– “Конечно, он бабник, – тягостно думала я. – Вон как он любезничал с Элен, и одному дьяволу известно, скольким еще Элен он предлагал свой велосипед при первой встрече, а может даже и насос.”

Мысли болели Антоном, и, казалось, не было сил больше смотреть на эту невесту – внутри меня нарывал такой гнев, что я готова была выбежать и сорвать эту жуткую фату с окна его дома. Обессиленная я рухнула на кровать и закрыла глаза. Я мгновенно перенеслась на водонапорную башню, почувствовала под своими пальцами шероховатые поручни ее ограждения, и ветер задул мне в лицо.

– “Выше, еще выше – за облака…”

Я уговаривала воображение сыграть со мной, но все было напрасно. Мои руки вцепились в поручни, ноги как будто приросли к железной крыше башни, а рядом… – рядом были его губы. Он смеялся и выпячивал их для поцелуя, а я подставляла ему свои. Я накрыла лицо подушкой, чтобы ничто не отвлекало моего разыгравшегося воображения. Я думала о месте, из которого он приехал, и в моей голове неизменно возникал образ маленького тесного городка, где все девчонки были красивы, как Элен, и, как Элен же, доступны. Он знал имена их всех и знал, какие конфеты любила каждая из них. Необыкновенно сладкие пьянящие фантазии мешались в моей голове с горькой отрезвляющей ревностью. Я обнаружила, что его опытность в любовных делах разжигала во мне не только ревность, но, как ни странно, еще больший интерес к нему.

Сжимая подушку, я все глубже пыталась спрятать в ее складках свой стыд. Скоро я впала в какой-то полусон, полузабытье. А, когда открыла глаза, Элен сидела у меня в ногах и что-то аккуратно записывала в маленькую тетрадь в твердом переплете.

– Ты тут, Кэт? – тихо произнесла она, не отрываясь от своего занятия.

Я ей улыбнулась. Именно так она всегда и спрашивала, когда одна из нас просыпалась:“Ты тут, Кэт?”. Я вспомнила это, и на душе у меня стало невыносимо хорошо.

– Я тут, Элен, тут. Что ты делаешь?

– Подожди, – резко ответила она и поднесла палец к губам, как бы веля мне помолчать.

Я замолчала и принялась разглядывать ее. Даже королевы иногда, устав казнить и миловать, повелевать и завоевывать, садятся вот так вечером на кровать и занимаются чем-то понятным и простым. Пружинки ее локонов развились, и она собрала их высоко на макушке в большую шишку. На ней было милое домашнее платье, усыпанное розочками. Быстро и взволнованно бегал ее карандаш по листу, а ее живая грудь подергивалась, проступая сквозь цветочную ткань маленькими бугорками. Высокая и округлая днем сейчас она казалась меньше и острей.

– “Должно быть она сняла бюстгальтер”, – догадалась я.

Помню, мы были еще совсем девчонками, и, вот так же приехав к бабушке на каникулы, она потащила меня прямиком в комнату. Она заперла за собой дверь и шепотом произнесла: “Я тебе сейчас кое-что покажу”, а затем развернула передо мной небольшой пакет с шелковым бельем. Уложив на кровать двое шелковых трусиков, она приставила к ним сверху бюстгальтеры черного и белого цветов. Я пристально смотрела на белье и не дышала, боясь, что тонкий эфир, из которого, как мне казалось, было сотворено это чудо, может легко раствориться в воздухе.

– Красиво? – шепотом спросила она.

– Очень, – восхищенно ответила я.

Переживание прекрасного, как и любая другая сильная эмоция, всегда очень лично. Красота являет себя в мир только через глаза смотрящего на нее. Она – неразумная не покоренная стихия, и все, что она умеет, так это неслышно изливаться в душу своим сладким ядом. В мире есть смелые безумцы, кто, напоенные этим хмельным вином, пьяные и вдохновленные, начинают мучительно искать пути вернуть красоте обратно ее подарок. Немыслимым буйством красок они удивляют ее бесцветные глаза, витиеватыми мелодиями и созвучиями услаждают ее глухоту, поэтичной рифмой и стройностью слов силятся исцелить ее от немоты. И нет у этих душ больше другой жизни.

Элен, как никто другой, знала все тяготы служения божеству прекрасного. Слишком рано его лик явил себя через мраморную белизну ее кожи, персиковый румянец и эталонную соразмерность ее членов. Не успевши выучиться летать, ее одинокая душа сорвалась с обрыва и стремительно начала падать в ледяную пропасть. Чем холодней становилось ее бедному сердцу, тем выше на пьедестал всходила ее неземная красота. Своим существом, своей кровью она давала форму и жизнь стихийным токам силы абсолютной красоты, делая их видимыми, осязаемыми, а главное – доступными для всех остальных. Элен была художником, денно и нощно трудившемся на поприще своего самобытного искусства.

Не думаю, что я нашла красивым ее шелковое белье, я была совершенно равнодушна ко всякого рода ее женским украшательствам. В такие моменты меня восхищала сама Элен. Не каждый раз мы в полной мере проникаемся искусством того или иного художника, посещая выставки и музеи, но невозможно остаться равнодушным, понимая, какой ценой были оплачены его творения. Объект искусства – это всегда памятник душе художника, израненной, обескровленной и наконец умерщвленной в угоду музе и на забаву толпы. Сострадание – вот что всегда удерживало меня возле Элен и заставляло неустанно восхищаться малейшими движениями ее обреченной души.

