Татьяна Батенёва - Внучка, Жук и Марианна

Утром Катя вышла в сад, чтобы поработать, пока солнце не начало жарить изо всех сил. Через пару часов она решила сделать перерыв, обошла сад по периметру. Дошла до баньки в самом дальнем углу. Ее построили лет пятьдесят назад, в середине прошлого века, и Катя помнила, как в детстве любила париться в ней вместе с мамой.

Каждый раз перед этим мама намывала баньку, голиком скоблила толстые доски пола и бревенчатые стены добела, окатывала кипятком. Потом запаривала березовые венички, мыла Катю, мылась сама. Вдвоем они входили в душистый сухой воздух парной. Мама брала старинный ковшик, зачерпывала воду из тазика с вениками и кидала ее на раскаленные камни. Раздавался небольшой взрыв, к потолку поднималось облачко, а в лицо била влажная березовая волна…

Катя отворила низкую дверь, вошла в полумрак баньки. К ее удивлению, здесь было прохладно и прибрано, будто банькой пользовались постоянно. В предбаннике на столике постлано старинное полотенце с вышивкой, на стене висели пышные сухие букеты лечебных трав, кадка наполнена свежей водой…

«А истоплю-ка я вечером баню, — вдруг подумала Катя. — Как это мама говорила: баня греет, баня лечит, баня сердце веселит?» Давно забытые строчки легко всплыли в голове.

Мысль о бане весь день радовала ее, и часов в пять она весело побежала в котельную, взяла топорик. Из поленницы, сложенной у стены баньки, выбрала несколько чурбаков, неумело, но решительно расколола их на толстой плахе.

Краем глаза она видела, что за забором на своей стройке что-то делает сосед, но постаралась не замечать его присутствия. Она нащипала лучинок, как учил когда-то дедушка, сложила их в печи в виде шалашика, засунула туда клочок газеты и подожгла. К ее удивлению, лучина сразу загорелась, она подложила поленьев и долго смотрела сквозь приоткрытую дверцу, как дрова разгораются.

Банька постепенно нагревалась, она еще пару раз подкладывала дров, а когда они кончились, вышла, чтобы нарубить еще. Топорика, который она недавно сама воткнула в плаху, на месте не было.

Катя поозиралась, пошевелила высокую траву у стен бани. Топорик провалился в преисподнюю. Катя снова побежала в котельную, где должен был стоять большой дедушкин топор, но и его там не оказалось. «Сейчас дрова прогорят, и вся моя затея накроется медным тазом, — сама себя рассмешила Катя. — Что делать?»

Она решительным шагом подошла к забору. Николай размешивал в корыте раствор. На этот раз он был в рубашке с закатанными рукавами, хотя вечер был жаркий.

— Добрый день! — Катя решила с ходу брать быка за рога. — Николай, не одолжите мне на полчаса топор? Мой куда-то пропал.

— Добрый день. — Николай разогнулся, с удивлением посмотрел на Катю. — Пропал? Так вы же… — Он не договорил, вынул из бруса новенький топор и через забор протянул его Кате рукояткой вперед.

— Спасибо! Я скоро верну. — Катя решительно зашагала в конец сада.

Она ударила по очередному чурбаку, но топор оказался слишком тяжелым и, легко развалив чурбак пополам, глубоко вошел в плаху. Пока она пыхтела, пытаясь вытащить его, Николай стоял у забора и наблюдал.

Катя пыталась и так, и эдак, но проклятый топор не желал выниматься. Николай легко перемахнул через забор.

— Дайте я помогу, — сказал он, отнимая топор у вспотевшей Кати.

Она распрямилась и стояла, отдувая рассыпавшиеся волосы с мокрого лица.

Николай легко и быстро расколол с десяток чурбаков, посмотрел на Катю.

— Баню решили протопить? — насмешливо спросил он. — Душ надоел или опять насос сломался?

— Ничего не сломалось, — вспыхнула Катя. — Так, вспомнила, как мама баню топила, вот…

— А-а-а, стоящее дело, — примирительно проговорил Николай. — Я и сам всегда тут мылся, Катерина Васильевна позволяла топить.

— Вот почему мне показалось, что баней пользуются? — догадалась Катя. — Так приходите, мойтесь, я долго не парюсь, так, ради удовольствия…

— Спасибо за предложение, обязательно приду попозже, часов в десять, мне еще поработать надо.

И он широким шагом вернулся к забору, перепрыгнул через него.

Катя взяла большое полотенце, шампунь, свежий халатик и пошла мыться. Она не спеша намыливалась, окатывалась из таза, хорошо промыла волосы, потом попарилась, бросая на камни березовую воду. Ей казалось, что мама где-то рядом, она даже слышала ее голос. Намывшись, простирнула снятые с себя одежки, убралась, смыв с полка березовые листья и мыльную пену с лавки, оделась в прохладном по сравнению с парной предбаннике… Она уже предвкушала, как сейчас будет долго пить свежий чай с вареньем и сушками…

Дверь из предбанника не открывалась. Катя толкнула ее плечом, еще раз… Дверь была явно заперта снаружи. Катя потрясла ручку, подергала дверь. Все было напрасно. Она подошла к маленькому оконцу. Даже если разбить стекло, она не пролезет. Высадить всю раму? На это нужна и сила, и инструменты. Сотовый телефон остался в доме. Что же ей теперь, всю жизнь тут сидеть? Она вспомнила, что вечером придет мыться Николай. Хороша же она будет, когда он откроет дверь и увидит ее сидящей тут, как полную идиотку! Но мысль, что запереть ее тут мог именно он, Катя сразу отогнала, как абсолютно невероятную. Но тогда кто? И зачем?

