- Ничего особенного, пока меня только увольняют… - машинально отвечает он, выгружая содержимое ящиков стола на его поверхность.

- Что?! – выдыхаю я, ловя руками спинку рядом стоящего стула, дабы соблюсти равновесие и не потерять сознание прямо сейчас. – Ничего не понимаю... Что произошло?!

- Произошло то, что твоя мама наведалась в гимназию и рассказала все, что так тревожило ее уже очень долгое время, подкрепив свое заявление неопровержимыми доказательствами из уст тех доброжелателей, которые были с нами в поездке. – Даня оторвался от сборов, встретившись с моим испуганным и ничего непонимающим взглядом. – Помни, пожалуйста, о чем мы говорили там, в отеле… Чтобы тебя не спрашивали, ты…

- Да что же это такое?! – вскрикиваю я, сжимая ладонями виски, морщась как от спазма боли, пронзившего меня насквозь, отчего я оседаю на корточки. – Как же так… Как она узнала?.. Это немыслимо просто…

Оставив свою сумку, Даня опускается ко мне, взяв мои дрожащие ладони в свои руки. Он вглядывается в мои помутневшие от подступивших слез глаза, ища в них хотя бы толику здравого разума.

- Запомни одно, - говорит он мне, хотя я даже слушать его не могу, погрузившись полностью в охватившую меня панику. – Ты ничего не можешь объяснить, ничего не решаешь, всего лишь жертва… Семнадцатилетняя девочка, от которой требуют невозможного… Ты не обязана давать им какой-либо отчет, мотивировать мои поступки. Поняла меня? Кристина?

Мне хочется заткнуть уши, чтобы не слышать его, не воспринимать всерьез все, что он говорит. Мне хочется кричать, выть от безысходности, но я могу лишь глотать слезы, будучи связанной обстоятельствами по рукам и ногам.

- Они исключат тебя, если ты будешь ломать истерики перед ними! Понимаешь?! Меня всего лишь попросили оставить это место… И это малая плата, понимаешь?!

- Это невозможно… - шепчу я, задыхаясь от кома, застрявшего в горле. – Ты не можешь уйти!

- Я должен! – учитель поднимается в полный рост, застегивая сумку, пытаясь оставаться непроницаемым до конца, хотя отчетливо видно насколько ему тяжело сейчас. – Ты не понимаешь просто… Твоя мать… Твои близкие… Они никогда не примут меня, как твой выбор… Никогда не смирятся с ним. Потому что тебе нужно учиться дальше… Поступить в институт, строить карьеру… Ты хоть знаешь, чем я занимался в свои семнадцать? А твоя мама, оказывается, навела обо всем этом справки… И я как-то уж совсем не вписываюсь в рамки строгих устоев твоей семьи. А ты должна думать о семье, Кристина, это для тебя должно быть самым важным.

- Ты не знаешь, что такое семья – у тебя ее никогда не было! – резко поднимаюсь я в полный рост, не желая слушать дальше тот бред, что нес он, пусть даже задевая его своим резким высказыванием.

- И тут ты права… Но у тебя же есть семья, Кристина, и ты должна к ней прислушиваться. – каким же странным он был сейчас, каким чужим казался. – И это можно пережить, девочка… Главное, избежать больших проблем. У тебя все получится. Только не иди на поводу чувств, хорошо? Виноват только я и я отвечу так, как потребуется, но ты просто обязана доучиться, поступить на юридический и жить так, как посчитаешь нужным. Нужно просто набраться терпения.

- Я не позволю им обвинить тебя!

- Прости, я допустил ошибку…

Это была последняя фраза, которую учитель бросил мне, скрывшись в дверях кабинета.

Опустившись на пол на колени я чувствовала себя неживой, такой никчемной, что даже мои жалобные всхлипы и стоны казались неслышными для меня самой. Я осталась одна. Растерзана, разбита, уничтожена, однако, это далеко не все, что предстоит пережить мне. Далеко не все…


========== 35. Одна. ==========

Устала считать, в который раз уже рушится мир, меня окружающий. Как карточный домик разлетается он, не оставляя даже малейшего шанса что-то изменить, избежать самых непредсказуемых последствий… Все летит к чертям, диктуя и навязывая мне те правила, о существовании которых я даже не подозревала, не знала до этого, что все выльется именно в эту воду – черную, беспросветную.

- Мама, какого черта?! – кричу я с порога, едва ли соображая что-то кроме собственной обиды, не следя за словами, не обращая внимания на интонацию. – Что и кому ты хочешь доказать?!

- Я сделала то, что должна была! – голос диктатора сейчас отвечал мне, а не собственная мать, заботившаяся обо мне с самого рождения. – Он старше… Он не тот, кого я хочу видеть рядом с тобой! Тебе вообще следует написать заявление...

- Да что вы все лезете?! – кидаю сумку вперед, отчего она летит вдоль всего коридора, падая где-то у дальней стены, шурша тетрадями, вылетевшими сквозь разошедшуюся молнию. – Что вам надо всем уже от меня?! Ты понимаешь, что наделала?! Ты соображаешь вообще, что теперь будет?! Мама, ну ты же моя МАМА, ты должна хоть как-то меня слушать, слышать, понимать… Не будь как они! Не уподобляйся им!.. Слышишь?!

