Распрямив плечи, она подошла к нему.

— Что вы хотите мне показать? Мне действительно не нужны никакие ювелирные украшения, и я не собираю старину.

— Тем не менее здесь кое-что есть для вас.

Старик достал из покрытого пылью ящика старинную, расписанную вручную шкатулку. Он поднял крышку, и петли отозвались скрипом. Внутри шкатулки оказались два ровных ряда тюбиков с краской. Они были аккуратно закрыты колпачками. Их было двенадцать, и все они дожидались своего часа.

Не думая ни о чем, Джейми медленно, удивленно и любовно провела кончиками пальцев по верхнему ряду тюбиков. Они казались теплыми, одушевленными и… заряженными странной энергией. Закусив губу, Джейми сразу же представила, как выдавила бы эту краску на мольберт, коснулась ее кисточкой из собольего волоса и нанесла первый волшебный мазок на белый, нетронутый холст.

Она быстро отдернула руку.

— А почему вы решили, что меня это заинтересует?

— А разве нет? — чуть усмехнулся старичок.

Потом улыбнулся, как Чеширский Кот.

— Может быть, да, а может быть, и нет. Но вы не ответили на мой вопрос.

Он пожал плечами, опустил глаза и занялся бисеринками, лежавшими на одном из подносов.

— Возможно, я ошибся. Может быть, вам нравится просто рассматривать…

— Нет, я возьму краски, — сказала она, трясущимися пальцами закрывая крышку шкатулки. — Я их беру. Сколько они стоят?

— Один доллар.

— Что? — Она удивленно засмеялась.

— Один доллар. Специальная цена для женщины, которая говорит, что ей здесь ничего не нужно… потому что она не знает, что ей нужно.

— Да нет, подождите…

— Возьмите это, — перебил он властным тоном и часто закивал, снова превратившись в улыбчивого старичка. — Возьмите это. Вы доставите мне удовольствие. Они сейчас свежие и яркие, но если останутся просто лежать на этой полке и засыхать, так зря и пропадут. Вы найдете им, безусловно, лучшее применение.

Да, — мягко сказала Джейми, горя нетерпением взять их в руки. — Но могу я заплатить за них настоящую цену, а то у меня такое чувство, что я вас обкрадываю?

— Нет, моя дорогая, вы доставите этим мне удовольствие. Считайте, что они предназначены для вас.

Говоря все это, он заворачивал шкатулку в коричневую бумагу и перевязывал ее бечевкой. Потом протянул сверток ей. И снова она заметила хитрый и загадочный блеск в его глазах.

Джейми почувствовала, что краснеет. Прижав сверток к груди, она протянула ему доллар и заторопилась к двери.

— Спасибо, — прошептала она, бросив быстрый взгляд через плечо. — Благодарю, — и вышла на улицу, в дождь.

Купив в магазине на углу свечей про запас, Джейми вернулась к себе в студию.

Вставив ключ в замок, она распахнула дверь в темноту.

— Да будет свет! — насмешливо произнесла она, чиркая спичкой.

Сваленные в беспорядке предметы и увешанные картинами стены вокруг нее приняли призрачные очертания. Она поставила один подсвечник на подоконник, один на кухонный стол и один на свой ночной столик, потом села и распаковала сверток.

Шкатулка была очень старой. Дерево было настолько истертым, что смотрелось как гладкая отполированная фанера. Роспись на крышке выцвела и была тусклой. Но внутри лежали двенадцать прекрасных сверкающих тюбиков с краской, упакованных каждый в глянцевую белую бумагу, на которой красивыми мелкими буквами были выведены на чужом языке названия. Она не могла прочитать то, что там было написано, но это не имело значения. Стоило повернуть колпачок на каждом тюбике, и появлялась краска: охра, умбра, светло-вишневая, желтый кадмий, шафрановая, берлинская лазурь, сажа, белая… и каждая из них необыкновенно красивая. Как мечты и грезы.

С бьющимся от нетерпения сердцем Джейми натянула на мольберт свежий холст. Она начнет сейчас же, немедленно, не теряя ни минуты, ни секунды. На этот раз у нее все получится. Непременно.

Как только она открыла краски, свет и тени замелькали в ее воображении, соединившись в образы, которые никогда не представлялись ей до сих пор. Она ничего не придумывала. Все получалось само собой, приобретало форму и набирало силу. Неудержимый импульс, рожденный в мозгу, передавался кончикам пальцев.

Держа в руке кисть, она делала один уверенный мазок за другим, позволяя краске вести себя. Ей грезились формы и образы будущей картины. Она находилась словно в трансе, позволив себе отключиться от реальности, войти в другое измерение, в другое состояние… следуя все дальше и дальше к чему-то таинственному. Ее рука подчинялась своей собственной воле. Холст расцвечивался, контуры возникали и перемещались. Краски струились, лаская грубую ткань холста. Холст теплел и оживал под поцелуями кисти и краски.

Вдруг она зевнула. Потом еще раз. Взглянув на часы, Джейми не могла поверить, что уже так поздно! Она рисовала несколько часов без перерыва, на одном дыхании. У нее вдруг стали слипаться глаза, стали тяжелыми веки, она ощущала усталость даже в ресницах. Вымыв кисти, Джейми потушила свечи и легла. Впервые за долгое время ее сны были свободны от ночных кошмаров.

