Мой ответ явно насторожил бабушку. В ее мире все функционировало согласно давно заведенному порядку, и у всего, даже у такого, казалось бы, случайного явления, как залетевшая в форточку муха, была своя причина. Поэтому мое “просто так” не означало ровным счетом ничего, то есть ничего того, что пролило бы свет на дело кражи целых двух часов сна у здорового подростка на летних каникулах.

– Говорила тебе вчера в воду не лезть. Такой ветер не хороший был. Ну-ка, дай лоб потрогаю, – начала она свое расследование.

“Лезть в воду” на бабушкином языке означало купаться, а степень нехорошести ветра могла варьироваться в зависимости от обстоятельств, в которых ветер тебя заставал.

– Ба-а! – нараспев мажорной терцией выразила я свое недовольство, но лоб все-таки подставила.

Бабушка коснулась моего лба тыльной стороной ладони и, подняв глаза к потолку, замерла на несколько секунд с видом загадывающего желание именинника.

– Хочешь блинов испеку? – заботливо спросила она.

Вопрос означал, что температуры у меня нет, и что ее радости хватит на исполнение любого моего желания.

– Спасибо, ба – я люблю твою яишенку, – отплатила я той же монетой.

Слово “люблю” в нашем лексиконе было припасено на черный день. В каждодневном словообороте была в ходу все больше тусклая медь, а вот золотые монетки сердечной нежности были тщательно припрятаны для особых случаев. Поэтому каждый раз, доставая на свет ценную монетку, я была абсолютно уверена, что трачу ее в нужный момент и только на самое необходимое.

Бабушка с какой-то невинной девичьей застенчивостью улыбнулась всем своим широким и круглым лицом, напоминающим каравай, и принялась бить яйца над чашкой. Окно напротив стола было открыто, и я опять могла слышать голос, субтоннальное звучание которого непреодолимой силой выманило меня из дома.

Вся трапеза заняла минуты четыре, что как минимум в четыре раза было короче обычного. Я вылетела во двор, перескочила несколько пар обуви у крыльца и вскарабкалась на массивные деревянные ворота. Через дыру для писем и газет наконец-то я могла разглядеть того, музыка голоса которого за несколько часов сделалась для меня событием вселенского масштаба.

Дом напротив давно был оставлен его хозяевами. Последним жителем была старушка по имени Марфа, которая умерла тихо, как умирают все одинокие бездетные старушки. Если бы не огромный навесной замок, появившийся на воротах вскоре после ее смерти, никто бы, наверно, даже и не заподозрил “неладное”, как говорила бабушка. С тех пор прошло лет пять, а в доме так никто и не поселился. Размываемые дождями и талым снегом краски, в которые с такой любовью и заботой был некогда выкрашен дом, бледнели год за годом. Потом под тяжестью снежных шапок и льда искривилась и просела крыша, а вместе с крышей и деревянные ворота. Каждый год, приезжая к бабушке на летние каникулы, я с интересом подмечала все новые и новые перемены в облике этого заброшенного жилища. Было ясно – неравная борьба со временем безнадежно проиграна, и на душе у меня делалось как-то неприлично радостно и спокойно.

Теперь же, будто молодой росток, пробившийся среди завалов никому ненужного старья, энергичный юноша заносил в дом чемоданы, а рядом стоял его велосипед.

Как могла до последнего я висела на воротах, удерживаясь на кончиках пальцев своих ног и рук, вцепившись в широкую деревянную балку. Если бы в этот момент кто-нибудь подошел и внимательно пригляделся, то в продолговатом отверстии увидел бы два широко раскрытых глаза, смотрящих из полумрака на дневной свет с удивлением и восторгом прозревшего слепца.

Не помню, как и когда мои онемевшие пальцы расцепились, помню только, что в одно мгновение я оказалась на полу. Колено немного саднило, но не доставляло никакого неудобства. Боль отрезвила, и я стала быстро соображать, что делать дальше. Эта мысль и желание действовать были настолько внезапными, захватившими все мое существо, что я в одно мгновение вскочила на ноги и побежала на задний двор, где в сарае вот уже пару лет пылился мой старый велосипед.

Из-под завалов барахла я спасла и вынесла на свет своего раненого коня. Некогда новый с отливающей на солнце серебряной эмблемой “Тисса” сейчас он представлял собой жалкое зрелище. Одним из свойств моего характера была легкая ипохондрия, что, по-видимому, было уравновешивающей силой моей страсти до всего нового и пока еще непонятного. Как спичка я мгновенно вспыхивала и прогорала. Я с энтузиазмом бралась за новые дела и оставляла их, как только они мне покорялись. Так случилось и с велосипедом. Штурм этой крепости дался мне нелегко. Здесь не было все так просто. В деле приобретения велосипеда было одно непреодолимое обстоятельство – у моих родителей не было на него денег. В основном мастерство езды мне приходилось осваивать на тяжелом папином гиганте с закрытой рамой. Я приноровилась просовывать под раму одну ногу и вот так, держась за руль и свисая с одного бока, как безбилетный пассажир с подножки трамвая, крутить педали. А иногда разжалобленные моими настойчивыми “дай прокатиться” мальчишки во дворе вверяли мне свои велосипеды на время, пока мамы кормили их обедом. И к моменту, когда отец, улыбаясь, внес громоздкий подарок в дом и поставил его в прихожей, моя страсть к езде на велосипеде уже минула точку невозврата. Как это обычно бывает во всех любовных историях, я сделала несколько попыток реанимировать чувство методами весьма изощренными и часто небезопасными. Я крутила на своей новой Тиссе сальто, неслась на полном ходу с высоких щебенчатых насыпей, ныряла в котлованы с забродившей зеленой водой, но все было тщетно. И вот однажды, оставив его уставшего с изогнутым восьмеркой колесом в бабушкином сарае, я забыла про него окончательно.

