Подувший с равнины ветер растрепал ее волосы, и неожиданно, когда Рэндал смотрел на стоящую перед ступеньками девушку, он почувствовал, что глубоко у него внутри что-то происходит. Он понял, что в эту секунду Сорелла дала ему сюжет для новой пьесы.

Это озарение всегда приходило к нему таким вот образом, вырастало из какой-то мелочи, из подсмотренной сцены или персонажа, из услышанной истории. Он вдруг понимал, что именно эта сцена, эта история, этот персонаж станет краеугольным камнем всего сюжета. Бывало, что потом ничего не происходило довольно долгое время, но Рэндал знал, что семя уже брошено в почву, и готовился пожинать урожай.

Иногда Рэндал был на грани отчаяния, понимая, что надо что-то писать, а главной идеи все нет. Но теперь, после того как он закончил «Сегодня и завтра» гораздо раньше, чем рассчитывал, в голове появился зародыш новой пьесы. Что это будет за пьеса и как в ней будут развиваться события, Рэндал пока что не имел понятия. Но он понимал, глядя на Сореллу, что она пробудила в его душе творческий импульс, который очень часто спал глубоким сном именно в те моменты, когда особенно был необходим Рэндалу.

Теперь, когда Рэндал смотрел на Сореллу, в голове его звучал шум волн и он чувствовал резкий соленый ветер, дующий с моря. Возможно, все дело было в зеленом платье Сореллы, но Рэндал уже четко видел мысленным взором женщину, которая станет героиней его пьесы, и мужчину, которому она подарит свою любовь. Мужчину, который приплывет к ней на корабле.

Как всегда, когда возникал новый замысел, Рэндал почувствовал восторг, почти лишавший его дыхания. Вначале всегда бывало именно так. Это потом будет тяжелая, часто скучная работа, потом надо будет все разложить по полочкам, применив профессиональные навыки и технические знания, потом надо будет писать, править, снова править написанное, пока конечный результат не вызовет у него… нет, вовсе не радость, как можно было бы ожидать, а облегчение оттого, что работа сделана.

Но сейчас Рэндал ничего этого не помнил. Сейчас им владели восторг и радость оттого, что занавес поднимается.

И в этот момент Сорелла наконец повернулась к нему лицом. Глаза ее сияли, губы дрожали. Она вернулась к нему, пройдя обратно по дорожке, и вложила свою маленькую руку в его ладонь.

— А теперь покажите мне дом, — сказала она.

Рэндалу казалось символичным, что идея новой пьесы пришла к нему во время визита в Квинз-Хоу и что это было связано с Сореллой. Он подумал о том, что Сорелла умеет молчать и рядом с ней его посещает ощущение покоя, которое было самым драгоценным для такого человека, как он, — уж слишком редко выпадало оно на его долю.

Он вдруг вспомнил женщин, которые приезжали с ним в Квинз-Хоу. Их визгливые голоса, громкие восторги, восхищение домом обрушивались на него, чтобы мучить до тех пор, пока звучащая из радиолы музыка не даст ему спасение от этой бесконечной трескотни.

Рэндал снова подумал о том, как отличается от них Сорелла. Она почти ничего не говорила, пока они переходили из комнаты в комнату, но Рэндал знал, что она оценила, пожалуй, как никто другой, сколько души и внимания вложил он в этот дом.

Друзья-художники Рэндала оформили для него квартиру на Парк-Лейн, но Квинз-Хоу был целиком и полностью его произведением. От начала и до конца. Это он выбирал цветастый ситец для отделки спален, бархат цвета увядшей розы для гостиной, рубиново-красную парчу для обивки стен вдоль витой лестницы.

И мебель, предмет за предметом, он тоже сам отыскивал в антикварных магазинах. Некоторые комнаты были еще не закончены, так как Рэндал ждал, пока найдется, скажем, дубовый столик, безукоризненно вписывающийся в альков, или стул с украшенной вышивкой высокой спинкой, который будет отлично смотреться на фоне темной деревянной панели.

Рэндал влюбился в Квинз-Хоу сразу, но теперь, практически закончив отделку, он любил этот дом бесконечно. Каждый предмет мебели был словно частью его самого. Не было никаких оптовых закупок, заказов профессиональному декоратору, никаких чрезмерных расходов.

Этот дом был по-настоящему его домом, и Рэндал чувствовал это, и ему не раз хотелось, чтобы кто-то, кто так же безраздельно принадлежит ему, появился в его жизни и жил с ним в Квинз-Хоу.

Дому требовалась хозяйка, и Рэндал привозил сюда своих женщин в надежде, что их красота и изящество украсят дом, заполнят каким-то образом ту пустоту, которую он иногда ощущал. Но эти визиты, увы, ничего не изменили в жизни Рэндала.

Джейн, надо отдать ей должное, казалось, подходила этому дому лучше других. И все же ее присутствие словно делало дом меньше, и он казался слишком маленьким. Впрочем, он и был маленьким — Рэндал вынужден был это признать — по сравнению с их собственным сельским домом в Дербишире — в огромном поместье, купленном лордом Рокампстедом вскоре после того, как его отец получил титул. Величественный дом да и все поместье содержались с таким грандиозным великолепием, с которым могло сравниться (но не превзойти его) разве что состояние дома и окрестностей во времена его первого владельца, для которого он и был построен знаменитым Робертом Адамом.