Вечером следующего дня на другом конце города Эдвард Рокфорд, стоя в спальне перед зеркалом, внимательно разглядывал свое отражение. Что-то удерживало его здесь помимо его воли. Он понимал, что это безумие, но его не покидало странное ощущение того, что какая-то тень, какой-то призрак дрожит за его спиной, проникает в душу.

— Проклятие, — процедил он сквозь сжатые зубы. От напряжения у него заныл подбородок. Нахмурясь, он встряхнул головой, чтобы отделаться от непрошеных мыслей, но они остались при нем, все такие же мрачные и унылые, как все эти долгие месяцы и годы. Кажется, он не расстанется с ними никогда.

Как же быть сегодня? Ему не хотелось никуда идти. Мысль об очередном светском сборище, о душной комнате, заполненной болтающими людьми, была ему невыносима. Подумав об этом, он ослабил узел галстука и расстегнул верхнюю пуговицу накрахмаленной сорочки. Его темные глаза гневно вспыхнули. Не приходится рассчитывать на какое-то дружеское общение или что-то в этом роде. Это будет еще один вечер, проведенный в компании совершенно чужих людей, среди наигранного смеха и пустых разговоров. Это сводило его с ума. С ума! Он ощущал, как его чувства, его истинная суть бились, загнанные в клетку, ограниченные рамками, стремясь выйти из заточения, разрывая его сердце и душу.

Но нет!

Смотря прямо перед собой, в свои темные глаза, он осадил свой гневный пыл. Усмирил его. Загнал за решетку из мышц и костей, в клетку, которую он соорудил из воли и отчаяния.

Зачем идти? Беспокоиться? Останусь дома. Выпью. Почитаю. Не пойду!

Но что-то не давало ему покоя, гнало куда-то. Сегодня это чувство было сильнее, чем обычно. Оно было неистовым и непреодолимым. Куда оно звало? К каким надеждам? К каким мечтам?

Глупец!

Он холодно и горько улыбнулся. Его улыбка была такой насмешливой и такой пугающей, что у женщин, ждавших его внизу, в машине, побежали бы мурашки по коже. Если бы они могли это увидеть. Но этого никогда не случится.

— Никогда, — прошептал он, приняв бесстрастное выражение. Его темные-темные глаза не выдавали чувств.

Так, внешне бесстрастный и хладнокровный, он надел пиджак и вышел.


В этот самый момент в тишине студии раздался телефонный звонок. От неожиданности Джейми подпрыгнула. Держа в руке кисть, она направилась к телефону, который стоял на полу рядом с кроватью.

— Алло?

— Джейми? Привет, это Кент. Из соседней квартиры. Помните?

— Да, привет. Как дела?

Она нетерпеливо переминалась с ноги на ногу.

— Отлично. Я собираюсь сделать вам предложение, от которого вам не захочется отказаться. У моего друга есть три билета на сегодняшнюю презентацию в «Люперсайн». Это их фотовыставка. Отличные вещи! Вы идете с нами. Через час вам надо быть готовой.

Джейми покачала головой.

— Я не могу. Спасибо, но…

— Никаких «но» и «если». Вы будете в восторге. Нельзя же все время строить из себя отшельника. Скажите «да».

— Нет, я правда не могу. Я рисую и не хотела бы прерывать свою работу. С вашей стороны было очень мило подумать обо мне. Я очень признательна.

— Ясно. Знаете, что я сделаю? Я просто подсуну ваш билет вам под дверь. На случай, если вы сможете. Пока.

— До свидания.

Джейми с минуту смотрела на трубку, потом, нахмурившись, положила ее на место. Все утро и весь день она рисовала, находясь все в том же состоянии транса, как накануне вечером, и почувствовала раздражение, когда ее оторвали от работы. Меньше всего ей был нужен влюбленный сосед, караулящий ее под дверью. Словно опасаясь его внезапного появления, она окинула взглядом комнату и ахнула, широко открыв глаза.

Ее холст выглядел с этой стороны комнаты роскошно. От него исходил трепещущий живой свет. Казалось, он шел изнутри, от самой краски. Ошеломленная, она застыла на месте. Это был тот самый свет, который она видела в своем воображении, свет, который она видела до сих пор только в своих мечтах. Вот он… на ее картине!

Она неуверенно сделала шаг, подойдя поближе. Может быть это всего-навсего игра света, падающего через окна, невообразимая смесь смога и солнца. Может быть, ей все это только кажется. Она протерла глаза, измазав краской волосы и лоб, но ничего не произошло. Свет не изменился. Изумительный свет, прекрасный свет…

Но это был ландшафт!

На холсте оказался совершенно неожиданный пейзаж, который не был задуман ею: холмы и деревья, какое-то здание, угадывающееся в резких темных мазках умбры. Пейзаж был явно виден, несмотря на ее обычную абстрактную манеру письма. Это были ее мазки, такие же привычные, как ее подпись, характерные для нее яркие мазки, тонко нанесенные сверху. Но… пейзаж?