Вернулся Кэмпион и убрал консоме, к которому она так и не притронулась, и молча заменил его половинкой цыпленка а-ля дьявол. Шарлотта не любила ужинать в одиночестве: у нее портилось настроение. В одиночестве она любила рисовать. Мать отдала ей большую комнату на третьем этаже, хорошо освещенную по утрам и прекрасно — после полудня; ей нравилось входить туда, надевать передник и смешивать краски.

Сейчас она делала копии с картин. Одну за другой она снимала картины со стен во всех имениях герцога и уносила в свою комнату, оставляя их у себя на месяц, два и даже (в случае с единственным принадлежащим герцогу Рембрандтом) на полгода.

— Зачем, дорогая? — безнадежно спросила как-то мать, рассматривая третью копию портрета здоровяка — их предка сэра Виджиланта Калверстилла, жившего во времена Елизаветы. Аделаида переводила взгляд с одного мольберта на другой.

— Ты считаешь, у него все в порядке с глазами, дорогая? — спросила она. — У него на твоей копии такие… поросячьи глазки…

Шарлотта улыбнулась и посмотрела на мать с любовью.

— Я знаю, мама. У меня возникли трудности с его глазами, а потом я решила, что они хорошо подчеркивают его дородность. Ведь он мог быть очень жадным человеком. Сумел же он собрать огромное состояние!

— Но почему копии, милочка? Почему не сделать еще несколько собственных картин, может быть, опять с фруктами? Мне нравятся твои фрукты, а серия фиалок, которую ты нарисовала к свадьбе Виолетты, просто великолепна! Я вся сияла от гордости, — сказала герцогиня.

— Вот что я тебе скажу, мама, — утешила ее Шарлотта. — Как только я закончу с сэром Виджилантом, я нарисую специально для тебя по-настоящему прекрасный букет. А ты повесишь картину в свою спальню.

— Знаешь, чего бы я хотела, Шарлотта? — спросила мать. — Я бы очень хотела, чтобы ты написала картину для своей двоюродной бабушки Маргарет. Ей уже становится трудно выходить из дома. И я знаю, — взволнованно воскликнула она, — что, когда Маргарет была молодой, ее звали Маргаритка! Думаю, она была красива, поэтому все и называли ее именем цветка. Ты можешь нарисовать для нее вазу с маргаритками, и, клянусь, она будет счастлива!

И Аделаида поспешно отправилась искать Кэмпиона распорядиться, чтобы завтра с утра пораньше послали мальчика на цветочный рынок закупить огромное количество маргариток.

— Она еще не закончила с сэром Виджилантом, — призналась Аделаида Кэмпиону. — Но если маргаритки будут стоять у нее в комнате, они создадут ей, так сказать, нужное настроение.

Кэмпион понимающе кивнул и улыбнулся хозяйке. Он не откладывая позаботится о маргаритках, и ее милости не следует беспокоиться, пообещал он тихим голосом. Затем он напомнил герцогине о приглашении на вечер. Аделаида легким шагом поспешила наверх одеваться. Ей и в голову не пришло позвать Шарлотту, а герцог уехал в свой клуб.

Шарлотта тяжело вздохнула. Кэмпион бесшумно вплыл в комнату и, подавляя вздох, унес почти нетронутого цыпленка.

Ренуар, шеф-повар Калверстилла, напрасно растрачивал свое искусство на эту семью, совершенно напрасно. Но Ренуар об этом никогда не узнал бы. Когда за обедом не было гостей, Кэмпион сам убирал со стола тарелки, и они всегда возвращались на кухню в таком виде, словно эта дружная семья из десяти человек наедалась до отвала. Это входило в его тактику, направленную на то, чтобы Ренуар чувствовал себя счастливым, и он знал, например, что младшие лакеи, Фред и Сесил (смешное имя для лакея), никогда не проболтаются, что тоже попробовали главное блюдо вечера — утку с апельсинами.

Шарлотта уныло побрела в свою комнату. Она могла бы одеться и поехать вслед за матерью к леди Бриджплейт, но это выглядело бы несколько странно. А что, если ее мать поехала на другой вечер? Она вполне могла так поступить. Шарлотта приехала бы и оказалась без сопровождения, и бог знает, как бы пострадала ее репутация.

Горничная ушла вниз на кухню, поэтому Шарлотта сама раскрыла дверцы платяного шкафа и посмотрела на ряды висевших в нем платьев. В последнее время она мало занималась своими нарядами. Она понимала, что уязвленная гордость была одной из причин, заставивших потребовать, чтобы мать оставила ее в покое. Но сейчас она с отвращением смотрела на свои платья. Не то чтобы они совсем вышли из моды (даже ее горничная никогда не позволила бы молодой хозяйке надеть что-либо действительно старомодное), но они не соответствовали последнему стилю. И вероятно, худшим в них были их наивные пастельные тона — нежно-кремовый цвет невинности и юности.

«А я не юна, — безжалостно призналась себе Шарлотта. — Тогда почему я должна так одеваться?» Она принялась срывать платья с вешалок и швырять их на кровать. Когда через десять минут в комнату вошла Мари, не ожидавшая найти здесь свою хозяйку, она застыла в изумлении, глядя на груду платьев на кровати и Шарлотту, с довольным видом обозревающую четыре-пять утренних платьев, оставшихся в шкафу.

