Я проводила его до стены, которая разделяла наши дома. Мы пересекли парк, наши компаньонки сопровождали нас. В момент прощания он не приблизился ко мне, не обнял. Стоял без движения. Потом сказал, что придет повидаться со мной завтра на рассвете до своего отъезда в Кабул.

Атмосфера в нашей комнате была необычной. Все мы были взбудоражены. Джамиля пребывала в задумчивости, потом пробормотала: «Брижитт… Я тоже влюблена». Что? Джамиля влюблена? «В парня из Кабула… Мои родители не в курсе». Теперь я поняла ее торопливое одобрение моего согласия выйти замуж за Шахзаду. Я повернулась к Мерхии, сидевшей на кровати. Она расчесывала свои длинные черные волосы. «А ты, Мерхия, влюблена в кого-нибудь?»

Она вмиг перестала орудовать щеткой. Улыбка исчезла, внезапно она показалась мне сильно постаревшей. «Не думаю, что когда-нибудь смогу полюбить мужчину, Брижитт-джан. Мое сердце умерло вместе с матерью… Знаешь, есть цветы, которые растут и распускаются на деревьях. Сильный дождь сбрасывает их на землю, где они вянут и умирают. Так вот, я была таким цветком. И когда моя мама умерла, я упала на землю». Я сказала ей, что однажды она почувствует, что ее сердце бьется ради любви. Она наморщилась, выражая сомнение.

Но потом веселье внезапно вернулось в нашу комнату, и девочки стали прыгать от радости за меня. У афганцев есть удивительное, на мой взгляд, свойство: испытывать противоположные эмоции на небольшом отрезке времени. Потом они нанесли мне макияж, чтобы сделать фотографию и обессмертить этот день.

Будильник прозвенел в три утра. Я уже поднялась, торопясь сделать свои сто шагов по веранде, несмотря на холод. Дверь осторожно открылась, пучок света от торшера разогнал темноту. Это был он, завернутый в свой пату. Шахзада, казалось, держал еще большую дистанцию, чем накануне. Впервые мы были одни, без свидетелей. Мы шептали слова, которых ни один, ни другой не понимали. Он медленно снял накидку и протянул мне. Это не было покрывалом из грубого льна, какие носили в Панджшире. Эта была мягкой, из тонкой ангоры. Я собиралась сказать ему, что счастлива, оттого что повстречала его, но он закрыл мой рот поцелуем. Первым. Коротким.

Потом он уехал.

Глава 7

Шахзада

Бог послал ему эту женщину. В ту самую секунду, когда он увидел ее, он почувствовал себя умиротворенным, не понимая почему. Но он знал, когда полюбил ее.

Она держалась прямо и с достоинством перед седобородыми старцами. Высокая, словно каменная статуя. Ее светлые волосы были покрыты косынкой. Она не обращала на него никакого внимания. Звучным голосом, в котором было столько эмоций, она произносила слова, которые он ждал услышать. Она покорила его своей уважительностью, так мило соединившейся в ней с беззастенчивостью иностранки.

Он полюбил ее, когда перед собранием старейшин она продемонстрировала мужество, достойное мужчины. И у него, Шахзады, появилось ощущение, что его сердце раскололось пополам.

Это и есть любовь? Ему было знакомо желание, но еще никогда он не испытывал страсти, не ожидал того, кто занимает твои мысли и днем, и ночью. В мире, где он жил, любовь — ошибка, а само это слово — табу. Пуштуны не женятся по любви, не выбирают себе жен сами. И никогда не выказывают публично своих чувств к ним, даже перед близкими.

Золотистые волосы, жизненная сила этой женщины покорили его. Очень скоро он влюбился в ее голос. Он мог бы отказаться от многого в жизни, только бы слышать этот голос — красивую и сильную мелодию. Она перевернула его, перечеркнула прошлое, освободила от агрессии, избавила от напряжения, которое постоянно мучило его.

«Мохабат»[20]. Он повторял это слово много раз: «Мохабат». Любовь, поразившая его, пришла в тот момент, когда он начал искать себе вторую жену. Годы войны в горах остались в прошлом, пришло время отпраздновать пришедший сюда мир, пусть пока еще хрупкий. Отпраздновать с женщиной, которая будет с ним рядом. Он нежно любил свою первую жену, уважал ее. Но она жила в горах, озабоченная делами на ферме. Она родила и вырастила семерых детей. Сейчас ему нужна женщина, которая жила бы лишь для него одного, образованная женщина, способная открыть для него мир.

Эта иностранка должна была уехать — время торопило. Он столкнулся с неразрешимыми проблемами, но, как бы ни разворачивались события, у него не было времени на соблюдение принятых в афганском обществе условностей: с какой семьей встречаться, с кем из клана договариваться о свадьбе, как сообщить ей о своем намерении? И потом, нравится ли он ей? Она не была пуштунской женщиной, готовой подчиняться, она никогда ничего не сделает против своей воли. Он видел ее в гневе, поэтому и не строил иллюзий.

