— «Сплетник» получил вызов в суд по поводу клеветы через шесть дней после публикации. Они, конечно, ожидали подобного шага с нашей стороны и подготовились, назвав вашу жену «Графиня», а вашего брата — «Близнец». Тем не менее мой стряпчий заметил, что существует только одна графиня — ваша жена, состоящая в родстве с близнецом мужского пола, и, следовательно, они нарушили закон, весьма строгий, когда дело касается клеветы, возводимой на личность. Проконсультировавшись со своими адвокатами, которые, естественно, согласились с мнением моего стряпчего, мистер Хопкинс, редактор, сделал мне весьма недурное предложение. Они напечатали полное опровержение. — Дженнингз протянул Алексу следующий листок бумаги. — К сожалению, опровержение почти ничего не изменило, потому что сезон уже закончился. Я с большим трудом заставил мистера Хопкинса сделать это. Я также решился назвать сумму в фунтах, которую, я уверен, суд присудил бы нам, если бы делу дали ход. Поэтому мистер Хопкинс согласился напечатать весной, когда начнется следующий сезон, еще одну статью о «Графине» и «Близнеце». Эта статья не будет иметь отношения к судебному иску, а появится как одна из последних новостей. Она опровергнет все выпады, содержащиеся в первой статье. Перед публикацией ее предоставят вам для прочтения и одобрения. Я рассудил, что будет лучше не упоминать о вашей брачной ночи. — Дженнингз тактично воздержался от замечания, что, согласно его расследованию, в этом пункте статья была совершенно правдивой. — Все это будет зависеть, к сожалению, от срока рождения вашего ребенка.

Оба помолчали. Дженнингз внимательно рассматривал яркие узоры восточного ковра, украшавшего его кабинет.

Наконец Алекс заговорил:

— Подготовьте документ о разводе.

Дженнингз кивнул. Деликатность не позволяла ему сказать, что уже готовый документ тоже лежал в его папке.

Алекс поднялся.

— Я сообщу вам, следует ли начинать дело о разводе.

Дженнингз поклонился, и Алекс вышел. Ему нужно все обдумать в тишине и покое. Совершенно очевидно, что в Лондоне между его женой и Патриком ничего не было. То. что Шарлотта, увидев Патрика, упала в обморок, заставляло его страдать. Конечно, она, должно быть, любит его. Женщины никогда не забывают своего первого мужчину. Алекс с усилием подавил острую боль, пронзившую его сердце.

Очевидно, ребенок являлся ключом к разгадке. Если это его ребенок, то Шарлотта теперь должна быть неуклюжей и толстой накануне родов. Но это маловероятно, думал он, вспоминая, что, когда он уезжал, у Шарлотты были месячные. Она тогда не была беременна, так чьего же ребенка она носит? Он прекрасно помнил, что Дженнингз говорил об «этом ребенке»; не оставалось сомнений в том, что Шарлотта носит чужого. Это, должно быть, ребенок Патрика.

Вдруг Алекс заметил, что идет по улице, оставив позади контору Дженнингза. Он оглянулся. Его грум следовал за ним, ведя в поводу лошадей. Лошади были свежие, и это позволяло сразу отправиться в Даунз-Мэнор. Его конюшни находились на Оксфорд-роуд, и он мог бы ехать верхом рядом с каретой. После недель, проведенных на корабле, ему меньше всего хотелось на целых два дня оказаться запертым в маленькой тряской карете. Подняв руку, Алекс подозвал грума и отдал несколько распоряжений. Один из лакеев соскочил с запяток кареты и побежал вниз по улице: он должен был собрать вещи Алекса и отослать их в Даунз-Мэнор.

«Я забыл распорядиться насчет подарков», — подумал Алекс, рассеянно глядя вслед лакею. Перед возвращением он с любовью выбирал подарки для Шарлотты и Пиппы: там кусок блестящего голубого шелка, здесь резную деревянную игрушку. Незаметно их набралось не один мешок. Эти подарки должны были показать жене и ребенку, что все пять месяцев он думал о них. Тем лучше, здраво рассудил Алекс. Достаточно того, что он был ослом, позволив себе думать о Шарлотте. Она же не вспоминала о нем после того, как он сел на корабль. Алекс лишь пожалел о подарках Пиппе. Ничего, пригодятся, чтобы развлечь девочку, когда они вернутся в Лондон без Шарлотты.

Сидя в карете, Алекс быстро привык к ее покачиванию и теперь холодным взглядом смотрел вперед, на дорогу, ведущую в Оксфордшир. Как сказал невозмутимый Дженнингз, все зависело от того, когда родится ребенок. Он узнает это, как только войдет в комнату, где будет Шарлотта. Если живот Шарлотты окажется не очень велик, он не видит смысла обсуждать с ней это неприятное положение. Зачем спорить? Сердце Алекса превратилось в холодную сталь, когда он представил, как жена будет умолять его, возможно, даже обещать — опять! — что будет ему верна.

Зловещая тишина царила в карете. Алекс чувствовал горечь во рту, и резкая боль пронзала ему голову. У него было ощущение, что какая-то важная часть его самого осталась где-то на дороге, там, позади, в столбе пыли, поднятой копытами его лошадей. Он не переставал думать: «Остановись! Сделай, чтобы все было как прежде… Кто-нибудь, пожалуйста, сделайте так, как было до того, как я пошел в министерство иностранных дел, до того, как я уехал в Италию. До того, как я уехал от Шарлотты!»

