Нат Рейвен - Внутри меня гасли звезды

– Я не знаю… сбился со счета. Я боюсь даже представить, что будет, если с тобой что-то случится. Я не смогу жить с этим.

– Маме ты тоже так говорил? Ну ничего, живешь же как-то, даже новую избранницу себе нашел.

Зря я это начала. Горячие вспышки искр в глубине души начинают прокладывать губительные дорожки, ускоряя пульс моего эмоционального состояния до предела. Уже чувствую, как меня снова трясет от злости.

– Я живу только ради тебя и Ив.

– Ага, а еще ради любовницы.

– Она не любовница.

– Ой, давай не будем! Я не маленькая девчонка. Она неплохо целуется? В постели хороша?

– Даки!

– Я прошу тебя, отстань от меня. Или ты ждешь, что я буду извиняться?

– Нет, не жду.

– Правильно. Пап, уходи, а?

– Я не уйду, пока мы серьезно не поговорим.

– А сейчас мы говорим не серьезно?

Отец утирает последние капли со щек. Мне ни сколько его не жалко. Я бездушна, моя глубина пуста. И никакие слезы и слова не заполнят ее. Как говорил Конфуций: «Из всех преступлений самое тяжкое – бессердечие». И я преступница. Я больше не способна чувствовать других людей. Из меня вырвали это гребанное сердце.

– Я знаю, что ты обо мне думаешь.

– Сомневаюсь! – Я повышаю голос. – Хочешь правду? Я думаю, ты мерзкий предатель. Через неделю будет ровно год, как не стало матери. Через неделю! Семнадцатого августа. А ты уже нашел ей замену. Но только кривоногая партнерша никогда не станет частью этой семьи, понял?

– Родная, послушай…

– … не перебивай меня! Раз уж я начала, то скажу все. Не смей ее сюда больше приводить. Пожалей. Я устрою ей здесь адскую жизнь, если ты не прислушаешься. Поверь мне, я сделаю все возможное, чтобы она забрала свои шмотки и укатила как можно подальше отсюда. Ей еще долго будут сниться кошмары.

– Почему ты так меня ненавидишь, а? Разве ты злишься именно из-за того, что я нашел кого-то другого? Скажи правду, давай! – Его лицо кривится в гримасе отчаяния.

Он задал очень опасный вопрос. Рискнул по-крупному. Мы дошли до финальной точки. Я никогда не говорила об этом. Все это время я молчала, но подсознательно знала, что именно во мне заставило ненавидеть близкого человека с первых же дней утраты.

– Ах, ты хочешь знать первопричину? Ты сам захотел, милый папочка. – Теперь меня точно не остановить. – Во всем, что произошло с мамой, виноват только ты. Она наглоталась таблеток из-за тебя. Из-за твоего невнимания к ней, черствости. Думаешь, я не слышала, как иногда поздними ночами, когда ты был на очередной «сделке», она плакала. Она чувствовала что-то, и теперь я знаю, что именно. Она поступила очень плохо, но ты причина этому.

– Вот оно что… Значит, такого ты обо мне мнения. Самого низкого?

– Понадобился год, чтобы это понять?

Он содрогнулся и сел на кровать, сжимая кулаки. Когда он так делает, это значит, что боль в его душе достигла максимальной отметки. Его губы вытягиваются в прямую линию, а глаза загораются задумчивостью. Сейчас он на перепутье мыслей, и только ему известно их содержание.

– Дакота, ты ошибаешься, – пару раз глубоко вздохнув, спокойно говорит отец.

– Не успокаивай себя.

– Я никогда не изменял твоей матери. Я любил ее. Хочешь понять, почему она так поступила? Об этом знают немногие, потому что она сама этого пожелала!

– Что ты имеешь в виду?! Не смей мне сейчас врать, понял? Хорошо подумай, прежде чем открыть рот.

– Она была больна. Мередит решила уйти только потому, что не смогла смириться с уже поджидающей ее смертью.

Мне кажется, снаружи, посреди ясного неба грянул сильнейший громовой раскат. Барабанные перепонки завибрировали так сильно, что стало нестерпимо больно. В ушах встал неприятный шум. Меня бросило то ли в жар, то ли в холод. Впервые за долгое время я почувствовала что-то другое, кроме злости. Растерянность.

Сама не замечаю, как оказываюсь у стены, прижатая неприятно-болезненным открытием.

– Ранняя стадия бокового амиотрофического склероза… И болезнь стремительно прогрессировала. Она не могла больше выступать. А ты же знаешь, что танцы для нее значили многое, но не больше чем ты с Ив. Мередит не хотела, чтобы вы, привыкшие видеть ее в хорошей форме, страдали от того, что могли бы увидеть ее в плохой. Она не хотела быть обузой. Она не хотела быть овощем, за которым постоянно нужно следить. Ты же сама знаешь, какой она была неугомонной, вечно в движении. Мы посетили десяток врачей, даже начали лечение, и я думал, что она смирилась. Мередит прошла несколько процедур и немного приободрилась, перестала плакать, даже меня успокаивала. Мы хотели вам рассказать, но она все решила сама. Я не заметил, что на самом деле у нее было на душе. И если винить меня, то только за это.

На меня как будто вылили все помои мира. И от этого я почувствовала еще большую злость на отца, весь белый свет и на нее – собственную мать.

