Сеанс стоил недорого. Это и понятно — не зря в рекламе они обыгрывают, что погружение — альтернатива барам. Внутри все и выглядело, как в баре: стойка, за которой несколько человек потягивало напитки. Естественно, безалкогольные. Я заказал апельсиновый сок. «Ваш проводник — Марта», — с улыбкой сказала мне красавица на ресепшн. Я принялся ждать. За это время забрали двоих. Высокий брюнет средних лет увел светловолосую полную женщину в сильно декольтированной блузе, а моего соседа — по виду студента — взяла элегантная леди в черном стрейтчевом платье. На ее бейдже было написано «Ева». Ева показалась мне очень заносчивой.

Я уже допивал сок, когда вышла Марта. Похоже, она была моей ровесницей. Стрижка каре, веселые ненакрашенные глаза, тонкий бирюзовый свитерок, обтягивающий худенькие плечи, и джинсовая юбка. Поверх свитера она повесила нитку разноцветных бус. Она была очень милая, эта Марта.

— Вы у нас первый раз, — сказала она скорее утвердительно, чем вопросительно, когда мы зашли в небольшую комнатку. — Не ждите слишком многого. Погружение — это возможность расслабиться и предаться одному из самых приятных и (Марта усмехнулась) интимных занятий. Как глубоко вы хотите погрузиться?

— В смысле? — не понял я.

— Есть очень глубокие слои — ранние детские воспоминания. Школьные годы, институт. Может, что-то из недавнего — какой-то эпизод, который не дает вам покоя. Или наоборот, особо приятное воспоминание. С чем будем работать? Располагайтесь, как вам удобно.

Я с ногами завалился на широкую кровать, занимавшую почти все пространство. Марта села за столик сзади меня — я больше не видел ее. Как только я лег, свет сделался приглушеннее, а плазменная панель, висевшая напротив моих глаз, вспыхнула и ожила. Я растерялся, хотя после Мартиных слов понял, что хочу вспоминать Лилю. Она не давала мне покоя, не отпускала.

— Выбрали эпизод? Вспоминайте. Если надо, я помогу.

Немного помедлив, я начал:

— Мы сидели в кафе на набережной, вечером. Я страшно устал после работы, еще и опоздал… — я не успел договорить фразу, как по экрану расползлось море. Оно таяло в вечерних сумерках, волны тихо и нежно плескались, разбиваясь о берег. Полминуты я наслаждался зрелищем, потом продолжил:

— Я долго простоял в пробке, был раздражен, но как только ее увидел… Она пришла в таком коротком голубом платье — очень красивая. Тут еще заиграла эта музыка, «Since she been gone», мы обнялись, и стало так хорошо.

В комнате совсем потемнело, и я услышал ту самую песню. Такую лирическую, печальную. У меня заныло сердце. Показалось даже, что я слышу запах Лилиных духов.

— Я так любил ее! — ни с того ни с сего сказал я. — Очень любил! Она была необыкновенной. Все, что она делала, казалось одухотворенным! Я мог часами смотреть на нее — просто смотреть. И только от этого уже сходил с ума… Жаль, что она не осталась со мной.

Я задумался. На самом деле глупо все получилось. Я сделал ей предложение. И она уже собиралась сказать мужу, что уходит. А потом все резко поменялось. Ее благоверный получил работу в Финляндии, и она дала задний ход. Она всегда хотела жить за границей. Наверное, она не любила меня сильно. А есть ли у любви мера? Может быть, она вообще меня не любила? Мне стало невыносимо тоскливо.

— В тот вечер между вами произошло что-то особенное? — прервала мое молчание Марта.

— Не знаю. Между нами всегда происходило особенное, когда мы оставались вдвоем. Тот вечер был одним из последних спокойных вечеров. Тогда мне казалось, что она уйдет ко мне, — не знаю, почему, я проникся к Марте доверием. Ощутил, что между нами установилась какая-то тонкая связь, и эта девушка должна непременно меня понять. Даже перешел на ты. — Лиля была совсем моей. Я чувствовал ее каждой клеточкой. И был счастлив, абсолютно счастлив! Она тогда осталась у меня ночевать, что случалось редко. А потом весь этот кордебалет с ее отъездом. И ее банальные слова о том, что так будет лучше для нас обоих…

Я не стал говорить Марте про Лилиного мужа. Мне не хотелось выглядеть в ее глазах покинутым любовником. Хотя какая разница? Я и часа еще не знал ее. Но тем не менее.


Море все плескалось.

— Знаешь, я не хочу больше это вспоминать. Все равно ничего не изменишь. На самом деле болит намного меньше, — мне показалось, что я не соврал.

— Поставь точку. Ты никак не поставишь точку, — посоветовала Марта. — Представь, что этот эпизод — как кинолента. И ты смотришь его в зале. У тебя своя жизнь. А у героев своя. Допустим, они даже вместе. И у них родился ребенок. Фильм с хэппи-эндом. Но вот прошли титры, включился свет, ты выходишь из зала — и там, за стенами кинотеатра, у тебя своя, другая, жизнь.

Это было очень забавно. Я представил, как нарядная Лиля с высоким темноволосым мужчиной в модной рубашке везут, обнявшись, детскую коляску. Зрители аплодируют и умиленно вздыхают, а я, небритый, в помятых джинсах, зато довольный и свободный, легкой походкой выхожу из зала.

— Точка, — произнес я вслух.

