— О, Питер!

Их губы слились в поцелуе. Он крепко обнял ее, и Мэриголд отдалась во власть нахлынувших на нее чувств. Ей казалось, что она вложила в этот поцелуй всю душу, но вдруг девушка с силой оттолкнула Питера.

— Нет, Питер, нет!

— Ты любишь меня! — ликующе произнес Питер.

— Нет, говорю тебе, нет!

Питер рассмеялся:

— Дорогая, ты не умеешь лгать. И твои губы выдают тебя.

Мэриголд сжалась, словно испуганный ребенок.

— Не заставляй меня влюбляться, Питер! Неужели ты не понимаешь, что это невозможно? Я не могу выйти замуж за тебя! Не могу выйти замуж за человека без средств! Я должна стать богатой, должна получить все, что хочу. Если ты заставишь меня влюбиться сейчас, потом я возненавижу тебя. Отпусти меня, Питер, отпусти!

Питер сначала сидел неподвижно, а затем очень тихо сказал:

— Хорошо, ты свободна.

Мэриголд вздрогнула и закрыла лицо руками.

— Ну зачем ты поцеловал меня?

— Ты маленькая глупая девочка!

В голосе Питера прозвучало сочувствие и понимание. Он снова обнял девушку.

— Я поцеловал тебя, потому что ты этого хотела, потому что ты любишь меня, Мэриголд, как бы ты ни пыталась обмануть и меня, и себя. А я люблю тебя с самого первого момента, как увидел тебя. Я хотел тебя, а потом понял, что и ты хочешь меня.

— Но это невозможно, Питер. Ты должен меня понять. Я не могу полюбить тебя.

— Почему?

— Ты знаешь.

— Только из-за денег?

Мэриголд кивнула:

— Да! Ты не знаешь, что это такое — быть бедной. Я всю жизнь ненавидела бедность. Ненавидела платья, которые приходилось носить, ненавидела пищу, которую приходилось есть. Да, по-своему мы были счастливы, но мне всегда хотелось большего. Я чувствовала себя птицей в клетке. Другие дети могли путешествовать во время каникул, а мы не могли позволить себе этого. У других девочек были красивые платья, собственный пони, праздники, — тысяча разных вещей, о которых мы могли только мечтать. А теперь я стала взрослой, и у меня появилась надежда, хоть и маленькая, встретить состоятельного человека, который даст все, чего мне так хочется.

— И ты считаешь, что любовь не имеет значения?

— Ну, конечно, имеет, но неужели ты не понимаешь, Питер? Неужели ты не видишь, что если я выйду замуж за тебя, то буду всегда обижаться на то, что ты не можешь мне многого дать. Со временем я просто возненавижу тебя. Ну зачем осознанно вступать в нищую, жалкую жизнь?

Мэриголд говорила все тише, а голос ее становился обиженным и несчастным. Ночь накрыла всю округу, почти ничего не было видно. Вдруг Питер притянул Мэриголд к себе.

— Ты маленькая глупышка! — мягко сказал он. — Неужели ты думаешь, что за деньги можно купить все?

Он положил ее голову себе на плечо и поцеловал. Он целовал ее страстно, почти грубо, но устоять против его привлекательности было невозможно. Сначала Мэриголд противилась, а потом стала отвечать на его поцелуи. Мир, казалось, закружился вокруг них. Мэриголд затрепетала в его руках… Но внезапно Питер отпустил ее.

— Вот мой ответ, Мэриголд, — сказал он и, не говоря ни слова, повернул ключ зажигания и погнал машину с такой скоростью, что девушке не на шутку стало страшно.

Автомобиль резко затормозил у «Головы сарацина».

— Спокойной ночи, Мэриголд.

Ей показалось, что Питер попрощался с некоторой иронией. Автоматически девушка потянулась за шляпкой, лежавшей на заднем сиденье. Затем взяла сумочку и посмотрела Питеру прямо в глаза.

— Спокойной ночи, Питер, — сказала Мэриголд и спросила: — А что ты собираешься теперь делать?

— Жениться на тебе. Разве я не сказал?

Мэриголд быстро вышла из машины, будто хотела освободиться от заклятия, которое он наложил на нее. Хлопнув дверцей, она пошла к дому, достала ключ из сумочки, открыла входную дверь, обернулась. К удивлению Мэриголд, Питер не вышел из салона, а продолжал сидеть, глядя ей вслед. Мэриголд заколебалась, а затем с вызовом сказала:

— Ждать тебе придется долго!

Уже войдя в холл, она услышала ответ Питера:

— Нет, дорогая, ты обязательно согласишься.

Через секунду послышался шум отъезжающего автомобиля.

7

Салли замечала, что Элейн все чаще замыкается, когда речь заходит об умершей матери. Любому, кого хотя бы немного интересовала психология детей, было бы ясно, что невозможность поговорить о маме создала у Элейн странный комплекс. С самого начала занятий с девочкой Салли видела, что она вздрагивает и словно съеживается при одном упоминании о детях и их мамах.

Именно это мешало Элейн подружиться с детьми ее возраста, с которыми она могла бы играть.

— Они тупицы! Ненавижу их! — мрачно заявила она, когда Салли предложила пригласить девочек к чаю.

