Джесс остановился, разглядывая местность. По направлению к ранчо Тэйлор она слегка понижалась.

— У вас случались наводнения? — спросил он.

— Пока я здесь, нет, — ответила она. — Но я слышала, что лет восемь назад было одно, очень сильное.

— Река течет на юг, — сказал он. — Если нам взяться копать канаву, то чуть ниже этого места надо устроить запруду, чтобы направить воду в ваш огород.

— Тогда Алекс останется без воды, — заметила она. Его губы сложились в мрачную ухмылку.

— Вот именно.

— Что вы имеете в виду? — спросила она.

— Возможно, мы можем решить сразу две задачи.

Она посмотрела на него. Его глаза вдруг оживились, и весь облик стал не таким холодным и недоступным, как обычно.

— Я… я не совсем понимаю.

— Это ваша земля. Вы можете делать с ней что хотите, верно?

— Я… я думаю, что да.

— Если мы сделаем запруду, то у нас будет вода для ваших посадок — да еще и преимущество в споре.

Уиллоу заметила это «мы» и ощутила прилив удовольствия.

— Алекс ужасно разъярится.

Джесс пожал плечами.

— Не больше, чем сейчас.

— Но разве сможем только мы сами это сделать?

— Не знаю, — задумчиво ответил он, глядя на реку. Вода стояла низко в широком русле. — Нам потребуется срубить некоторые из ваших деревьев, чтобы они упали поперек реки, а потом заполнить промежутки грязью и травой. Чтобы прорыть канаву к вашему огороду, мы можем использовать оставшийся динамит.

Динамит. Мысли Уиллоу приняли другое направление.

— Где вы его взяли?

— В лавке, — сказал он. — Наверное, они держат его для рудников к западу отсюда.

— Но деньги…

Он сжал челюсти.

— Я ведь не просил у вас денег, верно?

— Но…

Его губы скривились, на лице появилось выражение близкое к улыбке.

— Спасибо Ньютону. Он мне оплатил расходы.

— Но….

— Видите ли, — сказал он, отсекая возражение, — он мне солгал. Никто не смеет лгать мне. Я сказал ему это с самого начала. Он мой должник. Если на то пошло, он в долгу и перед вами за все неприятности, что он вам причиняет.

Уиллоу глядела на него, на худое загорелое лицо, почти скульптурно-четкое в своей враждебной резкости черт. Его глаза, несколькими мгновениями раньше выражавшие оживление, теперь были спокойными, внимательными и ждущими. Оттого, что он смотрел на нее таким ровным, почти испытующим взглядом, по ее спине пробежала дрожь.

Она медленно кивнула. Может, она начинает такое, что трудно будет кончить, но Джесс был прав. Алекс уже был опасным врагом. Возможно, запруда заставит его одуматься и понять, что всем им надо делиться водой.

Теперь, когда решение было принято, ее мысли обратились на другое.

— Я хочу вам кое-что показать, — сказала она. Не дожидаясь отказа и предложения вернуться, она направила Бэтси вперед, в тополя, пока не достигла самого высокого, чьи корни частично тянулись над землей, завиваясь узлами с такой естественной живописностью, которая всегда вызывала у нее благоговение. Толстые ветви не полностью нависали над рекой и давали обширную тень. Не дожидаясь, когда он подъедет, и не оглядываясь, Уиллоу соскользнула с Бэтси и прошла к одному из корней, образовавшему отличную скамейку. Только тогда она решилась посмотреть на Джесса.

Он все еще сидел на лошади, положив руки на гриву. На лице была насмешка. Он лениво перекинул правую ногу через луку седла и соскочил с каракового. Взгляд его, теперь горячий и сосредоточенный, с вызовом встретил ее взгляд.

Он подошел к ней с изяществом выслеживающего добычу кугуара, и у нее мелькнула мысль, что, возможно, поставив капкан, она не совсем представляет все последствия.

Она не могла пошевельнуться, не хотела шевелиться. Тепло пронизало все ее тело, и она почувствовала, что дрожит. Она бросила мешок, который несла, и спрятала руки за спину, чтобы он не увидел, как они трясутся. Не от страха. Она не думала, что могла бы действительно бояться его. Но ее пугала сила ее ощущений и чувств к нему. Но она и наслаждалась ими, потому что никогда не ощущала себя такой полной жизни, такой отчаянной, даже шальной и… греховной.

Щеки ее горели, она чувствовала это и знала, что глаза ее говорят такое, чего не могли бы сказать губы. Она не знала, как сказать ему подобные вещи, да это и не требовалось. С самого начала у них было особое понимание, глубинное знание друг о друге, о бушевавшем между ними чувстве. Он желал ее. Она желала его. Их тела тянулись одно к другому, излучая жар.

Наконец, он хрипло заговорил:

— Знаете вы, что делаете?

— Да, — просто ответила она.

— Я здесь не останусь.

— Я знаю.

— Знаете, леди? Действительно знаете?

Она тронула его за руку, обольстительным движением стягивая кожаную перчатку, игриво проводя пальцами по коже. Когда она чертила круги на его ладони, рука ее дрожала. Там еще оставались следы ожогов — оставшееся покраснение и лопнувший волдырь. Она поднесла ладонь к лицу и прижала ее к своей щеке, глядя на него.

— Да, — ответила она.

