Анна Богданова - Внебрачный контракт

– Что?

– Девица в белых колготах вышагивает!

– Вижу, – растерялась я.

– Знаешь, почему?

– Почему? – непонимающим тоном спросила я.

– Ну смотри, какое пекло на улице, а она в синтетических колготках! Разве не странно?

– Пожалуй, странно, – согласилась я.

– Потому что у нее ноги волосатые! Да, да! А ей, бедняжке, родители их брить запрещают!

Я засмеялась и уже не ощутила того неприятного чувства, которое испытала пару минут назад.

В доме Нура мне никто особо не обрадовался – Раиса разбиралась на полке в шкафу, вытряхнув на широкую кровать разноцветные тряпки.

– Здравствуй, Дунночка, – только и сказала она и тут же заулыбалась своей обыкновенной обиженной улыбкой.

– Накупалась? – громко спросил бывший жених и прошипел мне в ухо, извернувшись, подобно ужу: – Нацеловалась?

– Тебе-то что! Завидно? – Я посмотрела на него со всем презрением, на которое была способна в свои шестнадцать лет.

Вдруг Раиса принялась запихивать обратно все тряпки в шкаф комом – наверное, еще в большем беспорядке, чем они лежали до ее «разборки». Улыбка неожиданно слетела с ее лица, и она сказала:

– Нуренок, собирайся, поедем с тобой на базар, купим Дунночке фруктов в Москву – персиков, винограда, гранатов. Ну, живо, живо! – скомандовала она, видимо, решив, что не все потеряно – дело-то еще, вполне возможно, благоприятно разрешится – выгорит дело-то! И горячо желаемый брак между цыпленком Нуром и мной состоится! – А ты, девочка, отдохни, поспи часок-другой. Маратик, ты поедешь с нами?

– Мне же на работу нужно! – выкатив от удивления глаза, воскликнул Маратик и, попрощавшись со мной, ушел.

На следующий день ровно в десять утра Нур с гордостью нес в руке мою многострадальную, но прекрасно сохранившуюся красную сумку, а Раиса – ящичек с фруктами. Вчера с сыном они неплохо затарились на рынке перед закрытием, накупив почти даром мятого винограда с черешней и персиков с бочками – так что до полуночи Раиса варила варенье, прыгая возле плиты над тазами и снимая деревянной ложкой пенки в фарфоровую пиалу. Как обычно, ей удалось привлечь к этому занятию всех – Миру, меня, Нура; даже Соммер, сидя молча почти до рассвета, выдергивал со всей ему присущей степенностью и обстоятельностью веточки из черешни, а потом (это был второй и основной этап его работы) вытаскивал шпилькой косточки.

– Дунночка! Мы не будем сдавать фрукты, возьми их в салон.

– Но куда я их там дену?

– Поставишь между ногами, – настаивала Раиса, а я представила, что, помимо чужих коленок в своей спине, я еще буду терпеть весь полет этот ящик между ногами.

– Нет, давайте лучше сдадим.

– Фрукты помнутся в багажном отделении. Возьми их с собой, Дунночка, – пристала Раиса. Но в это время мы очень удачно оказались в очереди сдачи багажа.

– Тут и народу мало, лучше сдать. – Я ни за что не хотела ей уступать – Раиса замолкла, и губы ее сложились в улыбке, обнажив два заячьих передних зуба.

Я прощалась с Нуром, прощалась с Раисой, благодарила их за гостеприимство и вообще за все. Раиса так и не вымолвила ни одного слова – она лишь улыбалась.

Поднявшись по трапу самолета и сев в кресло, я сразу же уставилась в иллюминатор (благо мое место находилось «у окошка»!). Стальная птица тронулась, помчалась по асфальту, поднялась. «Эх! Жаль, иллюминаторы не открываются!» – подумала я и в этот момент увидела, как кто-то внизу размахивает белой тряпкой. Сверху казалось, что муравей вскарабкался на самую вершину муравейника и машет огромным для него (человеческим) носовым платком. По телу моему забегали мурашки, я, наверное, покраснела от смешанного чувства (непонятно откуда появившегося) стыда (наверное, побоялась, что кто-нибудь еще увидит белый флаг), радости и любви. Сердце забилось часто-часто, потом совсем, кажется, остановилось, и всю дорогу я, держа на коленях раскрытый на тридцать пятой странице один из самых удачных романов Жорж Санд, вспоминала свою поездку с самого начала – день за днем, день за днем...

– Раиса очень обиделась на тебя, потому что ты не взяла фрукты в салон и сдала их в багаж, – говорила мне мама уже в такси.

Пока я пролетала над Каспийским морем, Раиса с пеной у рта жаловалась на меня мамаше. Вот в кого, оказывается, Нур такой ябеда!

– С ней вообще невозможно жить, Матрена Ивановна! Чуть что – у нее истерика случается! Все ей не так да не эдак!

