Я не нашлась, что ответить, поэтому просто уставилась на нее с вопросительным выражением на лице.

– Что так смотришь? Если моя маленькая Кэт хочет показать что-то, значит – мы поедем на это что-то смотреть.

– На мотоцикле? – переспросила я, чтобы убедиться, что все верно расслышала.

– Да, на нем. Ты когда-нибудь каталась на мотоцикле?

– Нет, никогда.

– Вот и отлично. Дай мне пару дней, и я все устрою.

– Только вот еще что, Элен… – опять начала я и смолкла.

– Что?

– Ехать надо непременно ночью, перед самым рассветом.

– Вон оно как, – протянула она. – Ты меня заинтриговала.

– Да, Элен, непременно ночью, – взволнованно повторила я.

– Ночью, значит – ночью, – согласилась Элен.

Она приподнялась, села в кровати и, сделав глубокий вдох, крикнула в открытое окно, будто бросала боевой клич:

– А теперь?!

– Купаться! – в голос прокричали мы и засмеялись.

Купание было одним из тех приятных занятий, которыми мы открывали наше лето. За многие годы это превратилось уже в традицию, и нам обеим казалось, что ее несоблюдение обязательно повлекло бы за собой непредсказуемые последствия. Поэтому пойти искупаться было едва ли не первым, что мы спешили проделать вместе.

На краю деревни был большой пруд с шумной заводской плотиной по середине и камышам вдоль удаленных от плотины берегов. Питала водоем маленькая речушка, которая текла со стороны колхозных хозяйств и, пробегая деревню, раздавалась в размерах, и образовывала запруду. Вода в пруду была бурая, как чечевичный суп, а на дне покоились острые скользкие камни. Берег, с которого все купались, входил в воду лысым пологим мысом. Мыс был заметен издалека, даже с дороги, поэтому мимо проезжающие дачники всегда останавливались на нем, чтобы освежиться.

Как только мы прошли последнюю улицу, тянущуюся вдоль пруда, до наших ушей донеслись громкий смех и пронзительный детский визг. Высокая, густо разросшаяся акация в саду перед крайним к мысу домом клонилась к самой дороге и закрывала собой вид на воду. Радостные голоса кружили над нами и мешались в один сплошной какой-то птичий галдеж. Элен нагнулась, прошла под акациями и подняла их усыпанные резными листьями ветви, освободив мне путь. Я пригнула голову и нырнула под навес кудрявой зелени. Мы повернули за угол дома, и нашему взгляду открылась длинная полоска усыпанного людьми пляжа.

– Ну, и народу! – протянула я.

– Да, людно сегодня, – сказала Элен и зашагала вперед по колкой высокой траве.

На ней были короткие белые шорты и полосатая рубашка, концы которой она высоко связала под самой грудью. Волосы ее были убраны в хвост, и я могла видеть милый пушок на ее затылке и за ушами. Я шла позади и несла два полотенца, плед и бутылку с водой, Элен – пару своих девичьих журналов и банку какого-то крема. Мы подошли ближе. Всюду на примятой траве лежали загорающие, вокруг них резвились красные от радости и солнца дети, бесформенной массой из голых рук и ног кишила каменистая смурая отмель. Элен встала посреди этого моря незнакомых обнаженных тел и стала что-то увлеченно разглядывать .

– Давай останемся здесь. У воды совсем негде сесть, – предложила я ей.

Моих слов она, казалось, не расслышала и никак на них не отреагировала. Я вскинула в воздух плед и накрыла им вытоптанную до нас в траве голь. Элен же, не отрываясь от своего занятия, расстегнула на шортах молнию и стянула их до колен, откуда они свободно упали на землю. Туда же с плеч полетела и ее рубашка. Она осталась стоять в своем невидимом на светлой коже белом купальнике, и сидевшие недалеко от нас деревенские болваны тут же одобряюще засвистели.

Элен была сложена идеально. В ее фигуре не было и намека на подростковую асимметрию, наоборот, своими формами она вводила в заблуждение окружающих, заставляя их, восхищенных и вопрошающих, всматриваться в ее все еще по-детски нежное лицо.

– Кэт, – капризно позвала она меня. – Ты идешь?

– Сейчас, сейчас, – отозвалась я и стала торопливо снимать одежду.

Элен медленно поплыла между нагретых сомлевших тел к воде, а парни по соседству вскочили и, одернув прилипшие к ногам еще сырые трусы, пустились ей вслед. По мере того, как я снимала одежду, я все больше сутулилась и все ниже и ниже клонилась к расстеленному на земле пледу, как будто хотела под ним укрыться.

