С этим он повернулся и пошел прочь так быстро как мог.

— Почему мы должны жалеть? — крикнула Ариадна, вскакивая и бросаясь вдогонку. Уже в который раз она чувствовала, что этот человек отвергает, отталкивает ее! — И что, скажи на милость, ты можешь «натворить»? Если заняться со мной любовью, то что в этом ужасного? Ведь нам обоим этого хочется, так почему же…

Колин повернулся, лицо его было мрачнее тучи.

— Ты хоть понимаешь, что говоришь? Ты все еще обручена с другим, обещана ему! Надо порвать с прошлым, прежде чем начинать что-то новое. Сейчас и речи не может быть о том, что мы поженимся…

— А кто тебе сказал, что мы поженимся? Я не говорила о браке.

— Что?!

— Не то чтобы я не хотела! — поспешно добавила Ариадна. — Я просто не могу, и ты знаешь причину.

Колин уставился на нее во все глаза, шокированный до глубины души.

— Ты хочешь сказать, что готова переспать со мной, а потом как ни в чем не бывало выйти за другого?

— Потому что я должна! Будущее породы «Норфолк» зависит от моего брака с Максвеллом! Понимаешь?

— Нет, черт возьми, этого мне не понять!

Он снова пошел прочь.

— Колин!

Он продолжал удаляться, и даже в походке его был гнев, а плечи были вызывающе расправлены.

Ариадна помедлила, потом бегом догнала его. Звук ее шагов не остановил Колина, тогда она схватила его за руку.

Он повернулся, в одном из своих редких и пугающих приступов ярости.

— Будь ты проклята! Оставь наконец меня в покое! Оставь меня!

Испуганная, она не успела даже отшатнуться. Рука Колина метнулась вперед, зарылась в волосы и больно рванула девушку к нему. Рот его обрушился на ее губы. Это жестокое, болезненное наказание едва ли можно было назвать поцелуем. Язык буквально ворвался в рот, заполнил его резким толчком. Другая рука подхватила за ягодицы и с силой прижала к твердой, подергивающейся выпуклости.

Бог знает почему Ариадна не сопротивлялась. Наоборот, она обвила руками его разгоряченную шею и запрокинула голову, подставляя лицо под поцелуи, по которым изголодалась. Ей было все равно, насколько они жестоки.

Она была сама покорность.

Возможно, это был наилучший ответ. Буря отгремела.

И поцелуй, и объятия стали бережными и ласковыми, пальцы в волосах разжались и начали размеренно двигаться, щекоча и волнуя.

Потом Колин оторвался от губ Ариадны и прижался щекой к ее макушке. Он дышал тяжело и хрипло, но объятий не разомкнул. Они так и стояли, неизвестно как долго, просто чувствуя желание друг друга.

Где-то невдалеке пискнула первая проснувшаяся птица.

Колин отстранился и приподнял лицо девушки за подбородок, чтобы заглянуть ей в глаза. Руки ее соскользнули ему на грудь и взялись за отвороты рубашки, расстегнутой у горла. Все было забыто: гнев, обида, гордость. Осталось сознание того, что ничего уже нельзя изменить.

Ариадна лукаво улыбнулась.

— Ну что ж, доктор, вы можете продолжать…

Он только беспомощно покачал головой, и она поняла, что все будет так, как она хочет, что она победила. Длинные ресницы, которыми она не уставала любоваться, опустились, голова склонилась, губы приблизились. Ариадна тоже закрыла глаза и ощутила мимолетное горячее дыхание на лице.

Рука снова легла ей на затылок. А потом все исчезло, кроме движения губ и легких, осторожных толчков языка.

Не сознавая этого, девушка снова закинула руки за шею Колина и прижалась к нему всем телом. Поцелуй длился и длился, и по мере этого что-то происходило с ней. Она была уже не леди Ариадна Сент-Обин, а просто женщина, которая желала мужчину.

«Колин, это ты… только ты… ты один! Я люблю тебя, обожаю, хочу тебя, хочу тебя, хочу!..»

Лишь смутно она осознала, что рубашка выскальзывает из бриджей, но прикосновение руки к обнаженному телу заставило сдавленно вскрикнуть от удовольствия.

Руки блуждали по телу под рубашкой все более жадно.

Ариадна забыла обо всем.

Глава 18

Тем временем Шареб-эр-рех проснулся на поляне под сенью старого раскидистого клена. Что-то разбудило его, и чтобы понять, что именно, он вскинул на точеной шее свою благородную голову и повел во все стороны ушами.

Негромкий, ласковый мужской голос. Тихий смех леди Ариадны в ответ.

Жеребец легко поднялся с травянистого ковра. Он ощутил гнев и ревность — да, ревность к врагу, который подло воспользовался минутами его сна для новых происков. Его переполняла жажда мести. Выходит, опрокинутое на голову ведро с краской ничему не научило негодяя! Он по-прежнему не желал знать свое место!

Надувшись, Шареб побрел по поляне мимо Грома и Штурвала, каждый из которых смотрел на него настороженно. Жеребец не удостоил эти два ничтожества даже взглядом. Зато при виде открытого сундучка ветеринара его охватила злобная радость. Приблизившись, он повернул ухо в сторону взгорка, за которым хозяйка отдавала свое внимание тому, кто его вовсе не заслуживал, потом заглянул в сундучок. На самом верху лежала еще одна бутылочка рома. После нескольких попыток жеребец ухитрился открыть ее зубами и поглотил содержимое до последней капли. Само собой, после этого грядущая месть показалась еще слаще. Зло оскалившись, он поднял копыто и примерился как следует ударить им по баночкам и склянкам.

