— Это грустная история. Кто-то другой мог бы переделать ее в сказку. Я об этом еще никому не рассказывал.

— Мне не раз приходило в голову, что сказки обычно заканчиваются трагически. Силия раньше читала нам «Золушку», любимую сказку Кэсси. Ей нравилась романтическая фантазия о том, как бедная маленькая девочка в лохмотьях выходит замуж за принца, тем не менее она думала, что Золушка скорее предпочла бы вернуть себе маму. Конечно, в то время у нас не было злой мачехи, — добавила Кресси и широко улыбнулась. — Думаю, Белла придала бы этой сказке совсем иной окрас. Однако я прервала вас. Прошу, продолжайте.

Джованни было трудно думать, когда она находилась так близко. Он высвободился из ее объятий, снова опустил голову на шезлонг и закрыл глаза.

— Однажды жил-был, — начал он, ибо ему было легче представить прошлое сказкой, нежели снова пережить все, — один богатый итальянский граф Фанчини.

Кресси устроилась так, чтобы лучше было видно лицо Джованни. Страшно потрясенная тем, что он рассказал о своем детстве, теперь она ясно понимала, почему он казался необщительным. Его бросили дважды, неудивительно, что он не допускал, чтобы ему причиняли боль. А как же та женщина, его любовница и муза? Как она могла причинить ему боль, очевидно все зная? Или ничего не зная. Ведь Джованни никому об этом не говорил. Кресси стала его первым доверенным лицом. Это кое-что да значило, даже если он не любил ее так, как ту женщину. Правда, это уже не имело значения. Она ведь не любила Джованни. Сама мысль об этом… была… Лучше даже не думать об этом!

Кресси невольно поймала себя на том, что думает именно об этом, пока слушала, обняв себя скорее для того, чтобы не обнимать Джованни. Она вряд ли была влюблена в этого мужчину. Странное чувство, какая-то напряженность, прозрение, точно свет, замерцали в тайниках сознания Кресси, оставалось лишь заглянуть туда и все узнать. Нет, это не любовь. А боль в ее сердце — всего лишь проявление сочувствия к тому, что Джованни выстрадал, не более того.

— Граф Фанчини происходил из знатного рода, — продолжил Джованни, — древнего аристократического рода тосканцев. Он считал великого герцога Тосканского своим ближайшим родственником. У графа в браке родился ребенок, что имеет первостепенное значение. Это был мальчик, сын и наследник огромных имений и палаццо во Флоренции. Графиня Фанчини произвела на свет много детей, но все они умирали или рождались мертвыми. Граф, похотливый мужчина, дал жизнь еще нескольким здоровым детям, но, как говорят, не на брачном ложе, однако они все были девочки и, следовательно, не имели никакой ценности. — Джованни вдруг открыл глаза. — Видите, — сказал он, улыбнувшись, — так уж устроен мир.

Кресси безмолвно коснулась его руки. Джованни снова закрыл глаза и говорил, будто издалека, будто рассказывал о другом мире, и все это не имело к нему никакого отношения. Что вполне понятно. Сколько раз она сама забывалась в выдуманном мире мистера Брауна? Как похожи они в своем жизненном опыте. Похожи, вот в чем дело! Это все их объединяло. Кресси пригладила жилет. Сходство стало самым логичным объяснением. Только она не могла понять, почему это кажется столь неубедительным аргументом.

— Однажды граф Фанчини встретил девушку, точнее, красивую юную леди столь же знатного происхождения, что и он, но та совсем не походила на его других любовниц. Хотя граф, женатый мужчина, не имел права ухаживать, он приударил за девушкой. И Карлотта, так звали юную леди, по глупости вообразила, будто влюбилась. Ее родители возлагали самые большие надежды на то, что она найдет себе отличного жениха, видите, речь снова идет о кровных узах и красоте. Видимо, надежды рухнули, когда Карлотта обнаружила, что забеременела, но потенциальному отцу и ее родителям удалось договориться между собой и замять ужасный скандал. Карлотта родила вдали от людских глаз. Шесть месяцев спустя, пока она еще выглядела свежей и девственной, ее выдали замуж. А мальчика — к несчастью, это был мальчик — отдали бездетной семье низкого происхождения. Вот и конец этой истории. По крайней мере, так считали Карлотта и граф Фанчини.

— А что дальше? — спросила Кресси с замирающим сердцем. Это была сказка без счастливого конца.

— А потом, — ответил Джованни более холодно и беспристрастно, — единственный законный сын графа трагически погиб. Но к тому времени по причинам, связанным с похотливыми аппетитами, граф уже не мог произвести на свет ребенка ни мужского, ни женского пола.

— Позвольте угадать, — прервала Кресси с обреченным выражением липа. — Граф решил, что лучше иметь незаконного ребенка, чем вообще остаться без наследника, и решил тут же забрать его у приемных родителей.