Но никто не захотел оказать ему эту маленькую услугу, и Александр Фоукс все больше отдалялся от того Алекса, оставшегося в пыли, — Алекса-до-Хастингса, Алекса-до-Италии, Алекса, который любил и был любим.

Глава 20

На пути к Даунз-Мэнор Алекс уже успел восстановить в своем сердце ледяную стену, которую разрушили в Италии воспоминания о Шарлотте. Предыдущие две ночи он провел без сна, его трясло от сознания собственного унижения. Наконец его губы скривились в злобной улыбке. «Боже, Патрик всегда говорил, что у меня дурной вкус, когда дело касается женщин», — думал он.

Весь этот скандал кажется до ужаса закономерным, если взглянуть на прожитые им тридцать с чем-то лет. Впервые он влюбился в саду — в девушку, готовившуюся стать проституткой. А затем попытался перенести полученный опыт на брак. Найти проститутку среди женщин высокого происхождения оказалось не слишком трудно. Разница заключалась в том, что его «девушка из сада» пошла по выбранному ею пути, а женщина, на которой он женился…

Ну а история Шарлотты говорит более чем достаточно. У Алекса сжалось сердце. Он твердо решил не выходить из себя, как это случилось с ним в Борнмуте. Какой смысл кричать на кого-то, кто просто не знает, что можно поступать иначе?

Алекс спохватился: он должен думать о Марии и о Шарлотте отдельно. Ведь Патрик был первым мужчиной, которого любила Шарлотта. Она отдала ему свою девственность… Это не то же самое, что делала Мария, которая спала с любым двуногим, имевшим соответствующее орудие. Если он войдет в комнату и увидит, что Шарлотта скоро будет рожать, он будет знать, что ребенок — его. Если же нет, то это будет ребенок его брата, и этот ребенок, вероятно, станет его наследником. После всего случившегося он покончил с женами и женщинами. Он отказался от идиотской мечты найти женщину столь же нежную и страстную, как та девушка в саду. Но он найдет какую-нибудь женщину, когда ему потребуется, и оставит титул и земли наследнику Патрика — даже если этот наследник будет ребенком Шарлотты.


Алекс не сознавал, насколько сильно он надеялся увидеть Шарлотту толстой и неуклюжей, пока ему не указали на новый летний домик позади замка. Она была там. Некоторое время, показавшееся ему вечностью, он стоял и смотрел на нее.

Напротив нее сидела Пиппа, они играли в куклы. Кукла Шарлотты говорила, а кукла Пиппы неуклюже танцевала на полу… Но его глаза были прикованы к талии Шарлотты. Ее беременность была очевидна. Прекрасная фигура раздалась в талии; ее грудь, мягко подхваченная белым муслиновым платьем, пышная и высокая, виднелась в низком вырезе платья. И она была сияющей, очаровательной и еще более прекрасной, чем он ее помнил. Мягкие локоны спускались на шею, длинные черные ресницы почти касались щек. Она была так очаровательна, что сердце перевернулось у него в груди, как будто кто-то вставил и повернул ключ.

И тут няня Пиппы подняла глаза и увидела стоящего возле домика хозяина. Одного взгляда жестоких мрачных глаз хватило, чтобы Кейти чуть не потеряла голову от ужаса, чего с ней еще никогда не случалось. И она инстинктивно постаралась защитить Пиппу от надвигающейся беды.

— Миледи, мы с Пиппой будем в комнате для занятий. — Кейти нагнулась и взяла Пиппу на руки, совершенно не обращая внимания на сердитый протестующий вопль.

Пиппа терпеть не могла, когда ее подбрасывали вверх. Маленькая кукла выпала из ее руки, и вопль перешел в вой.

Шарлотта отвела от лица темные волосы и в полном недоумении огляделась. Кейти уже быстрым шагом направлялась к дому, и голос Пиппы становился все тише и тише. Тогда Шарлотта поняла. Она повернула голову и посмотрела налево, и там стоял он, глядя на нее.

Ее сердце чуть не выскочило от радости.

— Алекс! — воскликнула она. Ее лицо сияло.

Он не пошевелился. Шарлотта осторожно поднялась с земли, оправляя свое белое платье с высокой талией. Французский фасон оказался исключительно удобным для беременных женщин: ничто не скрывает пополневшую фигуру так, как высокая талия, смущенно подумала Шарлотта. Он пристально смотрел на ее живот.

Глаза Шарлотты радостно светились. Конечно же, он ведь не знал, что она беременна!

— У нас будет ребенок, — светясь от счастья, сказала она.

Он по-прежнему не двигался с мести и ничего не говорил. Шарлотта встревожилась. Она сделала несколько неуверенных шагов ему навстречу и остановилась.

— У нас будет ребенок? — наконец произнес Алекс раздраженно. Его брови взлетели вверх, что ей очень нравилось, — но не теперь, когда он смотрел на нее с нескрываемым презрением. — Не следовало бы тебе сказать: «У меня будет ребенок»? — Его голос приобрел обычные бархатные нотки и стал почти вкрадчивым. — Нет, дай подумать… По-моему, лучше сказать так: «У Графини и Близнеца будет ребенок. Поздравления всем!»

У Шарлотты упало сердце. Конечно, она знала, что его возмутят оскорбительные намеки на отношения между ней и его братом. Но она никогда не думала, что он полностью поверит этой статье. Потому что он обещал верить ей… Она не произнесла ни слова, а только смотрела на него широко раскрытыми глазами.