* * *

Следующий день был серым, унылым, пропитанным дождем. Уиллоу знала, что должна была радоваться. Это был тот дождь, который все вымаливали, который наполнит реку. Но она не могла чувствовать себя довольной.

Этим утром она уловила решительность в глазах Джесса, когда он пришел к завтраку. Очевидно, он все еще испытывал сильнейшую боль, но ничто из того, что могла сказать она или кто другой, неспособно было его остановить. Он неловко управлялся с едой левой рукой, и только раз его губы скривились в подобие улыбки, когда Салли Сью прижалась к нему, хвастая перевязанной рукой. Но даже эта легкая, грустная и почти незаметная улыбка быстро пропала.

Все в нем как будто кричало, что он что-то задумал, и часом позже она совсем не удивилась, когда он, стараясь остаться незамеченным, пробрался к сараю. Она пошла за ним и беспомощно смотрела, как он пробовал оседлать лошадь, и у него ничего не вышло. Ему удалось накинуть потник, но теперь он сдался. С искаженным злостью лицом он держал левой рукой седло, которое так и не смог оторвать от земли.

— Салливэн сказал, что вам нельзя так рано ездить верхом.

— Он старая баба, — еле сдерживаясь, ответил Лобо. — Я ездил и с худшими повреждениями.

— Но теперь вы можете не ехать.

— Неужели? — Он снова пробовал поднять седло, в то время как Уиллоу считала про себя до десяти.

— Вы самый упрямый, тупоголовый, невозможный…

Седло опять упало, и он выругался.

— Вы, конечно, не поможете…

— Нет, — почти закричала она на него.

Лобо посмотрел на свою ладонь с таким отвращением, раздражением и беспомощностью, что ей хотелось заплакать.

Вся злость у нее пропала, и она прикусила губу.

— Простите меня.

Он резко повернулся, глядя ей в лицо. Она опустила глаза.

— Простить? За что?

— Это я во всем виновата… ваша рука, ваши раны и теперь… вы хотите уехать до того, как…

Она ненавидела наворачивающиеся на глаза слезы. Она отвернулась, чтобы он не заметил ее слабость. Он не выносил слабости. Ни в себе. Ни в ком-то другом.

Уиллоу почувствовала, как его левая рука тронула ее щеку, совсем как несколькими неделями раньше.

— Не надо, — сказал он. — Не надо из-за меня плакать. — Он вспомнил другой раз, когда она плакала. Он почувствовал ее слезы на своей щеке. Это был первый раз, когда он увидел ее плачущей, первый раз, когда кто-то плакал от жалости к нему. Тогда это вызвало у него чувство смирения и боли. И то же самое сейчас, даже еще сильнее.

— Я не хочу терять вас, — сказала она.

— Я просто мираж, и больше ничего, — мягко сказал он, неловко подбирая слова, которые могли убедить ее. Он так боялся, чтобы Уиллоу не видела его таким, каким он был на самом деле, и что однажды она будет горько разочарована. Он не смог бы видеть, как ее любовь переходит в отвращение. — Картинка в небе, то, чего нет на самом деле. Я не Одиссей. Неважно, как я себя называю, я остаюсь Лобо. — Он помолчал. — Я никогда не умел любить. И сейчас не умею, — без выражения добавил он.

— Вы это умеете лучше любого, кого я когда-либо встречала, — сказала она. — Потому что никогда ничего не просите взамен.

— Бросьте, — грубо сказал он. — Я знаю, кто я такой и кем я всегда буду.

Уиллоу встала на цыпочки и коснулась ладонью его лица. Он не мог бриться, и теперь выглядел как разбойник, каким, он так старался убедить ее, он и был. Она провела пальцами по светлой щетине и краю сжатой челюсти.

— Я люблю вас, — сказала она. — Вы… вы не мираж и не легенда. Вы не можете быть ими — не с вашим упорством и отвратительным характером и… и…

Вопреки себе, Лобо был не в силах шевельнуться, поглощенный силой ее взгляда, желанием прикоснуться к ней последний раз.

Он наклонился, лаская губами нежную кожу.

— И что еще?

При этом заданном чувственным тоном вопросе Уиллоу ощутила, как в ней вновь зародилась надежда.

— Упрямство, — сказала она. — Как у мула.

— Как у мула? — В его словах слышался ободряющий вызов. Она вдруг зарделась.

— Ну, может не совсем… как мул.

Тогда его губы впились в нее с требовательностью и желанием.

Как всегда, между ними взорвалось пламя, но теперь добела раскаленное отчаянием. Его губы владели ею, любили и поглощали ее, здоровая рука прижимала ее тело к своему, пока они снова почти не слились в одно целое. Уиллоу наслаждалась уколами его щетины на своей коже, чистым, чуть отдающим мылом запахом мужчины, ощущением выступавших костей, твердостью губ, когда он, казалось, проник в нее, добрался до самого ее существа.

Она молилась молча и старательно. Молилась, чтобы ее любовь передалась ему, заставила его поверить, заставила понять, что он нужен им всем, что он пробудил во всех них все самое лучшее, что благодаря ему они стали взрослее, увереннее и ответственнее.

Такими, как он.