Кричу так, что слышит меня не только мама, но и большая часть жителей дома, но мне настолько все равно сейчас на это, настолько очерствело все внутри, что я готова орать во все горло на самой большой городской площади. Я не могу смотреть в эти щенячьи материнские глаза, которые только что меня предали, разорвав на куски все то, что было так ценно, что я пыталась хранить, как свою жизнь. И как же просто те люди, которые клялись тебе в заботе и любви могут предать все то, что дорого, могут так просто решить за тебя, что должно быть важным! Не могу терпеть это лицемерие! Не могу больше смотреть в эти лживые, наполненные одним лишь самолюбием глаза.

- Ты только что уничтожила мою жизнь, мама… - это больше не мой голос, это просто стон, идущий из груди, с болью разрывая остатки меня, кромсая так безжалостно, что заходится каждая клеточка моего тела в болезненном спазме. – Ты это понимаешь?..

Безвольно я оседаю на пол, сползая по поверхности входной двери, закусывая губы, пытаясь почувствовать хоть что-то, кроме того, что происходит внутри меня. Как же сложно… Как трудно достучаться до тех людей, которые уверованы в том, что любят тебя… Что делают только лучше… Блядь, это же та самая забота, которой окружают меня мои самые близкие и родные люди! Вот она! Первозданная, неподдельная, истинная… Такая, что на стенку лезть хочется от безысходности, от боли… А всем вокруг кажется, что они делают только лучше: проявляют участие, заботятся, решают, рушат все и пытаются на этих обугленных руинах строить счастье… Свое. Только свое и такое же свое спокойствие от того, что их драгоценное чадо не делает больше ошибок, идет по привычной дорожке, протоптанной, наверное, еще задолго до его рождения.

- Пойми же, так лучше… - тоскливый голос матери доносится до меня будто из другого мира, в моем же аду звучит иная музыка. – Он не пара тебе! Он воспользовался… Унизил… Испортил…

Весь ее монолог разрывается для меня в отдельные, ничего не стоящие слова, которые тонут в глубинах моей собственной боли, напрочь лишаясь смысла. Ее правда остается правильной и верной только для нее же. Я не воспринимаю ничего, не хочу слышать ни звука, оправдывающего поступок матери. Она решила за меня. Она поступила правильно только для самой себя. Разве думала эта целомудренная женщина, что мне будет от этого плохо? Разве решать мою жизнь за меня – это правильно? Кто дал такое право? Кто наградил полномочиями другого человека решать мою судьбу, пусть даже этот человек был моей матерью? Что ты говоришь сейчас там о семье? О ценностях? О благородстве? Что стоят эти нелепые доводы среди образовавшегося хаоса? Разве ты не видишь теперь, какую пропасть проложила между собой и мною? Она бездонна, и с каждым твоим словом лишь увеличивается в габаритах. Я не верю тебе. Ты всего лишь лгунья, не сумевшая уберечь собственное счастье, зато с доблестью на лице рушишь чужое… Ты такая же мелочная, как и все остальные. Ничем не лучше.

- Тебе учиться нужно! – мать срывается на крик, эмоционально жестикулируя руками, призывая меня согласиться с ее утверждениями. – У тебя же медаль… Поступи в институт, а потом уже занимайся романтикой! Кристина, сейчас это не самое важное в жизни! Да и потом, этот Левин совершенно не подходит тебе! Только подумай, зачем нужна была ты ему – двадцатипятилетнему мужику! А его прошлое… Там и наркотики были, Кристина… Ты хоть представляешь, что вообще он за человек?! То, что последние пару-тройку лет он живет по закону – еще не говорит о его порядочности! Он не пара тебе! И я не позволю…

Она еще много говорила. Кричала до посинения, пока я сидела в углу у двери, тихо глотая слезы. Кажется, моя благочестивая мать знает лучше, что для меня хорошо, а отчего нужно бежать не оглядываясь. Мне даже жаль ее, потому что именно сейчас я поняла, что она никогда не любила отца. Никогда не смотрела на него, оценивая как мужчину, а не защитника семьи с толстым кошельком и неопровержимым умением зарабатывать деньги. Наверное, именно поэтому он ушел… Хотя кто знает? Может он также преследует только низменные пресловутые интересы, шагая по головам, если его мнение не разделяют. Как же можно прожить столько лет и совершенно не знать смысла слова «счастье»? Оказывается можно, и моя любимая мамочка живой тому пример. Машина. Железная машина, живущая только по тому принципу, что все нужно делать правильно, идти только по точно определенной дорожке, не смея свернуть не туда, допустить малейшую ошибку… И все вроде бы правильно, а как складно звучат ее утверждения, но как ничтожны они, как фатально абсурдны сейчас…

Мне хочется спросить только одно: «Мам, тебе никогда не хотелось спрыгнуть с крыши высотки?». И я ни за что не поверю, если она начнет отрицать. Потому что жить так и иметь такие убеждения столько лет – смерти подобно. Так существовать возможно только если ты совершенно ничего не испытываешь, не чувствуешь, если с рождения лишен сердца и возможности доверять хоть кому-то…