На-до-е-ло!

Вокруг меня одно дерьмо. Мне жить не хочется, но и умирать я тоже не собираюсь. Я не повторю «геройский подвиг» своей мамаши. Это она поступила, как отчаянная трусиха, я же такой не являюсь. Поэтому я все еще дышу и порчу всем существование своим поведением. И, думаете, меня это волнует? Нет, не волнует. Пускай терпят или уходят.

А ушли многие. Все мои друзья в Нью-Йорке за прошедший год вычеркнули меня из своей жизни. На каждой из четырех стадий скорби меня кто-то оставлял. Вы спросите, почему не из пяти? Ответ на поверхности – до последней я так и не дошла.

На первой, когда я все отрицала, с дистанции сошли двое, самые отвязные и взбалмошные, им стало скучно.

На второй, когда все во мне начало дышать злостью, ушла одна ранимая девочка, не выдержавшая агрессии.

Третья была самой короткой. Я осознала невозвратимость произошедшего, поняла, что моя мать неизбежно ушла, но принять так и не смогла. Я сидела у могилы, торгуясь с Всевышним, и молила, чтобы это все было страшным сном, забытым при пробуждении. Решившие, что я свихнулась, еще два человека из моего окружения тихонечко закрыли свои двери.

И самое веселенькое осталось на десерт – депрессия, но не обычная, а с примесью раздражительности, нервозности и той самой агрессии. К этому состоянию я уверенно приросла и по сей день так из него и не вышла. Самые стойкие друзья терпели все, поэтому я сама их вышвырнула. Как ненужные шмотки, они оказались на помойке моих воспоминаний.

Меня больше не волновали чьи-то жизни, не интересовали чьи-то проблемы и радости, даже свое будущее не беспокоило, что уж о других говорить. Я не вернулась в Джулиард, чтобы продолжить ранее намеченный путь к мечте. Те цели построила другая девушка вместе с матерью. Но ни той, ни другой не стало. Так в чем смысл что-то продолжать?

К черту выпускной курс, к черту успешное будущее. К черту все.

Весь год я паразитировала. Изводила нервную систему отца, его адвокатов, наших охранников и экономку; связалась с мутной компанией на темных улицах Нью-Йорка.  Потом мы уехали из родного мегаполиса, оказавшись в Городе братской любви и моей сильнейшей неприязни к нему.

Отец надеялся, что с переездом все изменится, я изменюсь. Он даже предложил мне восстановить курс хореографии в университете искусств Филадельфии. На что был мягко послан куда подальше. Я не хочу больше танцевать, а уж тем более возвращаться туда, где фамилия «Коуэн» более чем известна и значима.

Начать снова заниматься танцами – сродни распарывать ноющий шов всякий раз, когда он начинает затягиваться.

***

Я устала открывать глаза утром и придумывать причины, чтобы встать.

Сегодня семнадцатого августа. Позади неделя молчания. Я ни с кем не разговаривала, никуда не выходила и почти ничего не ела. Я даже не вымещала свой гнев! Мнимое равнодушие внутри клубами свинцового тумана прилипло к телу. Я забила все эмоции в гроб и надежно заколотила крышку прочными гвоздями.

Я каждый день открывала фотографии, видео матери и бесчувственно смотрела на кусочки прошлого. Если раньше они вызывали страдания, то теперь от них ничего не исходило. Пустота.

Каждый день я изучала сайты, описывающие болезнь и безотрывно пялилась на экран с жалкими изображениями несчастных, чью судьбу безвозвратно изменил страшный недуг.

Прикованные к инвалидному креслу немощные тела, обездолено свисающие ослабшие руки, странное и даже в каких-то местах пугающее выражение лица… Я старалась представить мать в этом положении, и, честно, не могла. Кого угодно, но только не эту, полную жизни и энергии, женщину.

Вероятно, она тоже искала информацию о диагнозе и чувствовала себя зверем, угодившим в смертельный капкан. Вот ты есть и одновременно тебя уже нет. Ты не умираешь стремительно, но уже и не живешь. Ты медленно и мучительно таешь, сгораешь, испаряешься. Вот она и приняла решение. НИ СКАЗАВ МНЕ ОБ ЭТОМ АБСОЛЮТНО НИЧЕГО!

Ночью она мне приснилась в красивом бордовом платье, исполняющая соло. В ее изящных плавных движениях сквозило бессилие и усталость. В глазах блестели молчаливые слезы. На ее губах застыла вымученная ассиметричная улыбка. Это был танец отчаяния, танец принятия непростительного решения.

Бешеное громыхание в груди принуждает разомкнуть веки. Втянув истерично воздух, я не ощущаю грани реального и вымышленного. Я вижу ее призрачный силуэт, витающий по комнате и выглядывающий из окон. Она пришла сюда, чтобы напомнить о себе, о том, что она сделала, о том, что бросила меня.

– Убирайся, убирайся, убирайся!

Мой крик полирует горло наждачкой и заставляет всех проснуться в глухое летнее утро. Спустя минуту врывается отец, позади которого уже стоят наготове телохранители, решившие, что сюда пробрался вор.

– Милая, что случилось? – Он подбегает ко мне и внимательно присматривается, пока Стив с каким-то парнем обшаривает каждый уголок комнаты. – Ты такая бледная! Почему тебя трясет? Ты заболела?

Да какая к черту разница, что со мной?! 