— А теперь выбери что-то другое. Хочешь погрузиться в детство? Обычно такие воспоминания восстанавливают.

Мне было безразлично:

— Давай!

— Ты сам найдешь, о чем рассказывать, или наугад?

— Лучше наугад.

Марта подала мне толстую книжицу небольшого размера, оформленную в виде словаря. Она велела открыть любую страницу и прочесть первое слово, которое попадется на глаза. Мне попалась «собака»: она грустно глядела из левого угла. Глядела, потому что возле слов были крошечные изображения — будто дети рисовали. Я тотчас услышал собачий лай, а на экране появились псы разных пород и калибров — вероятно, какая-то запись с собачьей выставки.

— У тебя в детстве была собака? — спросила Марта.

— Конечно, нет. Родители не разрешали. Но я приезжал к бабушке, и там жил смешной пес Рыжик. Самое прикольное, что он не был рыжим. Он был серо-желтым. Ласковый такой. Как кот, терся о ногу, честно. Я его втихаря от бабушки котлетами кормил. Хороший песик, — я запнулся, не зная, что еще рассказать о Рыжике.

— А ты боялся собак?

— Бездомных — да. Я вообще был довольно трусливым мальчиком и многого боялся. Пауков, крыс, змей, милиционеров, хулиганов. Боялся, что мама отдаст меня в детдом. Но Рыжика я любил. Потом его задавила машина, и я плакал, хотя мне уже лет девять было. Грустные у меня воспоминания, да?

— Ничего, — подбодрила Марта. — Просто сегодня ты сам грустный, вот и вспоминаешь так. Ищи следующее слово.

— «Лес», — прочел я и стал думать.

И вспомнил! Вспомнил то, что я, похоже, никому не рассказывал. И мне страшно захотелось поделиться этим с Мартой.

— Мне было лет 12. И вот мы с родителями летом поехали к папиным друзьям в палаточный лагерь. До этого я никогда не жил в палатках, никогда! Я ездил на лето к бабушке, иногда в пионерлагерь. У моих даже палатки не было, они брали у кого-то. Но это неважно. Мы стояли там всего неделю. Однако по значимости для меня эта неделя была как год.

На экране шумел лес. Я смотрел на него и вспоминал. Вспоминал то, что, казалось, забыл навсегда.

— Там было несколько семей. Взрослые с детьми. И детей оказалось очень много. В каждой семье — два или три ребенка, а я рос один. Мы приехали на автобусе, с кучей шмоток, потом еще долго шли через лес по жаре… Я устал, хотел есть, был страшно этим всем недоволен. Когда мы наконец добрались до места, я думал, что расстелю себе каремат и лягу в тени отдохнуть. А там как раз приехала машина с дровами — взрослые ездили за распалкой. И все дети носили эти дрова к кострищу. Даже мелкие карапузы хватали по ветке и тянули за собой. Я стоял и смотрел. И вот один мужчина в бандане подошел ко мне и сказал: «Привет, боец! А ты чего стоишь? Смотри, даже малыши работают. Вперед!»

Ко мне так бесцеремонно никто не обращался. Мать всегда жалела меня, а отец… Отцу было безразлично, лишь бы я не мешал. Мне стало неловко, и в то же время я страшно разозлился на этого дядьку. Его звали Валерой. «Я устал», — сказал я ему, но сам все-таки пошел носить дрова. Дети смеялись, шутили, что-то рассказывали друг другу. Я думал, они будут меня игнорировать. Но они как-то легко приняли меня в свой круг. И в конце я уже не чувствовал усталости, перестал злиться на этого дядю Валеру, а потом с большой охотой наворачивал уху — никогда такого аппетита не было!


Я захлебывался воспоминаниями. Еще не зная, о чем расскажу в следующую минуту, я чувствовал, что именно в этом времени кроется что-то чрезвычайно важное для меня. Что-то, что я давно ищу и не нахожу. И я понимал, что вот-вот доберусь до разгадки.

Марта слушала очень внимательно и не перебивала. Лес так и шумел на экране.

— Слушай, — не выдержал я. — А зачем тут этот телевизор? Я, честно, поначалу думал, что к моей голове подсоединят какие-то электроды, и все, что я буду вспоминать, отобразится здесь. А так… Детский сад какой-то.

— Лет через пятьдесят, может, будут и электроды. А пока… Считай, что у него декоративная функция. Настраивает на размышления. Мешает — выключу. Не отвлекайся. Рассказывай.

Ее голос звучал чересчур серьезно.

— Ладно, — не возражал я. — Эти дети, которые отдыхали в палатках, были другими. Не похожими на меня и моих друзей. Они не хвастали, не ныли, просто играли или делали то, что просили взрослые. На них никто не кричал — с ними общались на равных. Даже с маленькими. И им поручали взрослые дела! Мальчик на год меня старше сам разводил костер, девчонки помогали женщинам готовить еду — чистили картошку, лук, терли морковь. Каждый мыл за собой тарелку и ложку. Я по привычке бросал посуду и убегал играть, а меня возвращали… Мне казалось, что эти дети лучше, чем я. Не знаю, почему. Иногда я не выдерживал их «хорошести» и прятался в палатку. Сидел там в одиночестве, злой на всех. Мне хотелось, чтобы меня искали, но никто не обращал внимания на то, что меня нет. Потом я остывал и сам выходил к костру. Похоже, моим родителям там тоже было не слишком уютно, но они старались изо всех сил — держали марку, как говорила мама.