Анна Кэмпбелл - Во имя любви

Пен тихонько вздохнула. Желание рассказать о своей любви улетучилось, как и ощущение счастья, хотя она все еще дрожала от переполнявших ее эмоций.

Что ж, Кэм окончательно поставил печать собственника на ее душе, она же, в свою очередь, утолила их обоюдный чувственный голод.

О Господи, ей следовало быть начеку. Всю свою жизнь Пенелопа знала, что признание в любви в лучшем случае заставит Кэмдена замкнуться в себе, а в худшем – спасаться бегством.

Впрочем, нужно было отдать Кэму должное. Он, скорее всего, не захотел бы причинить ей боль. Но он не любил ее и тем самым все-таки причинял ей боль – снова и снова.

Мысль о том, каким адом станет ее жизнь в браке, была сродни удару. Бесчестье и скандал – это ничто по сравнению с тем кошмаром, который ожидал Пен теперь, когда она окончательно и бесповоротно связала свою жизнь с жизнью Кэмдена.

Господи, какая же она глупая!

И самая большая ее глупость состояла в том, что где-то в глубине души все еще теплилась надежда, что со временем Кэм, возможно, сумеет ее полюбить.

Снова заглянув в глаза мужа, Пен увидела преграду, отделявшую его от нее – и вообще от любого, кто нарушил бы неприкосновенность его души. И было ясно, что преграда эта будет существовать всегда. Внезапно ей захотелось расплакаться, но все же она заставила себя улыбнуться и сказала:

– Кэм, я обещаю стать такой женой, которая тебе нужна. Ты никогда не пожалеешь о том, что женился на мне.

Герцог поморщился – как если бы слова эти ужалили его.

– Не говори глупости. Это я тебя не заслуживаю.

Кэмден наверняка ждал от своей острой на язык жены какой-нибудь колкости, но Пенелопа уже знала, что добровольно обрекла себя на жизнь во лжи, когда вышла замуж за Кэмдена Ротермера. И она не желала споткнуться на первом же препятствии, потому с улыбкой добавила:

– Я намерена стать самой выдающейся герцогиней на свете.

Кэмден испытующе посмотрел на жену.

– У тебя, Пен, грандиозные планы…

– А кому интересна заурядность?

Кэмден тихо рассмеялся, а Пенелопа вдруг подумала: «Как он может все еще находиться во мне – и в то же время оставаться на почтительном расстоянии?»

– Моя дорогая Пенелопа, ты не смогла бы стать заурядной, даже если бы очень захотела, – проговорил Кэм. И тут же поцеловал ее с такой страстью, что Пен сразу же стало ясно: даже самая выдающаяся герцогиня на свете не сможет отказать такому мужу, как Кэмден Ротермер, – пусть даже сердце этой герцогини разрывается от боли.

Возвращаясь из конюшни, где недавно родился жеребенок, и проходя мимо «голубой» гостиной, Кэмден услышал взрывы женского смеха. После замужества его сестры Фентонуик превратился в пристанище холостяка, поэтому смех этот немало удивил Кэма – ведь Пен, к его глубокому сожалению, в последнее время почти не смеялась.

Любопытство заставило герцога остановиться. Любопытство – и намерение спасти жену. Ведь если соседи вдруг решили нанести визит, решив, что недели уединения молодоженам вполне достаточно, то это будет первая встреча Пен с представителями высшего света после ее возвращения в Англию. И тогда она станет похожа на ягненка в волчьей стае…

Кэм всю жизнь сталкивался с недоброжелательным отношением. И началось все еще в Итоне, где однокашники насмехались над его распутницей-матерью. Так что умение справляться с подобными проблемами далось ему дорогой ценой.

Снедаемый беспокойством, герцог переступил порог роскошной гостиной. И тут же замер как вкопанный. Оказалось, что соседи собрались вокруг стола. Тут были графиня Марли, леди Грин и две ее дочери, три сестры Моултон-Брент, а также леди Фулхэм и ее незамужняя сестра – все известные сплетницы. И все эти дамы с интересом внимали тому, что рассказывала Пен, говорившая несвойственным ей тихим голосом.

Она вообще всю эту неделю была непривычно тиха, и Кэму начинало казаться, что он женился на двух разных женщинах. Одна из них была необычайно сдержанна, послушна и невероятно спокойна – прежде Кэм никогда не применил бы подобные эпитеты к Пенелопе Торн. Зато «ночная» Пен была невероятно страстной и с готовностью отзывалась на все его ласки. То есть Кэм как будто обзавелся идеальной женой и идеальной любовницей одновременно. О подобном мечтал каждый мужчина.

Только вот Кэм с трудом выносил такое положение дел. Новая версия жены совершенно сбивала его с толку и почему-то заставляла злиться – и на себя, и на нее.

Кэмден пытался достучаться до живой энергичной женщины, которую встретил в Италии, но все его неуклюжие попытки хоть как-то разрядить постоянно возникающее между ними напряжение Пенелопа встречала с холодным равнодушием. И даже, когда он находился в ней, Пен каким-то непостижимым образом умудрялась держаться как бы на расстоянии… А настоящая Пен, та, что пробуждала в его душе гнев и одновременно очаровывала его, та, что бросала ему вызов, – это женщина постоянно куда-то ускользала. Более того, казалось, что она отдалялась от него все дальше. Проклятье! Уже одного этого было достаточно, чтобы напиться. И Кэм с тоской подумал о стоявшей в библиотеке бутылке бренди, хотя едва перевалило за полдень.

