Ведь за замечанием Дарси Фореста несомненно что-то стояло.

Сорелла покачала головой.

— Нет, — ответила она. — Папа говорит так только потому, что вчера за обедом официант налил мне бокал вина, и папа думал, что оно входит в цену обеда, а оказалось, что нет и за него пришлось заплатить.

Рэндал отметил про себя, что Сорелла говорит об отце, как взрослая женщина могла бы говорить о неразумном муже. На несколько секунд воцарилась тишина, затем Дарси Форест, откинув голову назад, громко рассмеялся.

— Похоже на укус змеи! — произнес он. — О господи, избавь нас от разрушительной откровенности детства.

Сорелла как ни в чем не бывало продолжала есть.

— Где вы остановились? — наливая себе еще чашку чая, спросил Рэндал, чтобы поддержать разговор.

Последовала пауза, затем Дарси Форест произнес:

— Нигде! И именно поэтому, мой мальчик, мы к тебе и пришли.

Рэндал почувствовал, как непроизвольно сжимаются пальцы, держащие ручку чашки. Вот оно! Начинается! Настал момент, которого он ожидал, момент, ради которого Дарси Форест и разыскал Рэндала, а теперь попытается «пощипать» его. Потом, оглядываясь назад, Рэндал не мог толком вспомнить то, что произошло дальше.

Он приехал на юг Франции в поисках отдыха, покоя, но более всего для того, чтобы побыть в одиночестве после нескольких сумасшедших недель в Нью-Йорке, где температура поднялась до небывалых, немыслимых отметок, все окружающие были взвинчены и репетиции шли из рук вон плохо. Рэндал даже не раз задавался вопросом, почему он избрал столь неблагодарную профессию драматурга.

Все, может быть, и не было бы так плохо, если бы шести неделям в Америке не предшествовали три месяца чудовищной нагрузки в качестве кинопродюсера в Элстри. Но одно наложилось на другое, и Рэндал впервые в жизни почувствовал себя на грани срыва. Наконец после успешной, триумфальной премьеры, поняв, что аплодисменты и шумное признание утомляют его едва ли не больше, Рэндал ускользнул домой.

Он часто повторял себе, что совершенно ненормально, чтобы здоровый, сильный мужчина тридцати двух лет чувствовал себя так ужасно только лишь оттого, что работает по двенадцать часов в день. Хотя стоило скорее вести речь о двадцати четырех часах. Утомляла его не столько работа над пьесой, сколько люди, с которыми приходилось общаться. Все эти люди хотели видеть в нем неиссякаемый источник силы — психической, физической и интеллектуальной. Но если уж быть до конца честным с самим собой, у его усталости была еще одна причина. Все дело в женщине. Или правильнее говорить во множественном числе? Джейн и Люсиль обе были отчасти причинами его хронической усталости, недосыпа и постоянно владевшего им беспокойства.

В жизни Рэндала было две женщины, а ведь для многих мужчин подчас и одной оказывается чересчур. Рэндал сбежал от них обеих — от Люсиль из Нью-Йорка и от Джейн из Англии — и приехал на юг Франции главным образом потому, что просто не мог решить, куда поехать. Рэндалу вдруг отчаянно захотелось солнца, но не горячего солнца Нью-Йорка, которое, казалось, выпрыгивало прямо из тротуара, чтобы ударить наотмашь по лицу проходящего по улице Рэндала, а теплого, ласкового, успокаивающего солнышка Средиземноморья, которое могло бы прогнать усталость, пропитавшую его разбитое тело, и принести покой и удовлетворение его перенапряженным нервам.

Он встречал мадам де Монтье всего несколько раз на светских мероприятиях в Лондоне, но она понравилась ему, и Рэндал чувствовал, что и он пришелся пожилой даме по душе.

— Приезжайте пожить ко мне на виллу, как только сумеете ускользнуть от всей этой суеты, — сказала мадам во время их последней встречи в Лондоне. — Там вы сможете валяться у бассейна, смотреть на море и забыть обо всем на свете. Так я обычно и делаю. Правда, там иногда меня обступают воспоминания.

А мадам де Монтье было что вспомнить. Она пережила четырех мужей. Она была прекрасной, весьма востребованной, если не сказать, великой актрисой. Она была любовницей великого герцога и возлюбленной балканского короля. Постарев, она потеряла не только своих мужей, но и былую привлекательность, но не утратила живого ума и чувства юмора.

Она была одной из редких женщин, ничего не требовавших у окружавших их мужчин. Она знала их так много в юности, что в старости ничего у них не просила, кроме одного: чтобы они слушали ее, когда она говорит, и умели молчать, когда ей нечего сказать, что, впрочем, случалось нечасто.

Рэндал провел на вилле в ее обществе несколько дней, а затем мадам вызвали в Америку.

— Я должна ехать, — сказала она, прочитав телеграмму. — Это касается состояния моего мужа номер два. Огромного состояния. Когда состаришься, Рэндал, деньги становятся очень важны в твоей жизни. Я люблю деньги и не собираюсь выпускать из рук то, что мне досталось по праву. Я должна ехать в Нью-Йорк.