Боль в крупе заставила его резко повернуться. Позади стоял Гром с воинственно прижатыми ушами.

Пару секунд животные с вызовом смотрели в глаза друг другу. Потом, полагая, что этого вполне достаточно, чтобы старая кляча опомнилась, Шареб снова отвернулся к сундучку и поднял копыто. И ощутил новый укус. На сей раз желтые зубы старого мерина прокусили кожу до крови.

Такого оскорбления Шаребу еще не наносили. И кто?

Ничтожество, место которого давно на живодерне! Он нагнул голову, собираясь цапнуть Грома за ногу, сделал рывок… и получил чувствительный удар прямо в лоб. Это Штурвал, рыча, прыгнул так высоко, как только позволили его короткие лапки. С обиженным ржанием Шареб сделал несколько скачков в сторону и остановился, угрюмо озирая своих противников, которые дружно повернулись к нему спиной, неся дозор над сундучком врага. Перед этим оскорблением предыдущее в счет просто не шло, вот только ответить означало бы унизить себя. Его игнорировали, причем намеренно!

Однако нужно было как-то выплеснуть клокотавшую ярость, и Шареб направил ее на ни в чем не повинный клен, под которым скоротал ночь. Он схватил зубами ветку, рывком содрал с нее листву и веточки помельче, оторвал ее, прижал копытом и начал разрывать на части зубами.

«Ну и пусть! Ну и пропадите вы все пропадом! Ничего себе друзья! И в ус не дули, пока я спасал хозяйку, а теперь строят из себя неизвестно что! От иных мух больше толку, чем от вас!»

Другая ветка последовала за изжеванной. Увы, Шареба ждал весьма неприятный сюрприз. Забыв в гневе всякую осторожность, он вогнал себе в горло обломок веточки, который там намертво заклинило.

Только тот, кому случалось подавиться рыбной костью, знает, как мучительно это ощущение. Избавиться от острого обломка не удавалось, сколько жеребец ни терся мордой о копыта и ни тряс головой. Ветка торчала в горле и причиняла ужасную боль. Шареба бросило в пот, и он отчаянно задвигал челюстями. К несчастью, этим он лишь глубже загнал веточку в чувствительную часть горла.


Колин лежал навзничь в траве, Ариадна смотрела на него, опершись локтями ему на грудь. Он мог видеть чудесные краски рассвета, они служили достойным фоном ее прелестному лицу. Она казалась такой изящной и хрупкой в его объятиях! Слишком яростное объятие могло сокрушить ее, как статуэтку.

Господи, как же до этого дошло? Он так старался, так боролся с собой все это время! С самого первого дня он делал все, чтобы не случилось того, к чему они шаг за шагом приближались сейчас! Он не выдержал испытания, а теперь поздно отступать, потому что почти невесомая тяжесть у него на груди уже воспламенила его, поцелуи заставили потерять голову и решение было принято.

В последней попытке предотвратить неизбежное Колин положил руки на плечи Ариадны. Он намеревался оттолкнуть ее, но вместо этого, наоборот, притянул, жадно ища губами ее губы. Он был бессилен против этого искушения.

Оставалось только изведать свое счастье медленно, глоток за глотком. Он мог подарить Ариадне свою нежность вместе со страстью, Осторожно, не выпуская ее из объятий, он повернулся на бок. Теперь они лежали лицом друг к другу в густой высокой траве. Ариадна дотронулась до его волос и улыбнулась.

— Как хорошо, что они снова светлые. Они под стать твоим глазам. Знаешь, я и не думала, что красивые глаза бывают не только у женщин, но и у мужчин. А брови у тебя темнее волос… — говорила девушка, прослеживая каждую кончиком пальца. — Так глаза кажутся еще яснее, еще глубже. В них можно однажды утонуть и остаться навсегда… и я, наверное, утонула. Хочешь пощупать мой пульс? Он наверняка частит вдвое!

— Мой тоже не мешает проверить, — с ласковой насмешкой предложил Колин, в свою очередь, касаясь пальцем дуги ее брови. — Хочешь?

— Да, но… я не знаю, как это делается, — с некоторым смущением сказала девушка.

— Я помогу. — Он приподнялся на локте и с улыбкой протянул руку. — Пульс меряют на запястье, с внутренней стороны. Дотронься вот здесь и поищи биение.

Ариадна с сосредоточенным видом последовала его указаниям, но никакого биения не обнаружила. У нее было забавное выражение лица — как у неопытной сиделки, которой впервые пришлось считать пульс.

— Чуть выше… еще… ну что, слышишь? Вот он, мой пульс.

— О!

— Немного частый, верно? Как по-твоему, переживу я то, что нас ожидает? Или это будет мой последний подвиг?

Ариадна засмеялась, но слегка покраснела. Пульс и в самом деле отчаянно частил под ее пальцем.

— Ах, миледи, — с насмешливым укором произнес Колин, — краснеть не советую. У вас поднимется температура и давление, и как доктор я вынужден буду запретить любую нагрузку.