— Боже мой! — выдохнула Мари, испугавшись, не сошла ли ее хозяйка с ума.

«Шарлотта, — подумала Мари, — уже вела себя очень странно. Может быть, она решила присоединиться к этим нудистам, которые уезжают в Америку?»

— Мари! — не оборачиваясь, сказала Шарлотта. — Я решила все изменить. Завтра я поеду к мадам Бриджит и закажу совершенно новый гардероб. Все новое, с головы до ног.

Мари тотчас поняла, что происходит. Наконец-то хозяйка осознала истину: женщине нужен мужчина. По крайней мере в этом убеждала Мари своего возлюбленного, младшего лакея Сесила, когда они, тесно прижавшись друг к другу, лежали в комнате Мари. Кэмпион и миссис Симпкин, конечно, о том не знали, но французское здравомыслие Мари не требовало, чтобы она придерживалась английской морали. Они с Сесилом не могли пожениться до тех пор, пока она не накопит достаточно денег на приданое, но она не видела причины отказывать себе и Сесилу в удовольствии время от времени общаться друг с другом.

Глаза Мари заблестели.

— А ваши волосы, миледи? Вызвать месье Памплемусса?

— Да, Мари, очень хорошая мысль. — Шарлотта взобралась на кровать и, не обращая внимания на то, что мнет свои изящные платья, посмотрела в зеркало над туалетным столиком. Она распустила волосы. — Думаю, мне нужно что-то совершенно другое… Может быть, остричь волосы?

— О, леди Шарлотта, я не уверена, — ответила Мари, вспоминая, как она сушила перед камином красивые шелковистые черные локоны хозяйки. — Мужчины любят длинные волосы, — произнесла она с заметным галльским акцентом.

Родители Мари эмигрировали из Франции лет десять назад, когда она была еще маленькой девочкой, но в минуты особого волнения она говорила с французским прононсом.

— Короткие волосы… Ну, это очень ново, не так ли? Леди Мэрион Лам, конечно, остригла свои волосы, и Перл Клотвинд, американская наследница, и… — Мари умолкла. Она запоем читала сплетни в иллюстрированных газетах и знала, что стриженые волосы — самая большая смелость, какую может себе позволить молодая леди.

Мари обошла кровать и подняла вверх волосы Шарлотты. Они вместе уставились в зеркало; маленькое личико Мари напряглось, губы сжались. Она закручивала волосы Шарлотты то так, то эдак.

— Может быть, — наконец сказала она.

Прелестное лицо Шарлотты открылось. В течение трех лет, с тех пор как Мари стала горничной Шарлотты, хозяйка не позволяла ей тратить на прическу более десяти минут, и в конце концов отчаявшаяся Мари перехватила волосы простой лентой, которая лишь удерживала тяжелую массу волос, не давая им закрыть лицо. Но при таком обрамлении ее глаза проигрывали. Теперь же она увидела, что они были поразительно большими, миндалевидной формы, а ресницы — такими же черными, как и волосы.

— Посмотрим, что скажет месье, — объявила Мари.

Она испытывала глубочайшее почтение к месье Памплемуссу, о котором ходили захватывающие истории: он был парикмахером Людовика XVI; он чудом выскользнул из-под мадам Гильотины; он причесывал Жозефину, возлюбленную Наполеона. Конечно, все англичане ненавидели Наполеона, но Мари придерживалась иного мнения. Жозефина была образцом женской красоты и моды, а ее муж не заслуживал большого внимания.

— А что касается мадам Бриджит, миледи, — убежденно заявила Мари, — не желаете ли посетить заведение Антоне-на Карэма? Мадам Бриджит создает прекрасные платья для молоденьких девушек, но…

— Ты, конечно, права, — холодно ответила Шарлогга.

Она уже не была и никогда больше не будет молоденькой девушкой.

Встревоженный взгляд Мари она встретила сияющей улыбкой:

— По правде говоря, Мари, в любом случае мне никогда не был свойствен образ женщины-ребенка. Пришло время попробовать другой стиль. Вчера в парке я видела женщину в одном из этих новых платьев с высокой талией и без корсета. Разумеется, — добавила она, — дама, вероятно, не самой высокой морали, но дело в том, что этот новый французский стиль весьма очарователен. Как ты думаешь?

Мари хлопнула в ладоши.

— О да, леди Шарлотта! Месье Карэм именно тот, кто вам нужен! И у вас как раз такая фигура, что можно обойтись без корсета, — практично заметила она. — Возможно… вы могли бы заказать платье золотого цвета? Я часто думала, как великолепно бы вы смотрелись в платье такого же цвета, как занавеси в комнате для завтраков.

Только через минуту после столь неожиданного сравнения Шарлотта пришла в себя и улыбнулась.

— Я больше не буду носить розовое, — сказала она. — Ничего розового, кроме густого персикового. И… — задумчиво добавила она, — никаких оборок, никаких рюшей, никаких вышитых цветов, никаких бантов!

— Непременно, да, да! — почти захлебнулась от восторга Мари.

Шарлотта с улыбкой посмотрела на нее.

— А теперь, Мари, не заберешь ли ты все эти платья?

Глаза Мари засияли. Не от того, что она когда-нибудь сама наденет вышедшую из моды одежду — платья в таком прекрасном состоянии, что она сумеет продать их за кругленькую сумму и тем намного приблизит их с Сесилом свадьбу.