Рэндал попытался ее отговорить, но мадам убедительно отмела все его аргументы. Два дня спустя она покинула виллу в сопровождении двух личных горничных, секретаря, шофера, двадцати четырех мест багажа и двух попугайчиков в клетке.

Попугайчики были в тот момент ее главными любимцами. Когда-то у мадам была ручная обезьянка, но она мучила ее гостей, а однажды ночью ускользнула с виллы и ее растерзали бродячие собаки. Мадам де Монтье говорила, что сердце ее разбито, но друзья ее были уверены, что втайне она вздохнула с облегчением. С попугайчиками хлопот было гораздо меньше. Они довольно мило трещали, сидя в клетке, а слуги чистили и кормили их, как раньше обезьянку.

Это было вполне в духе мадам де Монтье — забрать с собой в Америку попугайчиков и оставить довольно дорогие картины, уникальную коллекцию табакерок и изысканное серебро. А еще мадам оставила виллу в полное распоряжение Рэндала.

«Живи сколько захочешь, — сказала на прощание мадам. — Пьер и Мадлен за тобой присмотрят. Задай им тут работы, а то обленятся к моему возвращению и, когда я захочу устроить прием, скажут мне, что это для них очень хлопотно. Людям, которым нечего делать, обычно невыносима мысль о том, что придется сделать чуть больше».

Рэндал рассмеялся, подумав про себя, что с ним работы у Пьера и Мадлен действительно будет немного. Все, что ему требовалось, — это отдых, сон и радость одиночества.

Странно, думал Рэндал, как редко человеку вообще удается побыть одному. В его квартире в Лондоне была секретарша, непрестанно звонил телефон, и множество досадных мелочей ежедневно прерывали привычный ход его жизни. В его сельском доме, приобретенном совсем недавно, все было примерно так же. Люди приезжали на автомобилях, просто чтобы перемолвиться с ним парой слов. И ему, как и в Лондоне, требовался секретарь, потому что слуги отказывались отвечать на телефонные звонки, аргументируя это тем, что тогда у них не останется времени для выполнения их обязанностей. Такова была плата за успех. Рэндал знал это, но поначалу так радовался успеху, что как-то забыл про обратную его сторону, оказавшуюся, к сожалению, довольно утомительной.

Все дело в выносливости, думал Рэндал, начиная понимать, что его желание ничего не пропустить и все успеть уже вышло за рамки здравого смысла. Силы его иссушала не столько работа, сколько сопутствующие успеху в обществе обстоятельства. Рэндал не предполагал, что, став известным драматургом, он превратится и в светского льва, но именно это с ним и произошло. Его приняли в общество, в котором он даже в самых смелых мечтах не рассчитывал стать своим. Он познакомился со всеми этими людьми через Джейн Крейк и сразу понял, что этой женщине предстоит сыграть в его жизни большую роль. Плавясь под солнечными лучами, Рэндал думал о Джейн, и лицо ее, возникавшее в его видениях, было словно окружено радужным ореолом.

Джейн была очень привлекательна, и Рэндал не сомневался, что она полностью соответствовала нарисованному когда-то его матерью образу «подходящей девушки» для ее сына. Он собирался рассказать Люсиль о Джейн, отправляясь в Нью-Йорк, но для этого так и не нашлось времени. Рэндал понимал, что дальше невозможно скрывать от Люсиль, что значит для него Джейн или, скорее, что она будет значить для него в будущем, но, по правде говоря, он побаивался этого момента. Прежде чем Рэндал наконец решился на этот шаг, оказалось, что Люсиль согласилась играть в его новой пьесе, которая должна увидеть свет в октябре, и в связи с этим в конце августа приезжает в Лондон.

«Жду не дождусь, когда мы будем вместе, дорогой, в старом добром и грязном Лондоне», — сказала Люсиль Рэндалу, когда он покидал Нью-Йорк.

А он так и не рассказал ей о Джейн.

Наверное, именно мысли о Джейн и Люсиль и не давали Рэндалу в полной мере насладиться покоем после отъезда мадам де Монтье в Нью-Йорк. Даже во сне он словно бы слышал голоса двух девушек, видел их лица, чувствовал, как они протягивают к нему руки, устраиваясь по обе стороны от него. Позже — много позже — Рэндал не раз спрашивал себя, не был ли страх, охватывавший его при мысли о Джейн и Люсиль, причиной того, что он согласился в тот день на безумное предложение Дарси Фореста. Предложение, ошеломившее его до потери дыхания, которое он все-таки принял, сам не понимая почему.

Это противоречило всему, что Рэндал планировал, всему, чего он хотел, и все же Рэндал позволил Дарси Форесту и его дочери переехать на виллу, потому что Дарси сказал, что больше им некуда идти.

Рэндал не успел понять, на что он согласился, не успел осознать, что оказался способен на такое безумство, пока для Дарси и Сореллы не приготовили комнаты и не отнесли наверх их багаж. Уже позже, выйдя в гостиную, Рэндал заметил сидящую у окна и глядящую на море Сореллу.

Сначала она его не видела, а когда увидела, вздрогнула, словно он невольно заставил ее спуститься с небес на землю, покинув далекий горизонт, куда она успела отправиться. Несколько секунд казалось, что девочка просто не видит его, затем Сорелла вскочила на ноги.