Мариса понятия не имела, почему ее отец обвинял Морроу в смерти матери. Она знала, что мать была убита нарушившими мир индейцами, когда возвращалась с ранчо Морроу. Но ее отец всегда обвинял не индейцев, а Морроу. Она знала также, что ее отец прикован к инвалидному креслу, потому что вызвал Морроу на ссору вскоре после смерти матери. Но она не знала, в чем было дело, а когда спрашивала, он только сжимал губы и отворачивался.

Теперь она впервые в жизни была готова открыто ослушаться его. Он всегда ей много позволял и отказывал в немногом, и его новая жесткая манера вызывала в ней чувство протеста, но и печаль тоже. Он всегда, даже в инвалидном кресле был ее кумиром, и она всегда нуждалась в его одобрении. Он любил ее, и она его очень любила. Она помнила свою мать, остались только размытые впечатления, и она уже не могла отличить, что было действительным, а что — созданным требующим материнского тепла воображением. Большую часть ее жизни отец был единственным родителем, всегда дарившим ей любовь и привязанность.

Но сейчас он был не прав, и она провела множество беспокойных ночей в попытках найти общее между отцом, которого она любила, и мстительным чужаком, готовым с помощью наемного бандита выгнать женщину и детей из их единственного дома.

Мариса видела в Уиллоу Тэйлор женщину, достойную восхищения, ту, на которую она хотела бы походить. В семнадцать лет, когда Уиллоу Тэйлор приехала в город, Мариса была почти дикаркой. Школа, с этой постоянной сменой учителей была вещью очень нерегулярной, и Мариса без энтузиазма встретила новую учительницу. Но в ней почти сразу же появилось что-то притягательное. Она обращалась с Марисой как с личностью, не как с избалованным дитятей, каким, Мариса должна была признать, она зачастую бывала. Мисс Тэйлор развивала у учеников желание учиться, больше знать, стремление применить свои знания. Впервые история стала захватывающе интересной, математика завораживающей, география нужной, классика пленительной. Уиллоу имела обыкновение заканчивать каждый день историей с продолжением на следующий день, и следующий, и ученики стремились пропустить очередной эпизод не более, чем стремились бы пропустить увлекательное празднество.

Для Марисы Уиллоу Тэйлор стала всем тем, чем, считала она, могла быть ее мать. Она еще больше стала восхищаться учительницей, когда та, не обращая внимания на мнение горожан, взяла к себе Чэда, потом Эстеллу. Хотела бы она быть так же твердо в чем-то убеждена.

И теперь она осмелилась. Она решила быть такой же сильной, как Уиллоу Тэйлор.

Добежав до сарая, она попросила одного из конюхов оседлать ее лошадь, сказав ему только, что собирается проехаться по ранчо. На самом деле она хотела поехать в город потолковать с Салливэном. Ей хотелось узнать, не известно ли ему насчет ненависти ее отца к Гэру Морроу больше, чем ей, и была ли у них хоть какая-то возможность прекратить вражду, прежде чем она поглотит весь Ньютон. И она хотела спокойствия и уверенности, которые давало его присутствие, и еще большего, но она сомневалась, сможет ли когда-либо это иметь. Каждый раз при взгляде в эти серые глаза у нее подкашивались ноги, хотя обыкновенно Салливэн обходился с ней скорее как с ребенком, чем с женщиной — до тех танцев. Во время танца его глаза встретились с ее глазами, и в них были теплота и желание. Когда после стрельбы он ее обнял, она чувствовала себя уверенно и в безопасности. У нее было чувство, что ее место — в этих руках.

Когда она уезжала, отец был на крыльце, жестами призывая ее вернуться, но она только помахала ему.

Главным предметом обсуждения в городке, как она вскоре узнала, была постройка сарая на ранчо Уиллоу. После второй просьбы «скажи вашему папе, что меня там не будет» кровь Марисы стала закипать.

— А я буду, — сладко отвечала она, еще более будоража обычно полусонный город. — Надеюсь увидеть вас там.

Она прошла вдоль всей улицы, заходя к парикмахеру, на лесоторговый склад, в оружейный магазин и сообщая им всем то же самое. Она надеется увидеть их на постройке сарая.

Вслед ей возникало смятенное обсуждение, и кучки людей собирались на улице, пытаясь решить, что же означает последнее развитие событий. Хотя Мариса и была чертенком, она всегда поддерживала и защищала своего отца. Может, это означало, что Алекс передумал?

Когда она, наконец, добралась до кабинета доктора, двое горожан, включая мэра Огэста Стиллуотера, уже были там, очевидно советуясь с Салливэном насчет последних новостей. Увидев ее, они густо покраснели, и она сказала:

— Увидимся завтра на стройке.

Мэр вежливо приподнял шляпу, неопределенно кивнул и убыл. То же сделал его компаньон.

Салливэн наклонился через стол, улыбаясь ей.

— Что, Мариса, устраиваем маленькую смуту?

Она подняла на него невинный взгляд.

— Я просто хочу помочь.

— С вашей помощью в городе заваривается каша, — со смешком сказал он, — и я подозреваю, что вы это знаете.

— Еще одно городское собрание?