Он не хотел ни пугать, ни неволить ее. В течение долгих совместных ужинов он наблюдал за ней, пытаясь уловить ее интерес, но все указывало на то, что она видела в нем лишь посредника, помогающего им в работе, ничего больше.

Очень помогли девочки. Его интерес к их преподавательнице не ускользнул от их глаз. Однажды вечером, после возвращения из экспедиции, его возлюбленная попросила учениц передать ему, что пора прекратить играть с ней. Он воспользовался случаем и осмелился спросить у них: «Вы ее хорошо знаете… Что вы думаете о ней?» Их лица просияли. Мерхия, которая напоминала ему перепелочку, живую и веселую, воскликнула: «О, она нас всему научила. Она — наше электричество, без нее мы никогда не увидели бы света!» Они любили ее, всему у нее учились.

Его беспокоил еще один момент, в отношении которого традиция была непреклонна. Но он колебался. Джамиля казалась ему слишком молодой, чтобы обсуждать это, но кого же еще он мог спросить? Обычно сведения такого рода — прерогатива женщин. Но он хотел знать. Понизив голос, он спросил на дари:

— Скажи мне… были ли у Брижитт другие мужчины? Девственна ли она?

— Это просто любопытство или серьезно для тебя?

Малышка нахмурила брови с видом разгневанного цензора. Очевидно, эта женщина умела выбирать себе телохранительниц.

— Она мне нужна! — сказал он, негодуя. — Да, я хочу сделать ей предложение!

— В таком случае знай: если у нее и были другие мужчины, что мне безразлично, она не стала от этого менее порядочной. Если ты любишь ее по-настоящему, ты должен принять это.

Он долго размышлял. Люди будут судачить о них. Но любовь придала ему силы.

— Хорошо. Я принимаю ее такой, какая она есть.

Джамиля пообещала, что поможет ему объясниться с Брижитт.

Невероятно, но эта женщина, по поведению которой ни о чем нельзя было догадаться, любила его с самого первого мгновения их встречи. Мохабат. Она приняла все условия: его жену, детей, ферму в горах — все, не ставя никаких условий. Он был счастлив. Но вместе с тем понимал, на что обрекает ее. От этой мысли ком подступал к горлу.

Она встречалась с кучи, снимала их нищету, как и бедность хазарейцев в Бамиане. Однако она не могла представить, насколько он был нищ. Она не подозревала о том, как живет женщина в кругу семьи, как подавляется ее жизнь в деревне. Ему же было хорошо об этом известно. Если он женится на ней, она должна будет подчиниться правилам племени. Это было немыслимо.

Существовало еще одно препятствие, о котором он ей ничего не сказал. Его окружали враги — по линии кровной мести и политические, которые преследовали его в течение многих лет; может быть, даже наблюдали за ним в этот самый момент. У него всегда было предчувствие, что он умрет молодым… Какое же будущее он может дать этой сильной и свободолюбивой женщине?

По сути, она была, как те синицы, которые жили в вольере у него в парке. Он часто ходил смотреть на них, и не было ничего приятнее, чем слышать их щебетанье или видеть их спящими в рядок на одной ветке. Зимой он переносил их в теплое место, а летом — в прохладное. Они были ухоженны, любимы, но при этом не были счастливы. Ничего странного, ведь они жили в клетке. Брижитт повторит их судьбу. Если он женится на ней, однажды ему придется покинуть ее навсегда. Его сердце сжалось.

Он никогда не уедет отсюда. Он рос здесь, идя по стопам отца, следуя за ним по стране моман-дов — пешком, верхом на муле или в машине. Он спал под открытым небом, шел часами под раскаленным солнцем, делил глоток воды с другими путниками. Он любил эту землю всей душой. И даже если иногда его тянуло за горы, к неведомым морям, океанам, городам, он всегда возвращался к этому пейзажу, потому что все, что делало его счастливым, находилось в этих пределах. Ничто в мире не могло сравниться с величием этой долины камней, плоской, словно ладонь, напрочь лишенной деревьев и кустарников, но каждой весной покрывающейся ковром из диких цветов буквально за несколько часов. Никакое другое небо не пленит своим звездным небосводом так, как это бывает момандскими ночами. Ни один город не обладает такой чистой красотой, как поселения торчи. А чего стоят вырытые в земле улочки племен кабри? И какой другой ветер принесет ему острый приятный запах эвкалипта, смешанный с пылью? Он знал. Знал наверняка: больше нигде он не сможет наблюдать за движением солнца — от восхода до заката. Вот что говорил он себе, усмиряя мечты о бегстве, которые все еще посещали его иногда.


Ночью, когда наконец разошлись последние посетители, он уединился в своей комнатке и открыл большую тетрадь, которую она подарила ему, чтобы он мог записывать свои мысли. С чего начать? Сидя на матрасе под светом неоновой лампы, он писал правду. Он не хотел, чтобы их свадьба повредила этой женщине.

«Брижитт, мое сердце переполняется любовью к тебе. Я счастлив, что ты решила провести со мной остаток жизни. Но я хочу, чтобы ты знала, что существуют две разные жизни: одна — городская, другая — деревенская. Разница между ними огромна, как та, что разделяет ночь и день. А наши ночи очень темные.