Какое право она имела на молчание?! Какое гребанное право она имела на то, чтобы не сказать мне об этом?! Она поступила максимально эгоистично, убив себя. Но если бы только я знала о болезни, я бы не позволила случиться подобному. Я бы из кожи вон вылезла, но не дала ей уйти вот так.

«Если» – ужасное слово. Не будь этого «Если», все было бы хорошо. Это «Если» дает ложную надежду, а потом же оно и растаптывает ее, злостно смеясь прямо в лицо.

Как же больно. Господи, как же мне сейчас больно! От некоторых травм нет никакого лечения. Ни одна способность, ни одно лекарство в мире не сможет затянуть рану, которая навсегда отпечаталась рваной полосой на груди. За что мне все это?! За что?

– Тебе сейчас лучше уйти, – стараясь не разреветься у него на глазах, почти мертвым голосом шепчу я.

Отец впервые за долгое время не задает вопросов и делает то, что я прошу. Дверь закрывается, укрывая весь дом от того, что сейчас произойдет.

Вот так я и живу. Паршиво правда?

***

Чуть больше года назад

– Милая, как все прошло? – Мама встречает меня на пороге дома, изведясь в томительном ожидании.

Только что я закончила свой экзаменационный проект в Джулиард. И как всегда – на отлично. Я в числе лучших студентов хореографического факультета академической программы, талантливая, амбициозная, стремящаяся к совершенству. Этим я пошла в свою мать, знаменитого хореографа, владелице прославленной танцевальной студии Нью-Йорка – Мередит Коуэн. Она известна в США и в тесных кругах считается чуть ли не кумиром. Она стала примером, на который многие ровнялись, и я не была исключением, с самого детства заручившись добиться такого же успеха. Я шла к нему уверено, упорно, ловко преодолевая трудности.

Сияющей улыбкой я отвечаю на ее вопрос, на что получаю такую же реакцию в ответ.

– Моя девочка, я так горжусь тобой!

– Все благодаря тебе.

– Не говори глупостей! Ты талантлива и даже больше, чем я. Исполнительная техника у тебя на высшем уровне, в этом ты переплюнула всех. И ты добьешься большего. Мне будет приятно потом слушать, что моя дочь превзошла своего первого наставника!

– Ага, только дай мне еще пару лет, и так точно будет! – хохочу я.

– Не сомневаюсь!

Мы идем на кухню, чтобы отпраздновать это маленькое событие, маленький шажок к огромной цели. Вопреки строгой диете, мы наваливаемся на брауни. Сегодня можно. Сегодня есть повод.

– А как у тебя успехи? Что в студии?

– Все по-старому. Дела идут хорошо. Скоро конкурс штата, готово три группы. Думаю, мы всех сделаем. Программу, которую я придумала, вряд ли кто-то сможет переплюнуть!

– Кто бы сомневался. А твое выступление на Бродвее когда? Хочу заранее знать, чтобы не планировать ничего в этот день.

Подавившись куском, мама заходится кашлем, а после мрачнеет. Ее лицо сразу же приобретает серый оттенок. Почти незаметные морщинки у глаз и губ светятся, словно гирлянды на рождественской елке.

– Ох, калорийная зараза, не в то горло пошло. Что ты спрашивала? Ах, да… Я не буду выступать, – затяжно кашляя, мимолетно заявляет она.

– Что?! Почему? Что-то случилось? 

Впервые слышу из уст матери нечто подобное. Сколько я себя помню, она не отменила ни одного концерта. Причина должна быть, мягко сказать, серьезной.

– Да ничего страшного, просто все перенесется на август. Там вставили что-то другое на этот месяц.

– Понятно. Ну что же, буду ждать с нетерпением.

– А давай сегодня вытащим всех на свежий воздух? Может, в Парк Пелхэм Бэй? На байдарках поплаваем, посидим, как в старые добрые времена?

– Неплохая идея! Давно мы там не были, года два точно.

– Да, все такие занятые, что на семейный отдых времени не хватает. Эту ошибку нужно устранять.

***

Это был конец июня. Я вспомнила тот момент. Если бы я только знала, что на самом деле происходило, настоящую причину отмены выступления…

Она уже была в курсе, что больна и молчала.

А эта совместная поездка в парк…

В памяти всплывает солнечный теплый день, мама, Ив и отец. Мы так весело провели время, катаясь на байдарках, а после устроив пикник у пролива. Мы болтали, рассказывали шутки, танцевали, Ивонна пыталась нарисовать наши портреты. Я помню ярко-синее небо, лениво плывущие взбитые облака, щекочущий ноздри запах зеленой травы и… знакомый задор матери с едва заметными грустными глазами. Она иногда задумывалась о чем-то, но я и представить себе не могла, что мысли в ее голове были страшными.

1. Индифферентность – безразличное отношение к чему-либо.

Битое стекло мелкими осколками усыпало всю комнату. Я опять выместила свое гневное недержание на мебель. Хотя лучше уж так, чем на чью-нибудь физиономию. За мной помнится много разбитых чужих носов и челюстных травм. Признаться честно, уже надоело веселиться в полицейском участке после драк. Надоело видеть адвокатов отца, отмазывающих меня от очередного загула.