Выхватив из его рук свое заявление с поставленной на нем закорючкой подписи, она гордо прошествовала к двери, очень собой довольная. Не подводила, включалась в ней иногда заветная кнопочка. Та самая, от отцовской харизмы по генетическому наследству доставшаяся. Такую силу могла в обычный тихий голосок вложить, что сама она только диву давалась. И собеседника будто параличом прохватывало. Толик вон десять лет под этим параличом проходил, пока его вожделенно-толстомясые прелести не выручили…

– Ну что, подписал? – спросила Ксюха, выглянув из-за своего компьютера.

– А як же! – победно подняла над головой листок заявления Инга. – Куда ж он денется…

– Ну, ты даешь, Шатрова! Как это у тебя все лихо получается? Я вот так не могу… Он меня летом даже в отпуск не отпустил! Сказал, в декабре пойдешь…

– Ладно, Ксюх, пока. Передашь заявление кадровикам, ладно? И к моим в техотдел зайди, скажи, чтоб не теряли. Через неделю буду как штык. Все, пока.

– А ты куда, Инга? Что за срочность-то? Мужика, что ль, нашла? Замуж выходишь, да? – уже в спину ей выстрелила очередью любопытных вопросов Ксюха. – Так торопишься, прямо как на пожар…

– А по-твоему, торопиться надо только замуж, да? – рассмеялась от души Инга.

– Ну да… А куда еще-то? Пока берут…

– Нет, Ксюха, вовсе не замуж. Я там была уже. И ничего хорошего, честно-откровенно тебе скажу, в этом замуже я не нашла. А ты не грусти – тоже как-нибудь в те места сходишь. Какие твои годы!

– Ага, сходишь… В двадцать шесть лет туда сходишь, кажется… – уже в закрытую за Ингой дверь жалобно пропела Ксюша.

Вздохнув и прокрутившись на вертком стуле вокруг своей оси, она достала из стола большое зеркало, принялась рассматривать круглое, покрытое толстым слоем пудры личико. Все на месте, все замечательно. И глазки красиво подкрашены, и губы правильно припухли, по всем законам сексапильности, и прическа – моднее некуда… Ну почему, почему не ценит никто? Вон ту же Шатрову хотя бы взять, ведь лахудра лахудрой! А мужики все вокруг нее вертятся, и везде у нее полный респект, и у директора уважуха… И даже Аракчеев ей заявление в шесть секунд подписал! Вроде и не старается она хорошо выглядеть, вечный костюмчик серенький, волосы в хвостике, лицо бледнее некуда, а все равно королевной по фирме ходит! Обидно и непонятно все как-то… Наверное, в этом все дело… как его… в венце безбрачия. Придется все-таки разориться с зарплаты, сходить к тому экстрасенсу, который венец этот над ее головой недавно разглядел. Наверное, у Шатровой этого самого венца нету, а у нее вот есть… В этом все дело…

Инга торопливо продвигалась по коридору в сторону выхода и совсем уж было была в метре от вожделенной двери, как вдруг услышала за спиной обиженно-пискнувшее:

– Ин, а ты куда? Уходишь, что ли? А чего ко мне не зашла?

Она только чертыхнулась про себя тихонько, резко остановившись и возведя к потолку глаза. Так и есть, черт не вовремя Машу в коридор вынес… Как же она надоела-то ей, господи, эта Маша! Когда ж она тут адаптируется, в конце концов… Подружек уже себе каких-нибудь найдет…

За Машу недавно похлопотала любимая Ингина подруга Наталья – попросила слезно устроить на фирму неказистую свою родственницу. То ли она свояченицей Натальиному брату была, то ли еще какой седьмой да родственной водой на киселе – Инга уж и не помнила. Просто Наталье отказывать ей в тот момент не хотелось, вот и устроила протекцию. Убедила ее Наталья, что просто с улицы, без обязательных рекомендаций своих же сотрудников, давно и прочно на определенном месте приработавшихся, нигде теперь новеньких на работу и не берут. Так оно и есть, наверное. А только от этого не легче. Потому как уж сколько раз твердили миру – сам привел, сам потом и возиться с новеньким этим будешь, и отвечать за него по полной программе будешь. Вот Инга и возилась, и отвечала. Почти месяц уже. Опекала, защищала, чаи-кофеи по пять раз на дню пила, в коридоре наставления делала, от недовольных отбивалась… Список неприятностей, как говорится, можно продолжить. Да еще и Маша эта оказалась особой неповоротливой, не слишком в делах проворной и к тому же вечно всем недовольной. И любопытной не меру. Навязывала свою дружбу нахрапом, чего Инга терпеть не могла. Но терпела. Чего только ради дружбы с Наташкой не сделаешь…

– Ин, а ты чего на работу опоздала? Я с утра заходила к тебе… – в два шага догнала ее Маша, заглянула в лицо жалобно-любопытно.

– Да я Родиона ждала, Маш. А он не смог вовремя – в пробку попал.

– Что, прямо утром ждала?

– Ну да… А что?

– А то. Ненормальная ты какая-то.

– Почему?