Она кончила писать и подняла к потолку свои светлые глаза едва уловимого хрустального оттенка голубого. Ее губы что-то прошептали, и она закрыла тетрадь.

– Не смей это читать и даже трогать, – строго сказала она и положила тетрадь в маленькую дамскую сумочку.

– Я никогда не трогаю твои вещи, ты же знаешь, – ответила я.

– Да, Кэт, я знаю, но, как говорится – на всякий случай.

Она посмотрела на меня хрустальными глазами и кончик ее губ слегка дрогнул. Затем она встала на колени на кровать и, облокотившись на обе руки, подобралась ко мне.

– Подвинься!

Кровать была довольно широкая, и мы без труда помещались на ней вдвоем. Я всегда уступала ей место у стены, так как она панически боялась упасть во сне. Я сгрудила свою подушку и подвинулась на самый край кровати. Элен легла, но прежде распустила свои волосы и разложила их полусолнцем по подушке.

– Тебе он понравился? – начала она без долгих вступлений, как будто знала, кто был в моих мыслях.

– Кто?

– Не прикидывайся – ты знаешь, о ком я.

– Ах, ты вот о ком! Ничего так, симпатичный.

– Симпатичный? – удивилась Элен и даже привстала, чтобы заглянуть в мои лживые глаза. – Да, он – красавчик!

Редко кто из живых существ удостаивался чести быть названым красивым в смыслах понятий Элен. Для нее скорее прибитая к стене деревяшка или сшитые между собой кусочки шелка были красивыми, нежели человеческое создание, но тут Элен проявила небывалую щедрость.

– Красавчик?! Скажешь тоже! – равнодушно бросила я.

– А ты заметила рыбок в его глазах?

– “У нее просто талант выдумывать для меня пытки,” – подумала я.

– Каких еще рыбок?

– Ну, как же? Форма его глаз – очень необычно!

Я замерла и старалась не дышать, насколько точно слова Элен, будто ее тонкие пальчики, нащупали место, где было больно и хорошо.

– Не заметила! – вобрав воздуха в легкие, сказала я.

– Не удивительно, ты то ешь смородину, то прячешься под полотенцем, – пошутила Элен.

Она замолчала и на минуту провалилась куда-то глубоко, как мне показалось – в болотистый пруд его топких глаз.

– И сложен он хорошо – строен, как Аполлон…

– Влюбилась? – резко кончила я пытку.

Элен снова приподнялась на локтях и бросила на меня гордый взгляд.

– Я не влюбляюсь в парней, они влюбляются в меня.

– И Антон?

– Конечно! Чем он такой особенный?

– Почему ты так в этом уверена? Может он и вправду особенный? Ты же его не знаешь! – возмутилась я.

Она мягко улыбнулась и, положив голову рядом с моей на подушку, стала играть с прядью моих спутанных волос.

– Глупенькая маленькая Кэт, – начала она, – поверь, я знаю, что говорю. В начале всегда кажется, что он единственный, и все в нем для тебя, а потом…

Она прервалась и придвинулась ближе к моей щеке. Я повернулась к ней, и увидела в ее лазурных чистых глазах небо.

– Что потом?

– Если повезет – ничего, – тихо ответила она.

– А если не повезет?

– Этого я еще не знаю, – на выдохе и, как мне показалось, грустно сказала Элен.

– То есть тебе не повезло?

Неожиданно ее рука скользнула мне под футболку и принялась щекотать мой живот. Я визгнула и, перегнувшись пополам, захохотала. Элен тоже рассмеялась, а ее пальчики еще быстрей забегали по моим ребрам.

– Элен! – крикнула я. – Хватит – щекотно! Перестань!

Хохоча, она снова упала на подушку и увлекла меня лечь рядом. Спустя полминуты мы успокоились и стали пристально, не моргая, рассматривать потолок.

– Нет, мне повезло, – наконец сказала она. – У меня есть ты, а значит – повезло.

Я слушала ее и молчала.

– Знаешь, – продолжала она, – это даже к лучшему, что ты не заметила, как хорош собой этот мальчик, все равно он смотрел только на меня.

Да, именно так моя дорогая Элен проявляла сестринскую заботу. Она была уверена, что “маленькая Кэт” никогда не повзрослеет, а если это и случится, то из угловатой, вечно нечесаной, с грязными пятками то ли девчонки, то ли мальчишки выйдет заурядная плодоносная жена. Она знала, что в тонких сферах, где ей посчастливилось светить, как прекрасная и холодная звезда, она была одинока.

– И ты ему понравилась, Элен. Вот увидишь, завтра с утра он позовет тебя кататься, – сказала я ей и заметила, как мечтательная улыбка тронула ее губы.


Красное платье


На следующее утро я проснулась от удара в бок. Элен снился кошмар, и она металась во сне. Простыни под ней не было. Мятая, кучей она лежала вдоль стены, а одеяло и вовсе валялось на полу. Она ничком лежала на голом матрасе в какой-то неестественной вымученной позе – раскинутые в разные стороны ноги и заложенные под живот руки. Ее голова оставалась на подушке и была круто повернута влево. Угол подушки возле ее широко открытого рта был влажным от слюны. Я встала и, подняв с пола одеяло, аккуратно укрыла ее.