На шум прибегает миссис Данн со стаканом воды и таблеткой успокоительного.

– Выпей, маленькая моя, выпей, зайчик. – Она заботливо убирает волосы с моего мокрого лица. – Все хорошо, мистер Коуэн, она будет в порядке. Ей всего лишь приснился кошмарный сон. Правда, детка?

Я лишь холодно смотрю на них всех, побуждая негодующим взглядом оставить меня в покое. Они знают, что если ослушаться, будет истерика, поэтому молча выходят.

Я уже привыкла держать всех на расстоянии. Малейшая попытка нарушить его причинит другим кучу проблем и пробудит боль в глубине моей черствой души. Мне не нужно ни того ни другого.

– Сегодня же ровно год… Бедная девочка, – причитает экономка за дверью, думая, что я ее не слышу.

– Заткнитесь! Я не хочу, чтобы меня жалели! – ору я, кидая стакан воды в стену.

Я не бедная, а разбалованная истеричка.

Так и настал очередной гребанный день. Уровень паршивости моей жизни близится к критической отметке. Еще пару событий и датчик взорвется, а всех накроет ударной волной. И черт его знает, насколько эта волна станет губительной для окружающих.

Уже два часа я трясусь в машине на пути к кладбищу Грин-вуд. Холодные капли разрисовывают стекло, выстраивая незамысловатые узоры. И именно сегодня дождь решил поплакать, ветер протяжно позавывать, а свинцовые облака со скорбью понаблюдать. Природе приспичило побыть на подпевках у горя, устроив очередные похороны.

Теперь я не понаслышке знаю, что когда тебе плохо, все вокруг начинает строить декорации к твоей трагедии. Тучи прогоняют солнце, над морем властвует шторм, мрачные лица прохожих появляются на каждом шагу. Да, судьба полюбила надо мной издеваться. Чувствую себя школьницей, которую чмырят занозы-старшеклассницы. Вот сейчас меня явно окунули башкой в унитаз.

Малышка Ив смиренно сидит на заднем сидении, уцепившись в свою куклу и напевая ей какую-то глупую песенку. Она единственная в семье, кто не понял, что толком произошло. Она лишь знает, что ее любимая мамочка уехала в прекрасную сказочную страну и больше оттуда не вернется. Бедная девчушка, ее ждет взросление без материнской поддержки. Ее волос никогда не коснется теплая рука родной женщины, а переживаний никогда не успокоит мягкий голос. Надеюсь, это не помешает ей стать хорошим человеком, а не той, кого из себя теперь представляю я.

Темно-красные розы, которые она любила, упали на кладбищенскую землю, ставшую ей последним пунктом назначения.

Не знаю, зачем я сюда приехала. Что я здесь забыла?! Смотреть туда, где разлагается ее тело; на понурые лица тех, кто решил почтить ее память? Это же добровольное глумление! Все говорят, какой талантливой и хорошей была Мередит Коуэн, но никто и рта не раскрывает, чтобы заметить, как мерзко и подло она поступила.

Все знают, но молчат. Показуха.

Стоя отрешенно вдали ото всех, я не плачу, ревет во все горло моя душа. Я не кричу от пустоты, кричат мои трясущиеся руки, сердитый взгляд и учащенное горячее дыхание.

Дождавшись подходящего момента, я незаметно покидаю место вечного упокоения.

Идти по знакомым улицам единственное, что приносит удовольствие. Последний год я часто зависала в Бруклине, сбегая из Верхнего Ист-Сайда. Здесь самые нормальные ночные клубы, куда не ходит опостылевшая манхэттенская элита. Здесь основная тусовка плохих девочек и мальчиков. Здесь разбивались рандомные морды. Здесь центр всех сумасшедших событий моего агрессивного периода жизни и здесь до меня никому не было дела. Я была вольна творить все, что вздумается и не вздумается.

А вот и один из зачуханных баров, в котором я часто зависала, – Блэк Кэт. Грех не зайти!

Я распахиваю скрипучую дверь, и паб окутывает меня знакомым запахом жженой карамели и хмельного пива. Приглушенный, словно в подвале, свет пляшет по кирпичным стенам, содрогаясь от топота.

Людей не много, как и принято в такое время: сейчас еще около шести. Но дайте этому месту пару часов, и здесь будет целая толпа желающих надраться и выплеснуть свою энергию в неумелых танцах.

– Даки, ты ли это?! – Басистый голос бородача Джексона встречает меня прямо у порога, как старую добрую приятельницу.

– Привет, дровосек!

Я усаживаюсь на высокий стул и по-хозяйски закидываю ногу на ногу.

– Ты куда пропала-то?

– Меня затащили в Филадельфию.

– Во дела! Так ты что, как всегда, сбежала?

– Типа того.

– Что ж… – Почесывая свою жесткую растительность на лице, меняется в голосе он. –  Давай угощу чем-нибудь за счет заведения! Как обычно, джин с колой?

– Без колы.

– Ты сегодня по хардкору, малышка.

– Ну а чего тянуть?

– Действительно. Вся суть Коуэн в одном выражении.

Бармен внимательно смотрит, как стремительно пустеет стакан и смеется.

Горчащая ядреная жидкость проникает в горло. Вкус можжевельника и пряных трав пробивает нос и вызывает слезы. Джексон уже протягивает стакан с колой, но я трясу головой и громко взвизгиваю, от чего все посетители сразу же обращают на меня внимание.