– Опять ябедничаешь! – разоблачительно воскликнула я, подкравшись к Гене Дубову – моему законному мужу, у которого, помимо множества других недостатков, особенно сильно выражено было наушничество. Хотя... И другие отвратительные качества в нем были развиты в полной мере, только я этого сначала вовсе не замечала, а когда постепенно примечать начала, то думала, что мне все это только кажется по большой мнительности; ну, а когда поняла, с каким негодяем и подлецом я живу, слишком многое было к тому времени потеряно безвозвратно, и некоторые отрицательные черты в моем характере появились, которых до знакомства с Геннадием Дубовым не наблюдалось. Точнее будет сказать, что восемь лет совместной жизни с ним даром мне не прошли – наружу вылезала деформация личности, выраженная в самых что ни на есть диких метаморфозах, начавшихся с той поры, как Вадик Петухов признался мне в любви, послав записку с последней парты, и того волшебного месяца, проведенного у моря на Апшеронском полуострове.

Тут непременно надо заметить, что до встречи с Геннадием Дубовым у меня были мужчины – не один и не два, а значительно больше, и со всеми с ними я имела самые что ни на есть близкие отношения. Влюбляясь во всех мужчин своих страстно и пылко, я не могла довольствоваться до двадцати двух лет лишь платоническим чувством. Это и понятно. Но непонятно одно: как при всем этом я умудрилась достаться дураку-Дубову девственницей! Именно! И никаких уловок с моей стороны или со стороны моих предыдущих воздыхателей не было! Происходило все, как у всех нормальных людей противоположных полов, одурманенных чувством влюбленности и страсти.

Впервые я решила расстаться со своей невинностью в девятнадцать лет, и у меня на то было две причины. Во-первых, моя подруга Людка уже давно твердила мне, что в моем возрасте просто неприлично быть девственницей, стыдно даже:

– Могут подумать, что ты до таких почтенных лет дожила и никому не нужна была! – говорила она.

Во-вторых, я полюбила (как мне показалось тогда) Толю Зуева и подумала: «Вот человек, достойный получить меня в придачу с девственностью, охраняемую мной аж девятнадцать лет!» Он действительно был очень достойным юношей, старше меня на пять лет, работал пожарником. «Какое благородство, бескорыстность! Какая отвага!» – восхищалась я, слушая его постоянные рассказы о пожарах.

– Иногда сгорает все до тла из-за пустяка, – с жаром говорил он, склонив надо мной свое двухметровое туловище. – Вот кто-нибудь сигарету не потушит и забудет – уйдет там или, чего еще хуже, уснет, и из-за маленькой, – он обыкновенно показывал на пальцах размер окурка, – во-от такусенькой бздычки вся квартира дотла сгорит, да еще и в соседнюю может огонь перекинуться! О как бывает! – И он смотрел на меня странным каким-то взглядом, который, собственно, больше всего и привлек меня в нем. Во взгляде этом было и удивление, и страх, и... непроходимая тупость.

Он увлеченно рассказывал мне о своей работе – то девочку он спас, то котенка из горящей квартиры из форточки вытащил... Так же трудился Толик и сверхурочно – никогда не мог он пойти мимо дымящейся урны. Бывало, скажет мне:

– Отвернись, я погашу очаг пожара, – расстегнет ширинку и слышно только – «Дзззззззззз-з-з»!

Я тоже ему о своих достижениях с гордостью сообщала – о соревнованиях, о своих рекордах в плавании (тогда я еще не была тренером, а все больше рекорды ставила).

В общем, все у нас с Толиком было хорошо, превосходно даже. И пришло время, когда мы оба, изнывая от любовного желания, сдались все-таки, вернее, поддались ему – этому непреодолимому желанию, и первый в моей жизни лепесток алой розы будто сорвался с потолка и упал на белоснежную простыню.

– Что это?! – в ужасе возопил мой пожарник.

– Не знаю, – растерялась я.

– У тебя что, никого до меня не было? – И прядь его волос на затылке поднялась от удивления и негодования.

– Почему это не было? – Я даже обиделась. – Петухов мне в любви признавался! А принц Варфоломей даже перстень подарил! – И я в доказательство сунула ему под нос руку с кольцом.

– А ты с ними спала?

Я задумалась.

– Нет, не спала.

– Значит, я у тебя первый, – проговорил он горько и обреченно как-то.

– Ну, если так, то, наверное, да, – согласилась я, после чего он положил на меня тяжелую свою руку и захрапел. Пару раз за ночь он вскакивал, выкрикивая: «Подъем! По машинам!», и пытался было сорваться с кровати и убежать в темноту тушить приснившийся ему пожар.

А утром... Утром он признался мне, что он женат и у него двое детей:

– Короче, я вот... Это... Хоть тебя и обесчестил, но жениться никак не могу, – заключил он, надевая свою зимнюю куртку на меху. – Ну, я пошел?.. Позвоню тебе... Пока, – он поцеловал меня в щеку и был таков.

В моей душе после его ухода творилось что-то странное и непонятное. С одной стороны, я почувствовала себя взрослой и очень опытной – настоящей светской львицей, но с другой стороны, меня очень огорчал тот факт, что Толик оказался женат. Мало того – у него двое детей! То есть радость, отчаяние и огорчение смешались в сердце, а потом и страх появился. Мне вдруг в голову пришла одна страшная мысль: «Что, если я беременна?!»

Этот месяц выдался для меня очень напряженным – первые две недели я была вся на нервах и буквально кидалась на окружающих, две последние недели бегала через каждые двадцать минут в туалет – проверить, не пришли ли месячные, и поглощала аскорбиновую кислоту в диких количествах.