– Потому. Нормальные бабы по утрам мужиков провожают уже, а ты только ждешь…

Маша улыбнулась ей слегка, приглашая вроде как посмеяться – шутка, мол. Инга тоже улыбнулась в ответ, пожала плечами коротко. Не умела она вести разговоры в подобной плоскости. Даже в шутку. Какие-то пошло-вонючие они получались, разговоры эти. Как будто ты шла себе по сухому асфальту и ступила в начищенной до блеска обуви в свежее собачье дерьмо. Настроение сразу портилось. Поежившись, она взглянула на Машу коротко и в который раз уже обругала себя за проклятую уступчивость. Могла бы Наташка и к себе на фирму пристроить свою красавицу, между прочим…

Хотя, чего уж греха таить, красавицей Маша совсем не была. Зато очень удачно ею притворялась, то есть имела все повадки красивой женщины. Прямо держала плечи, даже немного лишку назад их откидывая, тянула лебедем шею, кривила капризно губы при случае – в общем, гордо выставляла всю себя для полноты обозрения. Волосы имела сухие и реденькие, но всегда в идеальную, волосок к волоску прическу уложенные. И лицо имела совсем невыразительное, похожее на свежий срез круглой картофелины, но очень тщательно, с чувством и с толком намакияженное. Правда, при этом выглядела она старше своего природного возраста лет на пяток, но тут уж, простите, из двух зол… А сегодня так вообще на все десять лет старше выглядела. Инга, разглядев этот нехороший из лишних десяти лет хвостик, устыдилась тут же своей холодности и к бедной женщине обидной предвзятости. Что она, виновата, что ль, в неуклюжести своей природной? Нисколько и не виновата…

– Ой, Машенька, а ты сегодня просто замечательно выглядишь… Как девочка-десятиклассница просто! – драгоценным подарком преподнесла она ей свое вранье и улыбнулась, собой довольная. Ложь за комплимент выдала. Как там Окуджава поет? Давайте говорить друг другу комплименты? Ведь это не что иное, как жизни нашей счастливые моменты, или как он там поет?

– Да. Я знаю, – гордо произнесла Маша, откинув еще больше плечи назад. – Я всегда хорошо выгляжу. И молодо. А вот ты, Инга, выглядишь как тетка предпенсионного возраста. Ни косметики на тебе, ни наряда приличного. И худоба эта тебя нисколько не красит, и бледность…

Вот так вот вам. Получите в ответ с улыбкой. Обмануть хотели прекраснодушием своим ложным? Думали поддержать бедную женщину? Вот и получите теперь. И вообще, сколько можно наступать на одни и те же грабли? Сколько уж раз так было? Начинаешь откровенно врать человеку из жалости, и тут же в тебя ответный камень неблагодарности летит. И так тебе и надо. Не можешь сказать правду – промолчи лучше. Не льсти попусту. А насчет предпенсионного возраста Машенька загнула, конечно. Могла бы для приличия всего лишь десяток лет приплюсовать. Для полного и равноценного баланса. Потому что как раз этот десяток лет все у нее при определении возраста и отнимают – при ее худобе да маленьком росточке… Или тоже врут, как она сейчас?

Инга хмыкнула, отдавшись на секунду этим пролетевшим в голове ветром мыслям, потом вздрогнула, быстро посмотрела на часы:

– Все, Машенька, мне бежать надо. Меня неделю не будет, так что ты держись тут. Наташке привет передавай. Ага?

– А куда ты? – дернулась к ней вместе со своим любопытством Маша.

– На кудыкину гору. Воровать помидоры. Пока, Машенька.

Инга отскочила от нее проворной змейкой и выскользнула за дверь, застучала дробно каблуками вниз по лестнице, словно боялась, что Машеньке непременно придет в голову броситься за нею вслед. Вдруг ей захочется уточнить местонахождение «кудыкиной горы» и детали процедуры воровства на ней помидоров? А что? С нее станется…

На двенадцатичасовой поезд Инга успела. Правда, плацкартного билета ей уже не досталось, пришлось разориться на дорогой, комфортабельный. Родион завел ее в купе, присел рядом. Переглянулись молча, улыбнулись друг другу глазами.

– Ну все, Родька, иди… Спасибо тебе. И за сиделку, и что проводил… Аньку не забудешь встретить?

– Да не забуду, не волнуйся. И Ирку тоже проконтролирую, как она там с мамашей твоей управляется. И ты тоже времени зря не теряй – выспись получше. Вон круги какие под глазами… Заваливайся на полку и спи. Она у тебя верхняя, кстати…

В дверях купе возникла запыхавшаяся молодка, вся увешанная котомками, протиснулась в узкую дверь, плюхнулась на соседнюю полку. Вслед за ней заглянула еще одна женщина, возраста совершенно почтенного, потом еще одна…

– Ну все, Родь, иди. Видишь, людям устраиваться надо, – снова погнала его на выход Инга. – Ага. Пошел. Ну, пока. Я встречу тебя через неделю.

– Пока…

Разобравшись с новым знакомством, с вещами, с постельным бельем и прочей дорожной тесной суетой, Инга вскарабкалась ловко на свою верхнюю полку, улеглась, прикрыла глаза. Ощущать себя в полной бездеятельности было непривычно и странно. Тело тоже не верило неожиданной праздности, ни в какую не желало расслабляться и отдаваться ленивой дремоте. И мысли в голове все крутились тревожные, одна противнее другой…

Во-первых, совсем не хотелось встречаться с Надей. Как говорится, чуяла кошка, чье мясо съела. Не будешь же объяснять ей, что она того мяса и не хотела вовсе, просто получилось так…

бесстыдно-бессовестно. Она потом часто себя спрашивала – почему? Что с ней случилось тогда такое непонятное, почему вдруг пожалела Вадима, почему не погнала от себя категорически? И вывод со временем сделала совершенно абсурдный – они оба нужны были друг другу в тот момент. Она и Вадим. Именно в тот момент, в тот маленький отрезок времени, когда все сходится в одну точку-вспышку, чтоб душу ожечь грехом, чтоб взросло потом на этом месте новое, на которое можно ногой опереться и начать жить дальше. У него было много любви, у нее – много отчаяния. Все смешалось вместе, произошла реакция, вспыхнуло, сгорело…