— Вы сумасшедшая, — почти неслышно сказал он, когда его губы прижались к ее, оставляя обжигающий отпечаток в ее сознании. Поцелуй был жадным, нет, более чем жадным — изголодавшимся. Все сомнения оставили Уиллоу, когда их взаимное желание взорвалось в углубившемся поцелуе. Его язык проник в ее рот, приветствуемый ее собственным, ища, и делая открытия, и наслаждаясь ими. Волна тепла, которую она чувствовала до этого, была ничто в сравнении с переполнявшим ее теперь вулканическим жаром, заливающим каждую клетку, гальванизирующим каждый нерв. В самой ее глубине возникло неуправляемое покалывание, которое разрослось, охватив всю ее, требуя чего-то, чего — она не совсем понимала. У нее подкосились ноги, и она чувствовала, как его руки поддерживают ее, ласкают ее, чувствовала, что она в их власти.

Она посмотрела ему в лицо и ее поглотили глаза, теперь горевшие огнем. Сердце ее заколотилось от охвативших ее новых ощущений. Нежные, желающие ощущения и яростные, страстные, требовательные.

Его руки крепче охватили ее, и она почувствовала, как его тело под одеждой напряглось, ощутила исходивший от него теплый запах земли. Она задрожала, и его руки поглаживали ей спину, то мягко касаясь, то надавливая, и ощущение было восхитительным. Его губы оторвались от ее губ, и она на мгновение почувствовала себя лишенной чего-то драгоценного, но потом они начали путешествие по ее шее, оставляя жаркие следы, пока она не почувствовала, что вся горит.

Он пробормотал что-то, чего она не поняла, и она хотела произнести что-то, сказать его имя — Джесс, — но боялась разрушить все еще хрупкие и тонкие нити, связывающие их. Она до крови прикусила губу, сдерживая слова, сдерживая все, что могло бы вернуть эти опасения, этот глубокий страх связать себя с другим.

Прежде Лобо никого не касался с нежностью, и он не знал, что способен на это. Но с того мгновения как она взяла его ладонь, одарив его мягкостью и нежностью, он познал чувства и ощущения, которые держал под замком почти всю свою жизнь. Впервые, насколько он помнил, ему хотелось отдавать, делиться, принадлежать кому-то, и он непонятным образом знал, как это делается. Даже желая высмеять себя за чувства, которые всегда презирал, он знал, что эти чувства были реальнее, чем боль, или страх, или радость победы.

Ее прикосновение одновременно обжигало и успокаивало, и ему отчаянно хотелось, чтобы она ощутила то же самое. В любовных играх он всегда притворялся и всегда с опытными женщинами. Он был уверен, что Уиллоу не имела такого опыта, и у него не было никакого опыта общения с девственницами. Он не знал, что делать, боясь причинить ей боль.

И все же он не мог остановиться. Его душа, и сердце, и тело желали ее с неодолимой яростью, не терпевшей отказа. И, глядя ей в лицо, он увидел в ней ту же самую необходимость.

Лобо чувствовал, как ее руки перебирают его волосы, пальцы вычерчивают узоры на шее, лаская и поддразнивая, а тепло ее дыхания щекочет кожу на щеке. Ее глаза, глаза цвета летней синевы, слепили своей ясностью: в них не скрывалось ни тени сомнения.

Его ладонь поднялась к ее лицу, проводя по губам, наслаждаясь нежностью кожи, мягкой, вспыхнувшей от поглощавшей их страсти.

Он знал, что должен остановиться. Это было бы все равно, что ухватить кусочек изысканного блюда, которое потом будет грубо отнято. Ради своего и ради ее блага он должен остановиться.

Но никто никогда так на него не смотрел, никто никогда так до него не дотрагивался. Он был подобен умиравшему от жажды, которому предложили глоток воды, и мог отказаться от него с таким же успехом, как перестать дышать.

Он чувствовал жар, свернувшийся в его чреслах, но еще больше чувствовал тепло в верхней части тела, около сердца. Оно было даже более соблазнительным, чем физическое тепло, доставляя более идеальное наслаждение, более полное удовлетворение. Лобо мягко опустил ее на землю и прижал ее тело к своему, радуясь готовности, с которой их тела двигались вместе, как они подходили друг другу, несмотря на разницу в размерах. Он почувствовал, что его мужество наполняется, ощутил в нем тепло и боль, и это было совсем не то, что в другие времена, когда ему требовалась женщина. Он хотел большего, чем быстрое облегчение, ему хотелось погрузить себя в нее и сделать ее полностью принадлежащей ему так, как никакую другую женщину до этого. Это чувство было так необычайно сильно, так неожиданно, что напугало его до полусмерти.

Но ничто не могло остановить его руки, которые вдруг точно знали, что делать, как соблазнять, как ласкать, как нежно держать все то, о чем он раньше никогда не задумывался. Он посмотрел вниз на лицо, прелестное в затененном свете, на полные звезд глаза и распухшие от поцелуев губы, и понял, что никогда до этого не встречал ничего, вызывающего такое благоговение. Даже восход солнца над вершинами гор и закат в пустыне. Этот взгляд был для него. Для Лобо, белого индейца. Наемника, даже убийцы. Но сейчас он ощущал себя воплощением всех героев, которые когда-либо существовали.