Она захихикала. Хоть она и не ходила на предыдущие собрания, но слышала достаточно, особенно, как доктор Салливэн Баркли утер нос всему городку.

— Возможно, — согласился он, насмешливо блестя глазами.

Теперь Мариса решила, что его лицо было одним из приятнейших, которые она когда-либо встречала. Ничего похожего на лицо этого профи, имевшее чересчур жесткое выражение. Серые глаза Салливэна были туманными и временами даже загадочными, но они также искрились иронией. Рот был широким и улыбчивым, и хотя она знала, что морщины на его лице, скорее всего, оставила малярия, они больше походили на следы частого смеха. В этом лице виделись характер и убежденность, но также и мальчишеское озорство. Никто еще не винил Салливэна в напыщенности, хотя многие кляли его упрямство.

Она поймала устремленный на нее взгляд и почувствовала, что краснеет. Она так хотела дотронуться до него, или чтобы он до нее дотронулся, но он, казалось, прирос к месту. Одна его рука была сжата в кулак.

— И чем я могу вам служить, Мариса? — наконец спросил он. Очень многим. Хорошо бы начать с поцелуя. Но она проглотила эти слова.

— Я хочу помочь Уиллоу, — вырвалось у нее. Удивленный Салливэн внимательно посмотрел на нее. Мариса всегда его привлекала, хотя и была гораздо моложе его. В ней было столько одухотворенности, столько живости. Когда она входила в комнату, комната становилась светлее. Но ему было тридцать шесть, почти вдвое больше, чем ей и он повидал больше смерти и разрушений, чем следовало бы. Также он подцепил малярию в Луизиане, а он твердо решил, его жена не будет обременена возней с больным. Но теперь при взгляде на нее какая-то его часть заколебалась, та часть, где располагалось сердце.

Он не осознавал, насколько она выросла. Когда она смотрела на него, ее выразительные карие глаза светились. Темно-каштановые, почти черные волосы были охвачены сзади голубой лентой такого же цвета, как шелковая блузка. Коричневая юбка для верховой езды облегала слегка округлые бедра, а стройные лодыжки охватывали сапожки тонкой кожи. Алекс Ньютон никогда не жмотничал, когда дело касалось его дочери, и Салливэн догадывался, как трудно должно было ей выступить против отца.

— Вы действительно хотите противостоять вашему отцу в этом деле? Он может никогда вас не простить.

— Он не прав, — просто ответила она. — И я боюсь за Уиллоу. А если ее поддержит весь город, ему придется оставить ее в покое.

— Я так не думаю, — сказал Салливэн, — теперь дело зашло слишком далеко. Он просто наймет еще людей.

— Я встретила одного из них, — сказала она, и Салливэн заметил, как дрогнули ее плечи, словно она пыталась отогнать страх.

— Кого? — резко спросил он.

— Того, которого зовут Лобо.

Лицо Салливэна застыло.

— Расскажите мне о нем.

— Он коварный и вызывает страх. У него самые холодные глаза, какие я когда-нибудь видела. Я просила его уехать и он только… высмеял меня.

Мариса передернулась. Все иллюзии, если они у нее были насчет профессионалов, пропали вечером в субботу, когда один из них так хладнокровно убил одного из людей ее отца.

Салливэн видел, как затуманились ее глаза, и понял, что она помнила убийство на танцах. Он не мог более сдерживаться. Он вытянул руки, и Мариса бросилась в его объятия, все еще дрожа от воспоминаний. Он крепко обнял ее, одной рукой поглаживая пахнущие цветами волосы. Дрожь утихла, и она обратила к нему глаза, в уголках которых повисли слезинки. Он знал, что не должен это делать, но не мог более удержаться, чтобы не поймать слезинки губами. Потом его губы стали двигаться вниз, лаская нежную белую кожу, пока не встретились с ее губами.

Поцелуй взорвался внезапной вспышкой раскаленного добела великолепия. Его губы вначале нежно ласкали и изучали, но потом стали более требовательными, когда она отзывалась, крепче прижимаясь к нему. Он так долго этого желал, и теперь знал, что она хотела того же. Запрет привел только к нарастанию внутреннего напряжения и потребности, пока он не ощутил, что готов взорваться.

Она инстинктивно, призывно приоткрыла губы, и его язык продвинулся, исследуя чувствительные места, пока она вновь не начала дрожать, на этот раз совсем по другой причине. Руки Салливэна обхватили ее крепче, желая, нуждаясь, требуя тепла, которое она предлагала. Давно уже он не ощущал такой общности, такого мягкого и все же обжигающего тепла.

Но Мариса заслуживала большего, чем человека, который в любой момент мог ожидать очередного приступа малярии, за которым в это время требовался уход, как за ребенком, который мог не дожить до старости. Она заслуживала гораздо большего.

Со стоном страдания он оторвался от нее, ища взглядом затуманенные страстью глаза и лицо, переполненное ощущением чуда. Это ощущение медленно сменилось страхом, когда в его лице, в его глазах она увидела внезапное отрицание.

— Салливэн, — прошептала она, — не отдаляйтесь.

— Из этого ничего не выйдет, Мариса, — медленно произнес он, — мне нечего вам предложить.