Она села на лавку. Хотелось заплакать от бессилия, но это уж было бы совсем смешно. Придется сидеть до его прихода или… Нет, никакого другого варианта ей не оставалось. Разве что помереть тут взаперти — от жажды и голода. От этой дикой мысли Катя засмеялась, но стало только хуже…

Жук дежурил у двери бани. Ему было неспокойно, все же зря они с Марианной это затеяли. Он говорил, да разве эта цаца послушает. Он то ложился в густую траву, то вскакивал и прислушивался, шевеля ушами. Наконец услышал, что Внучка дергает и толкает дверь…

Сломя голову он побежал к забору, протиснулся под него и с громким лаем кинулся к Николаю. Тот выкладывал цокольный ряд кладки — работа, требующая особенного внимания…

Жук подскакивал к нему, потом отскакивал, припадал на передние лапы, все время громко лая.

— Ты что, пес? Случилось чего? — Николай разогнул затекшую спину. — Чего брешешь?

Жук продолжал лаять взахлеб, то и дело словно порываясь бежать к калитке и снова припадая к земле.

— Ты чего? С Катей что-то? — догадался Николай. — Идем!

Он вылез из котлована, на ходу вытирая руки, побежал за устремившимся вперед Жуком. Пес добежал до калитки, пронесся по улице, вбежал в свой двор. Николай вскочил на крыльцо, но собака неслась дальше, в глубь сада.

— От ты, елки зеленые, угорела она там, что ли? — на бегу прокричал Николай, издалека увидев, как Жук приплясывает у двери баньки.

Но дверь была закрыта на допотопную деревянную вертушку. Николай крутанул вертушку, рванул дверь на себя.

Катя сидела на лавочке. Подняла явно заплаканные глаза на разом вспотевшего Николая.

— Кто вас запер-то? — неловко спросил он. — Я уж думал, вы тут угорели…

— Не знаю я, — горько сказала Катя. — Получается, что угорела. Не могла же я сама себя… Кто-то запер.

— Ну, выходите, чего тут сидеть. — Николай поднял ее под руку, как больную, и вывел на улицу. — Вертушка была закрыта. Так я ее оторву к чертовой матери, поставлю нормальную щеколду, — пообещал он. — Может, она сама крутится…

— Ну да, а щеколда будет сама задвигаться… — насморочным голосом сказала Катя.

— Жуку спасибо скажите, он прилетел, на самом деле как угорелый, позвал меня, — засмеялся Николай. — А то сидеть бы вам тут до поздней ночи.

— Спасибо, Жучок. — Катя наклонилась к псу. — Молодец, хороший пес!

Жук крутился, пытаясь достать кончик хвоста, что у него всегда было свидетельством высшего восторга. На морде было написано вполне человеческое смущение.

На высоком заборе сидела Марианна в позе сфинкса на Университетской набережной. И задумчиво глядела в вечность.

Вечер оказался почему-то длинным и унылым. Кате не хотелось вспоминать, как она оконфузилась в бане, стыдно было, что плакала, как школьница, не сумела все перевести в шутку, как подобало бы взрослой женщине… Она послонялась по дому, в сад выходить не хотелось — вдруг еще раз встретишься с этим все замечающим Николаем, ну его!

Решила подняться на чердак — место любимых детских игр. Она поднялась по скрипучей лесенке в коридоре, плечом подняла тяжелый люк. На чердаке было сумрачно и жарко, в косых лучах, падавших в небольшое оконце, плясали пылинки, под крышей диковинными фруктами висели серые осиные гнезда. Катя опасливо подошла, пригляделась, но признаков жизни не заметила — то ли осы уже заснули, то ли гнезда были старые, пустые.

В углу стояли несколько пар стареньких лыж. Катя нашла и свои, на которых каталась в детстве. Маленькие ботинки были бережно спрятаны в полотняный мешочек из-под сменки и привязаны к лыжам.

Рядом лежали старые деревянные и кожаные чемоданы — пирамидой, внизу самые большие. Она раскрыла верхний — какие-то бумаги, старые письма, тетради. Надо будет потом разобрать, решила про себя. В чемодане побольше лежали ее игрушки — потрепанный заяц, кукла Ляля в платьице, когда-то сшитом бабушкой, и с выгоревшей глупой физиономией, металлическая посудка, которой она тогда страшно гордилась.

Катя закрыла чемодан с игрушками — почему-то остро защемило сердце. В них она играла, когда живы были мама и папа. В нижнем, самом большом деревянном чемодане хранилось сокровище — старые елочные украшения, бережно переложенные ватой в кружочках конфетти. Она вынимала хрупкие шары, сосульки, парашютик, сделанный из стеклянных трубочек, ватную курочку на красных ножках, обклеенную блестками… Как недавно это все было — елка, принесенная дедом с холода, медленно отогревалась, заполняя дом запахом праздника. Катя с мамой доставали игрушки, привязывали ниточки к конфетам, протыкали большой иглой и обвязывали мандарины: бабушка считала, что елка без угощения — не елка.