– Требуется ремонт, – со знанием дела подытожила я, обойдя велосипед кругом.

Я занесла его во двор и уложила на бок напротив полуоткрытых ворот. От деда, который умер год назад, осталась мастерская, где он держал свои сокровища. Имея в голове четкое представление того, что ты собираешься мастерить, отыскать там все необходимое не составляло труда. Дед любил порядок.

– Ключ на двенадцать, клей и кусочек велосипедной покрышки, – шептала я себе под нос, оглядывая стол и полки в тускло освещенной мастерской.

Уже через час переднее колесо велосипеда было разобрано, а все болтики, гаечки и колпачки стройным рядом лежали на полу. Неожиданно я вспомнила нечто важное.

– У меня же нет насоса!

Два года назад родителям я сказала то же самое, когда они спросили, почему я больше не катаюсь на велосипеде. И как это обычно бывает во всех любовных историях, истинные мотивы разрыва были замолчены.

– “Нет насоса, и черт с ним”, – успокаивала я себя, начиная понимать, как извлечь выгоду из этого положения.

Откуда взялась во мне эта смелость и дерзость, я не знаю, но только какую-то минуту спустя, я уже переходила дорогу, направляясь в дом напротив. Подойдя к воротам, я задержала дыхание. Я расправила плечи и зачем-то втянула живот. Немного помедлив, собрав всю свою храбрость в кулак, я с силой ударила этим кулаком в косяк. Тут же за воротами раздался шум быстро приближающихся шагов. Чувство было такое, будто я проглотила собственное сердце живьем, и оно еще теплое трепыхалось в моем желудке, раздаваясь глухим биением в горле и ушах. Ворота широко распахнулись и ко мне, улыбаясь открыто и искренне, вышел он.

– “Вечность, – подумала я, – вот сколько тебя. Ты ничтожно мала и немыслимо велика одновременно. А еще ты здесь, рядом, не в моменты, когда я думаю о тебе, а когда я вообще не способна думать”.

Бывает, ты всматриваешься в розовеющий горизонт и ждешь рассвета. И вроде бы все в душе готово встретить начало нового дня твоей жизни, но почему-то появляющееся солнце каждый раз застает тебя врасплох. Такое же головокружение охватило меня тогда, когда передо мной, как солнце из-за горизонта, вырос высокий красивый юноша, и вокруг сделалось еще светлее. Я стояла напротив него молча и пыталась вспомнить, как я оказалась там, где оказалась, а главное – зачем.

– “Я выгляжу сейчас так же смешно, как и моя бабушка, которая, дойдя до комнаты, никак не может вспомнить, зачем она туда шла”.

Представив всю нелепость своего положения, я начала смеяться. Мой нежный друг, глядя на меня, тоже раскатился задушевным смехом. Мы переглядывались и смеялись, а когда уже судорогами начинало подводить живот, перегибались пополам и приседали на корточки.

– Как тебя зовут? – наконец спросил он.

– Катя, – ответила я и почувствовала, как нижнюю челюсть сводит судорогой.

– А я – Антон.

– Мне нужен велосипедный насос… Антон!

– Зачем он тебе? – удивился он.

– Шину накачать, – ничуть не меньше удивилась я.

– Сама будешь накачивать?

– Нет, соседа позову.

– С сегодняшнего дня я и есть твой сосед, – очень кстати добавил Антон.

– Ну, вот и договорились. Приходи после обеда, часа в два.

– Приду.

Мы распрощались, и я направилась к своему дому.

– “Как легко было просто так с ним болтать и смеяться. То самое “просто так”, ничего не означающее, не ведущее ни к каким болезням и несчастьям. Надеюсь, моей бедной бабушке довелось испытать подобное хоть раз в жизни. Как-нибудь я расспрошу ее об этом”, – думала я, переходя дорогу.


Просто Мария


На ходу выпрыгнув из своих стоптанных пыльных сандалий, я с легкостью олимпийского прыгуна взяла крутую высоту крыльца в десять ступенек и вбежала в дом. Бабушка, как всегда, была на кухне. Втиснутая между газовой плитой слева и стеклянным шкафом справа она “выдумывала что-то к обеду”. Справедливо будет заметить, что границы ее фантазии в отношении, например, картошки пролегали далеко за пределами человеческих возможностей в земных условиях. Буквально из ничего у нее получались кулинарные шедевры. Помню, когда Алиса Михайловна диктовала нам под запись непреложные физические законы массы, я рисовала на полях лошадиные морды и думала о бабушкином картофельно-морковном пироге с начинкой из свекольной ботвы.