— Вот именно. — Улыбка Джованни угасла, лицо обрело черты сатира. — Как ваша Золушка, которую по-итальянски зовут Cenerentola, мальчик бедного рыбака вдруг стал сказочно богат. Его обеспечили лучшими преподавателями, учили обращаться с мечом, вести любезные беседы, кланяться и есть с закрытым ртом. Из него хотели сделать джентльмена. Он усердно занимался, ему очень хотелось сделать приятное грозному и влиятельному новому отцу, но угодить графу было очень трудно. Джованни настрого запретили поддерживать связь с теми, кого он все еще считал членами своей настоящей семьи. Их имена вытравливали из его сознания, в конце концов ему доказали, что они не желают видеть его. Он знал, что должен быть счастлив, живя в такой роскоши, однако чувствовал себя одиноким. Он все еще не был достаточно обтесан, чтобы его можно было выводить в свет, к тому же ему не разрешали дружить со слугами и арендаторами отца. Раньше он бегал по всей деревне, купался в море, сколько хотел, а теперь не мог выйти за пределы семейного имения. Хотя Джованни окружала красота, новый дом показался тюрьмой.

— Не знаю, что и сказать. — Кресси с трудом сдерживала слезы, особенно потому, что он нарочно говорил об этом без эмоций. В то же время она чувствовала… Что именно? Кресси не знала, что и думать. Не имела права думать об этом. Только не об этом. Только не о нем и о своих чувствах к нему.

Не догадываясь о том, какая буря бушует в сердце Кресси, Джованни отодвинул ее руку в сторону.

— Тут нечего говорить. Я никогда не голодал. Получил отличное образование, хотя все еще оставался внебрачным ребенком. Но очень близко подошел к тому, чтобы стать узаконенным внебрачным сыном. Мой отец официально признал меня и внес поправки в завещание. Я должен был стать довольным.

— Но?

— Как и вы, я старался делать то, что от меня ожидали. Угодить отцу, покорно отблагодарить за все, что для меня делали. Я был несчастлив.

— И поэтому вы и меня посчитали несчастливой?

— Совершенно верно. Подобно вам, я глупо думал, что, если проявить больше усердия, я смирюсь с тем, что из меня хотел сделать отец, Но я не смог пойти на это. Единственное, что принадлежало мне, было мое искусство. Я начал рисовать еще до того, как научился читать и писать. Увидев, как много это значит для меня, отец велел отнять у меня все краски. Видите ли, рисование считалось увлечением женщин. А живописью занимаются ремесленники. Ни то ни другое не подходило для сына и наследника графа.

— Как математика для дочери графа, — заметила Кресси. — Мой отец, по крайней мере, всего лишь не одобряет мое увлечение. Я никогда больше не буду считать его тираном. — Она выпрямила ноги и пошевелила пальцами, чтобы стряхнуть прилипшие к ним булавки и иголки. — Значит, Карлотта, ваша мать, поощряла вас рисовать?

— Я видел ее всего один раз. — Джованни выругался. — Для нее репутация оказалась намного важнее, чем первый ребенок. А вот когда граф Фанчини решил отправить меня в армию, чтобы я закончил там свое образование, я взбунтовался. Он пригрозил лишить меня наследства. Я ответил, что в своей жизни смогу обойтись без него. Отец сказал, что я вернусь к нему, поджав хвост. С тех пор я не видел его. Прошло уже четырнадцать лет.

Последнюю часть своей истории Джованни рассказал невыразительным голосом, без претензии на объективность. Джованни выглядел измученным, как человек, близко подошедший к грани крушения всех надежд. Ясно, что он многого не рассказал, но спрашивать его сейчас значило бы вызвать страшный гнев или навлечь на него глубокую депрессию.

— Итак, вы отказались от кровного родства и стали зарабатывать на красоте, — заметила Кресси.

Она больше не владела собой. Кресси вскочила и, обняв Джованни за талию, привлекла к себе, и опустила голову ему на грудь. Она слышала, как бьется его сердце, медленно и ровно. Ее чувства обострились, она осознавала его близость. Кресси больше не могла обманываться. Это страсть, непреодолимая, опьяняющая страсть. Ей следовало знать, что иначе и быть не могло.

Кресси поднялась на цыпочки и пригладила волосы Джованни, не смогла остановиться и стала целовать его в лоб, в глаза, щеки.

— Мне так жаль, мне гак жаль, — снова и снова шептала она. Кресси жалела его, испытывала чувство вины за свое глупое поведение. — Прости меня, — сказала она, еще теснее прижимаясь к нему, будто это могло принести облегчение. Она твердила себе, что больше ничего не желает. В то же время гладила его голову, шею, плечи, ее уста стремились к его губам, а сердце желало намного большего.

Когда их губы встретились, Кресси ощутила сопротивление Джованни. Закрыла глаза и прильнула к нему. Целовала его. Нежными поцелуями хотела успокоить и ободрить, разделить его боль. Сначала поцелуи успокаивали, затем, когда Джованни начал отвечать, стали страстными. Наконец, их уста слились. Губы Кресси впились в губы Джованни так же цепко, как обнимали руки, а тело прильнуло к нему. Ей казалось, будто в поцелуе она изливает душу. Именно это обстоятельство, а не слезы заставили ее остановиться из боязни выдать истинные чувства.

— Мне жаль. Мне так жаль, — повторяла Кресси, высвобождаясь. — Надеюсь, тебе сейчас не стало еще хуже оттого, что ты отвел душу. Мой опыт с признаниями, подобными тем, какие ты вынудил меня сделать, показывает, что потом ощущаешь страшную усталость. Однако, Джованни, тебе скоро станет легче, и ты начнешь видеть все яснее.