулья возле кровати и начали тщательный осмотр своего нового племянника. Макс выбрал для себя противоположную сторону кровати и принялся внимательно изучать Мону, которая во всю длину растянулась на своей кровати. Ее груди налились молоком, а глаза эротично светились. Макс ощутил прилив страсти, волной прокатившейся от пяток к коленкам и грозившей охватить его целиком. Он быстренько опустил глаза, скрестил ноги и прокашлялся.

– Чудесный мальчик, – произнес он, голос прерывался от чувств, переполнявших его. Юлия изумилась. Восторгаться младенцем – так непохоже на Макса. Она взглянула на сестер.

– Очень похож на отца. – Таков был общий вынесенный приговор.

– Но не расстраивайся, – сказала Мэри. – Малыши обычно меняются.

Юлия посмотрела на Чарльза. Было столь очевидно, что английским джентльменом ему не быть. Слава Богу, ее мать уже умерла. По крайней мере, он не нахватается этих ужасных еврейских выражений. И не будет перенимать ее чудные привычки и манеры.

Тем временем сестры начали сплетничать. Дядя Рон вызвал их раздражение, отказавшись сделать взнос на похороны их матери. Семейство негодовало. Они планировали установить белый мраморный памятник на могиле своих родителей, которые теперь лежали рядышком на кладбище в Хаммерсмите. Как только этот памятник будет установлен в надлежащем ему месте, то все они тайно надеялись, что наступит конец их мытарствам. Дети, которые были рождены в Англии, ни на минуту не сомневались, что они теперь англичане. Отныне в их семье никогда не будет пахнуть кашей и куриным супом.

– Но ведь дядя Рон никогда ее не любил, – напомнила Юлия.

Сестры в замешательстве переглянулись.

– Как у тебя язык поворачивается такое говорить? – спросила Мэри.

– Потому что, – настойчиво продолжала Юлия, – Рон всегда оставался чужаком и сторонним наблюдателем. Он не верит в семейную жизнь, – добавила она, стараясь произвести на сестер как можно большее впечатление. – Говорят, он встречается с другими женщинами.

Макс был поражен. Он считал, что только он один знал о грехах Рона. Они привыкли тайком обмениваться информацией во время семейных сборищ, пока женщины занимались мытьем посуды, а мужчины собирались поговорить в гостиной.

Юлия не знала, можно ли было верить этому последнему заявлению, однако теперь, держа на руках младенца, у нее было время сопоставить и обдумать все факты. Смерть матери не произвела на нее ни малейшего впечатления. Это случилось в последние месяцы беременности, когда она уже была не в состоянии отправиться на похороны. Несмотря на то, что она всплакнула, получив известие о том, что мать, как и отец, умерла внезапно, Юлия понимала необходимость борьбы за то, чтобы оказаться на ее месте. В особенности когда это касалось Макса. Надежды на то, что Уильям окажется ее социальной поддержкой, утрачена, поэтому ей нужен был Макс, который бы стоял рядом и советовал, что следует сделать, чтобы вскарабкаться вверх по социальной лестнице.

Когда все посетители прощались, выходя из палаты, она пожала Максу руку и спросила:

– Макс, ты ведь поможешь, если мне понадобится твоя поддержка, правда? Теперь, когда нет мамы, мне ведь нужно с кем-то советоваться.

Юлия самодовольно откинулась на подушку: все благополучно шло по задуманному плану.

– Вонючий педераст – твой братец, – сказала Мона, когда все ушли.

– Я не знаю, о чем ты говоришь, – ответила Юлия.

– Понятно, что не знаешь, – рассмеялась Мона. – Ни одна из твоих сестер об этом тоже не имеет ни малейшего понятия!

– Нас так воспитали, – возразила Юлия.

В этот момент проснулся Чарльз и громко заявил о себе.

– Наверное намочил пеленку, – предположила Мона. – Так и есть. Я переверну его. Тебе не стоит этого делать перед кормлением.

Юлии в самом деле становилось дурно до тошноты, когда младенцу приходилось менять пеленку. «Одному Богу известно, как бы я обходилась без Моны», – думала она. Больница вдруг показалась ей надежным и безопасным местом, а мысль о своем маленьком домике пугала неизвестностью. Как она будет управляться с новорожденным младенцем и мужем, который ничегошеньки не понимает кроме своей работы и огорода?

Уильям явился через несколько часов, чтобы забрать ее домой. Ради столь важного события он взял машину господина Фурси. Мона к тому времени уже ушла, и Юлия осталась одна в тишине комнаты наедине с Чарльзом. Ее охватила паника. В семье она была самой младшей, поэтому совсем не знала, как нужно обращаться с детьми. Она даже и младенца никогда на руках не держала. Правда, у ее сестер уже имелись дети, но Юлия никогда ими не интересовалась по-настоящему. Она считала себя «интеллектуалкой» в семье. У нее всегда вызывали отвращение кутерьма, беспорядок, грязь и слизь, которые, казалось, всегда сопровождали любого младенца. Теперь это коснулось и ее: предстояло посвятить годы жизни воспитанию Чарльза, вложить в ребенка все, до последней черточки своего характера. Чем больше она успокаивала себя мечтами и амбициями, тем больше расстраивалась и горевала о собственной участи.

Никто и никогда ей не говорил, что во время родов женщины могут порваться, хотя она даже не почувствовала этого, настолько сильно была душевно потрясена всей процедурой родов, однако с гневом и стыдом припоминала, как грубая акушерка зашивала ее, уверяя при этом, что это совсем не больно. Каждый стежок был похож на сквозной удар раскаленного докрасна ножа, а всего их было восемь. Каждый раз она завывала от боли и стонала. В глубине души она проклинала Уильяма, который смиренно дожидался в комнате для посетителей. Лежа на спине, привязанная ремнями к столу, с разведенными в стороны ногами, она чувствовала себя как здоровенная грязная непотребная баба. Всякий раз, когда воспоминания об этом событии накатывали на нее, слезы ручьями лились по лицу. Она никогда не простит Уильяма за это. Почему-то, даже несмотря на то, что и речи не могло быть о присутствии Уильяма там, она не могла смириться с тем, что его не было, чтобы успокоить и защитить ее в тот момент, когда она больше всего нуждалась в его поддержке. Зародившееся в душе Юлии недовольство своим супругом с каждым разом росло и накапливалось.