— Но, Элейн, тебе было бы гораздо веселее, — возразила Салли.

— Если их пригласят, я им нагрублю, — предупредила Элейн.

Салли не сразу поняла, откуда у девочки такое неприятие других детей, но потом до нее дошло: Элейн хотелось быть такой, как все, хотелось, чтобы у нее была мама, о которой можно поговорить. Очень осторожно Салли начала разрушать этот барьер между своей воспитанницей и другими детьми. Это было нелегко, поскольку Роберт Данстен с трудом мог быть отнесен к «нормальным» отцам. После той первой беседы встретиться с ним больше не удавалось. Он уходил из дома еще до прихода Салли, а возвращался уже после ее ухода. Салли часто видела его имя в газетах, имевших отношение к финансам, и думала, что он слишком занят делами какой-нибудь корпорации, чтобы уделить время собственному ребенку.

Она часто удивлялась тому, как сильно Элейн любит отца при том, как мало она его видит. Но вскоре Салли поняла и это: Роберт Данстен был единственной постоянной фигурой в маленьком, ограниченном мирке Элейн. Она идеализировала отца, бессознательно защищая себя таким образом. Элейн как настоящая дочь Роберта Данстена была очень умна, сообразительна и довольно критична по отношению к окружающим. Она прекрасно понимала, что няня уже очень стара, а слуги не слишком утруждают себя заботами о дочке хозяина. Но отец был для нее идеалом и Элейн обожала его. Истинное положение дел для Салли стало проясняться благодаря некоторым оценкам, которые девочка повторяла, возможно, несколько преувеличивая вслед за отцом.

— Вчера вечером к папе приходил один человек, — однажды утром заявила Элейн, — и спросил, есть ли у него сокровища, а папа ответил, что есть, и показал на меня.

Что-то похожее Салли слышала несколько дней назад. Ей хотелось плакать от жалости к девочке, которая придумывала себе свидетельства отцовской любви.

Салли решила, что прежде всего необходимо поговорить с Робертом Данстеном, но вот уже больше недели он ускользал из дома незаметно. Однажды Салли все-таки столкнулась со своим работодателем, когда он поспешно выходил из лифта, на ходу надевая шляпу. В руках у него был портфель.

— Доброе утро, мистер Данстен, — окликнула его девушка.

Секунду он смотрел на нее, будто никак не мог вспомнить, кто это перед ним. Потом, видимо, вспомнив, ответил:

— О, здравствуйте! Мисс Гранвилл, если я не ошибаюсь? Простите, не узнал вас сразу.

— Я очень надеялась еще раз встретиться с вами и закончить нашу беседу.

— Беседу? — Роберт Данстен с трудом припоминал, о чем речь. — Ах да, конечно. Надеюсь, скоро нам представится такая возможность. Но сейчас, мисс Гранвилл, прошу меня извинить, опаздываю на важную встречу.

Он быстро вышел. Салли успела заметить большой черный автомобиль, ожидавший у входа. Девушка вздохнула и пошла к лифту.

Весь день Салли старалась сделать уроки для девочки как можно более интересными, а заодно и дать ей понять, что на свете существуют не одни только удовольствия и подарки. Когда подошло время пить чай, Салли уже очень устала, но оставалось еще одно очень важное дело, которое необходимо было завершить сегодня. Оставив надежду обсудить этот вопрос с мистером Данстеном, Салли поверила Элейн, что ее папа не будет возражать, если игрушки и детская мебель будут отправлены в приют. Заведующая, которой девушка позвонила, пообещала прислать фургон вечером.

Вместе с Элейн они начали упаковывать вещи. Они аккуратно заворачивали кукол в бумагу, вытаскивали из шкафов и ящиков комодов мягкие игрушки, книги, игры для маленьких детей. Игрушек оказалось очень много. Когда приехала машина и все погрузили в кузов, Элейн поразилась, какой большой оказалась комната.

— Да, теперь мы можем устроить перестановку, — сказала Салли. — А папа разрешил купить стол?

— Я еще не спросила, — ответила Элейн.

Салли удивленно взглянула на свою воспитанницу.

— Но ты сказала ему, что отправишь игрушки в детский приют?

— Сказала, — неохотно ответила Элейн и добавила: — Но не думаю, что он слушал меня.

— О, Элейн! — с укоризной проговорила Салли. Было слишком поздно что-либо менять, потому что последний мешок с игрушками уже погрузили в фургон. Интересно, не превысила ли она свои полномочия, распорядившись игрушками?

— Не беспокойтесь, мисс Гранвилл, — утешала ее Элейн, — папа ничего не скажет. Ему вообще все равно, что я делаю, лишь бы не беспокоила его.

— Ты не должна так говорить, — автоматически сделала замечание Салли.

— Но это правда, — настаивала Элейн. — А вы всегда утверждаете, что говорить надо только правду.

Салли попыталась сменить тему разговора, потому что правота девочки казалась слишком очевидной.

Вдруг открылась дверь, и на пороге возник сам Роберт Данстен.

— Здравствуй, папа, — обрадовалась Элейн. — Ты рано сегодня.

Она подбежала к отцу, и Роберт Данстен наклонился поцеловать ее с отсутствующим выражением на лице.