Конечно, он никогда не желал глубокой эмоциональной привязанности в браке, однако считал, что между мужчиной и женщиной, живущими в одном доме – пусть даже таком огромном, как его, – неизбежно должна была возникнуть хотя бы дружеская близость. И тем не менее теперь он чувствовал, что их с Пен разделяло гораздо большее расстояние, чем в тот день, когда он спас ее от пьяных негодяев.

Однако же, даже несмотря на эту вежливую отчужденность, их страстные ночные встречи в постели явно выходили за рамки имевшегося у него опыта. Каждый раз, изливая свое семя, Кэм чувствовал себя так, словно отдавал жене очередную частичку своей души. Жена превращала его ночи в пожар страсти, а дни становились лишь мучительными перерывами в ожидании момента, когда можно будет снова присоединиться к Пен в огромной кровати на втором этаже.

И почему-то Кэмден чувствовал, что в такие часы теряет контроль над своими мыслями и эмоциями. Кроме того, ему казалось, что Пен как бы парила где-то вне пределов досягаемости – даже когда наслаждалась его самыми дерзкими и откровенными ласками. Причем ночью жена никогда ему не прекословила. А днем… Казалось, что днем она жила отдельно от него.

И вот теперь «дневная» Пен прекрасно справлялась с навязчивым любопытством дербиширских леди. Кэм уже собирался уйти, но тут леди Грин, заметив его, воскликнула:

– О, ваша светлость!

И тотчас же взметнулось множество шелковых подолов – все гостьи присели в реверансе, так что волосы Кэмдена, казалось, зашевелились от ветра. Кэм поприветствовал дам, начав с графини, считавшей себя главой местного женского общества (герцогиня Седжмур обладала более высоким титулом, и графине Марли наверняка это не нравилось).

– Ее светлость рассказывала о том, как вы героически спасли ее в Альпах, – проговорила леди Марли. – Неудивительно, чтобы вы влюбились друг в друга с первого взгляда.

Как и всегда, при слове «любовь» к горлу Кэмдена подкатила тошнота. Сделав над собой усилие, он изобразил улыбку и заметил:

– Судя по всему, эта история вас немало развеселила, миледи.

Тоже улыбнувшись, Пенелопа поставила чайник на столик. Она потчевала гостей с уверенностью, которой позавидовала бы даже его мать. На Пен было одно из тех платьев, что она выписала из Шеффилда. Их она намеревалась носить до отъезда в Лондон на следующей неделе. Причем это платье оказалось весьма консервативным – и по покрою, и по цвету. Кэмдену и в голову не пришло бы назвать жену «скучной», но в данный момент она именно так и выглядела.

– Это так увлекательно!.. – воскликнула одна из сестер Моултон-Брент.

– Как в настоящем романе, – добавила со слащавой улыбочкой леди Грин.

Подобное подобострастие ужасно раздражало, однако, еще раз оглядев дам, Кэм не мог не одобрить находчивости Пенелопы.

Все эти леди прибыли сюда, чтобы выразить свое презрение, но в рассказе Пен их брак предстал не жалким мезальянсом, а романтической сказкой.

Проклятье! Он настоящий глупец, коль беспокоился за Пенелопу. Он ведь совсем забыл, как она очаровывала все европейское общество. Торны зачастую игнорировали устоявшиеся в обществе правила, но завладеть вниманием слушателей они умели.

– Я только что рассказывала дамам, какой шок испытала, когда божество, коему я поклонялась в детстве, явилось мне на помощь в самый подходящий момент, ваша светлость, – проговорила герцогиня, снова улыбнувшись.

«Дневная» Пен всегда обращалась к нему официально. И каждый раз, когда она произносила своим сладким тихим голосом слова «ваша светлость», Кэм чувствовал себя так, как будто его ударили чем-то тяжелым по голове.

Конечно, ему не следовало чувствовать себя уязвленным из-за того, что Пен сейчас прекрасно обходилась и без него, – и все же это обстоятельство почему-то уязвляло.

Проклятье! Сейчас жена улыбалась ему так, словно встретила не слишком близкого знакомого. В такой ситуации даже самый благопристойный джентльмен разбил бы о камин какую-нибудь фарфоровую вазу, подвернувшуюся под руку, и приказал бы гостям своей жены убираться прочь.

Но почему же так происходило? Ведь он, Кэмден, знал Пен всю свою жизнь, – а она с каждым днем становилась для него все более чужой…

Меррик-Хаус, Мейфэр, начало апреля 1828 года

Выйдя из своего роскошного экипажа, дверцы которого были украшены гербом Седжмуров, Кэмден подал жене обтянутую перчаткой руку, намереваясь сопроводить ее вверх по мраморным ступеням.

– Благодарю вас, – сказала Пен не принадлежавшим ей голосом, кивнув слуге, придерживавшему дверцу кареты.

При взгляде на величественный особняк Джозефа Меррика, виконта Холбрука, и его красавицы-жены Сидони Пен крепче сжала руку мужа. На ее лице отразилось нечто очень похожее на искренние эмоции. И эта тщательно скрываемая тревога заставила Кэмдена почувствовать себя немного лучше. В последнее время Пен была так не похожа на себя прежнюю, что ему часто хотелось ущипнуть себя за руку, дабы убедиться, что он не спит. И еще ему очень хотелось убедиться, что Пен – живой человек, а не прекрасное мраморное изваяние.