Раздеваясь, я всегда чувствовала смущение и неловкость. Помню, школьные медосмотры были для меня настоящей пыткой. Нас делили на мальчиков и девочек и закрывали друг от друга в разных классах. Медкомиссия разбивала свой лагерь в двух соседних кабинетах на первом этаже – кабинете биологии и географии. Девочек разглядывали в тесном от разросшегося хлорофитума и темном из-за наглухо закрытых штор кабинете биологии. Парты сдвигали в один угол, и белые врачи, садясь в ряд, расчехляли свои блестящие инструменты. Нас запускали в кабинет по пять-шесть человек и просили раздеться у двери за ширмой. Там было тесно, и, нагибаясь, чтобы снять обувь, девчонки толкались, а то и вовсе заваливались друг на дружку, пытаясь стянуть с себя колготки. До трусов все раздевались быстро, но на этапе, когда требовалось оголить грудь, случалось больше всего проволочек. Стоя на холодном полу, девчонки приплясывали, нервно хихикали и ждали, кто же решится на этот шаг первым. Нас начинали поторапливаливать недовольные врачи, и одна из нас наконец-то решалась скинуть с себя последнее. Дальше шло все как по маслу. Девчонки, будто убедившись, что процессы, протекающие в их меняющемся теле, есть процессы неотвратимого и общего для всех порядка, оживлялись и весело заголяли свое розовое двуглавие. Именно в тот самый момент находиться там, голой и одинаковой со всеми, делалось для меня невыносимым. Все – вопросы врачей, их холодные инструменты, даже плакаты на стенах с изображением одноклеточных тварей – выглядело безобразно примитивным и унизительно безличным. Но больше всего меня злили мальчишки, которые выходили с медосмотра всегда в приподнятом настроении. Происходило это потому, как мне казалось, что в том, что они показывали врачам не было никакой тайны, а потому не было поводом ни для стеснений, ни для последующих еще долгих перешептываний одноклассников. Казалось несправедливым, что мальчишкам отводилось куда более интересное и просторное место в мире, похожее на кабинет географии – с большими картами синих морей и дальних стран, без ширм и темных штор на окнах.

Свалив все вещи на плед, я как следует накрыла их полотенцем и придавила своими сандалиями. Когда я встала и посмотрела в сторону блестящего на солнце пруда, Элен уже стояла по щиколотку в воде и махала мне рукой.

– Бегу! – крикнула я и, перепрыгнув чьи-то надувные матрасы и сумки, побежала к ней.

Парни, как большеголовые мальки, сбившись в плотный косяк, сидели по шею в воде и таращили свои глазищи на Элен. Прекрасная и нагая, как Венера, она стояла на зеленой отмели, а ветер волновал ее тяжелые волосы.

Я зашла в прогретую воду и взяла Элен за руку. Не говоря друг другу ни слова, мы повернулись и пошли дальше от берега в пруд. Темная вода, как ртуть в термометре, поползла вверх и приятно захолодила колени. Еще какая-то пара-тройка неуверенных невесомых шагов, и холод изворотливой змеей вполз в наши купальники. Мы обе взвизгнули от неожиданности и, переглянувшись, плашмя упали на воду.

Мы всегда заплывали отчаянно далеко, пока от бьющих со дна ледяных ключей не начинало сводить судорогой ноги. Тогда мы разворачивались и каждый раз поражались не столько тому, как далеко оказывался берег, сколько тому, как становилось страшно от осознания последнего.

– Плывем, пока не устанем, – сбивчиво сказала она.

– Хорошо, – согласилась я и стала размашисто грести руками.

Солнце нещадно жгло макушку и плечи, и я то и дело окуналась в воду с головой. Голоса, доносившиеся с берега, постепенно от нас удалялись и делались тише. Вскоре руки стали наливаться тяжестью, захотелось опустить их и больше ими не двигать. Сильными струями к ногам то и дело подносило холодную воду, и они коченели до коликов.

– Я устала, Элен, – сдалась наконец я. – Я хочу вернуться.

– Если хочешь, возвращайся. Я поплыву дальше.

– Ты уверена?

– Конечно, уверена. Возвращайся! – как приказ, бросила она мне.

Я развернулась и увидела, что в нашу сторону плыли те самые парни, которых мы оставили далеко на берегу. Выстроившись в ряд, они плавно и неслышно рассекали воду руками, а их головы торчали над водой, как поплавки.

– Элен! – крикнула я.

– Что? – отозвалась она и обернулась.

Я заметила ее растерянный взгляд, когда она увидела приближающихся парней.

– Плывем к берегу! – снова крикнула я ей.

Не сказав ни слова в ответ, она развернулась и поплыла мне навстречу, тоже сделали и мальчишки, добавив ходу.

– Привет, – раздалось громко и нахально.

– Привет, – ответила за нас обоих Элен.

Ребята стали медленно смыкаться широким кольцом вокруг нас. Я что есть сил барахталась в воде, ощущая, что держаться на плаву становилось все трудней.

Тот, что был постарше и помордастей улыбнулся и сделал первый встречный жест.

– Опасно заплывать так далеко, красавицы, – сказал он и протянул мне руку, сжатую в кулак.

Я проигнорировала его предложение руки и повернулась к Элен. Ее лицо выражало какую-то истому, то ли от усталости, то ли от приятной лести.

– А мы – опасные красавицы, – ответила она мордастому.

– Уху! – раздалось одобряющее вокруг нас.

– Как тебя зовут, малышка? – сказал кто-то из мальчишек.

– Элен.

– А эту пигалицу с тобой?

– Эта пигалица – моя сестренка, ее зовут Кэт!

– Иностранки?! – удивился мордастый.

Мальчишки переглянулись и брызнули громким смехом. Вместо улыбки Элен хищно оскалила зубы и подалась вперед.

– Плывем, Кэт, к берегу, – деловито сказала она мне и выплыла из кольца мальчишеских голов.