Она пыталась передать ему все это своими губами, своим телом. Но как раз когда она думала, что ей это может удастся, когда его губы стали откликаться, он отступил. Его глаза стали темными и невыразительными.

Он внимательно разглядывал красные пятна на ее щеке, оставленные его щетиной, и очень нежно дотронулся до них пальцами здоровой руки.

— Всегда я делаю вам больно, — негромко сказал он.

— Нет, — возразила она. Но его рука продолжала мягко поглаживать ее.

— Видите, я даже не могу побриться.

— Но я могу побрить вас, — сказала она. — А потом вы и сами сможете.

— Костоправ не уверен в этом.

— Он просто старая баба, — фыркнула она, наконец-то заставив его чуть улыбнуться.

— Не делайте это таким трудным для меня.

— А каким это будет для Чэда, и Салли Сью… и даже для Эстеллы? Они все вас любят.

— Они забудут достаточно скоро.

— Они никогда не забудут. Я никогда не забуду. В человеческую жизнь нельзя так вот просто зайти и выйти.

— Я — опасность для вас, особенно теперь. — Он опустил глаза на свою ладонь.

— Нет, — сказала она.

Слезы полились сильнее. Она должна была его убедить. Лобо снова посмотрел на седло.

— Чем дольше я задержусь здесь, тем труднее это будет, — сказал он. — Для всех нас. Помогите мне. — Это была мучительная мольба.

— Куда же вы поедете? — спросила она. Он пожал плечами.

Сердце Уиллоу сжалось, и она сделала последнюю попытку.

— Вы нам нужны.

— Калека?

— Вы. Все, что вы есть. Все.

— Я теперь ни на что не гожусь. Ни на что.

— Вы на что угодно годитесь, черт побери, — сказала она, и он изумленно взглянул на нее.

Он никогда раньше не слышал, чтобы она выругалась, даже в самые сложные моменты. Он сдвинул брови.

Но Уиллоу продолжала, не обращая внимания, что он хмурится:

— Никто не подумал о запруде до вас. Никто бы не смог так быстро закончить сарай, никто не удержал бы вооруженных…

Он пытался заговорить, сказать, что он больше не может этого делать, но она не дала ему слово вставить.

— Здесь нужна была сообразительность, не только оружие, — в отчаянии продолжала она, когда он снова взялся за седло. — А как насчет Брэди и Эстеллы?

— Что насчет них?

Она в изнеможении вздохнула.

— Вы наверняка заметили, что они изменились.

Он улыбнулся ей с оттенком горечи.

— Брэди уже сам менялся. Алекс только ускорил процесс.

— Не Алекс. Вы.

— Не говорите этого Брэди.

— Он первый готов это признать.

— Значит, он ошибается. На самом деле никто не может измениться. Просто время от времени сходят со своей тропы. Так, как я, здесь. Пора вернуться обратно.

— Вы самый упрямый, тупоголовый, невозможный…

— Вы это уже говорили, — напомнил он.

— Потому что это правда, — язвительно сообщила она. Он сжал зубы.

— Черт побери, Уиллоу, вам без меня будет лучше. Вы могли похоронить имя, но не похоронили человека.

— А мне и нужен человек, — нежно сказала она без следа язвительности.

Он снова попытался ее убедить.

— Даже упрямый, тупоголовый?..

Уиллоу вдруг улыбнулась сквозь слезы.

— Странно, но именно это мне и нужно… всем нам нужно. Даже городу. Почему, вы думаете, они устроили эти похороны? Все согласились?

Он уронил седло и негромко выругался, прежде чем привести свой самый убедительный аргумент.

— Они не думали, что я останусь. Это был их способ избавиться от меня.

— Думаю, Брэди ясно дал понять, что вы можете остаться.

По его лицу скользнуло странное выражение. До этого он ни для кого не был желанным гостем, тем более для целого города. Тем более для шерифа, черт побери, хотя бы и бывшего пьяницы.

— Но я даже читать не умею, — негромко и смущенно доказывал он.

— Вы научитесь, — отвечала она, чувствуя, что он начинает сдаваться.

— Мне не сидится на месте.

— Это пройдет.

— Из меня не выйдет фермера.

— Так выйдет ранчер.

— Черт побери, Уиллоу, из этого ничего не получится.

— Почему?

— Меня кто-нибудь узнает.

— Как, миролюбивый ранчер с большой семьей? Уважаемый во всем городе? И это Лобо?

— Город может быстро изменить настроение. Завтра. Послезавтра.

— Весь город видел, как вы закрыли Салли Сью от пули. Все видели, как вы старались никого не убивать. Все знают, что вы сделали для Брэди. Они даже устроили городское собрание.

— Что?

— Городское собрание. Когда они решили похоронить Лобо.

— Собрание, черт побери…

— Обычно они их устраивали насчет меня, — сказала она, улыбаясь этой сводившей его с ума безмятежной улыбкой. — Пора уже им начать собираться насчет чего-нибудь другого. — Мгновение она размышляла. — Только подумайте, — мечтательно произнесла она, — Вы и я… им будет чем заняться в следующие двадцать лет.

— Уиллоу…

— Тридцать лет?

— Уиллоу…

— И вы обещали Чэду научить его трюкам с лошадью.

— Уиллоу…

— И я думаю, что у нас с вами есть еще незаконченное дело…