И все же Джейн полюбила Квинз-Хоу и не уставала вновь и вновь напоминать об этом Рэндалу.

«Это, в некотором роде, настоящая драгоценность», — говорила она, но, хотя Рэндалу очень хотелось чувствовать себя польщенным ее комплиментами, он почему-то чувствовал обиду на это «в некотором роде». Он понимал, что Джейн сравнивает Квинз-Хоу с Блетчингли-Касл, с домами своих друзей, многие из которых унаследовали поместья, исторически принадлежавшие их семьям и часто являвшиеся к тому же национальными памятниками.

Уникальность Квинз-Хоу для Рэндала была именно в том, что дом принадлежал только ему. Он был его куда в большей степени, чем все, что было куплено Рэндалом и принадлежало ему когда-либо в этой жизни. Когда Рэндалу передали купчую и был подписан и скреплен печатями окончательный договор, он испытал какой-то детский восторг. Ничего подобного он не испытывал даже в день премьеры своей первой пьесы.

И так было не только потому, что он заработал своим талантом и трудом деньги на покупку Квинз-Хоу. И не только потому, что сам отделал и обставил дом. Здесь крылось что-то куда более важное. Что-то, что подсказывало ему: они с Квинз-Хоу принадлежат друг другу.

И теперь, бродя по дому с Сореллой, Рэндал чувствовал, что никогда не перестанет получать удовольствие от того, что этот дом — его пристанище. Ему нравилось касаться рукой старой мебели, расправлять ковры на полу, переставлять безделушки на каминных полках, двигать кресла ближе к огню, отдергивать гардины на окнах, прислушиваться к шорохам и скрипу половиц.

Ему хотелось трогать эти вещи, любоваться ими, чувствовать себя единым целым с домом, знать, что все эти вещи принадлежат ему, как и он принадлежит дому.

И теперь, когда экскурсия по дому была закончена, они с Сореллой медленно спустились по лестнице в гостиную. Только сейчас Рэндал понял, что за все это время девочка не произнесла ни слова. Все время говорил он один. И все же Рэндал понимал, что она чувствует, и был так же уверен в ее восторге, как когда-то в своем. Сорелла села на табуретку перед очагом и протянула руки к огню. В этом движении рук и в грации ее склоненной головки снова было что-то такое, что заставляло Рэндала снова и снова вспомнить о море и о новом сюжете, постепенно просыпавшемся в нем.

Собаки. Сообразив, что за хозяином больше не надо никуда идти, они разлеглись на ковре, и Мосс положил голову на ноги Сорелле. Девочка нагнулась, чтобы погладить его, а потом обняла обеими руками, и пес, будучи сентиментальным, как большинство спаниелей, закрыл глаза от восторга и прижался к Сорелле еще крепче.

— Не балуй его, — предупредил Рэндал. — Он все время требует внимания и любви.

— У меня никогда не было никого, чтобы его любить, — тихо произнесла Сорелла.

Она не жаловалась, не стремилась вызвать сочувствие. Просто констатировала факт.

— Ну, наверняка ведь был кто-то… — попытался смягчить ее слова Рэндал. Но, вспомнив, какой была жизнь Сореллы, он умолк.

— Нет, правда никого, — ответила Сорелла. — Мы ведь нигде не задерживались подолгу. Однажды, когда мы были в Венеции, кошка шеф-повара принесла котят, и он дал мне одного. Три недели он спал в моей комнате, и я ухаживала за ним. Я была тогда счастлива. У меня появился кто-то свой, с кем можно было играть, кого можно было любить. А потом пришлось уезжать. Шеф обещал мне взять котенка к себе, но я знала, что у него их и так слишком много. Думаю, как только я уехала, беднягу утопили.

Рэндалу хотелось сказать что-то утешительное, но он не мог подобрать слов. Быть счастливой в Венеции из-за котенка, провести все свое детство без любви! Он видел, какая трагедия сокрыта во всем этом, не испытывая необходимости облекать это в слова. Дети хотят не только, чтобы их любили. Они также хотят дарить любовь. Они любят своих матерей, своих нянюшек, товарищей по детским играм, любят свой дом, домашних животных и даже свои игрушки. Эта любовь — составляющая их жизни, важный фактор их развития.

А у Сореллы ничего этого не было.

— И все же мне очень нравился твой отец, — заметил Рэндал. Он ничего не мог с собой поделать. Каким-то странным образом он чувствовал, что должен защитить Дарси, смерть которого была на его совести.

— Я знаю, — спокойно ответила Сорелла. — Он нравился почти всем, и его всегда любили женщины. По крайней мере, на время. Я тоже любила его, когда была совсем маленькой, и я старалась изо всех сил продолжать его любить, но, чтобы любить кого-то по-настоящему, им надо восхищаться, верить в него. А восхищаться своим отцом я не могла. Он всегда врал, и не всегда потому, что это было необходимо, а просто потому, что ему нравилось врать. Он даже притворялся, что ему не нравится жизнь, которую мы ведем. Думаю, он говорил вам, что не может найти работу. Но это была ложь. Отец был хорошим актером, когда хотел играть, но делать карьеру в профессии казалось ему слишком скучным. Он был азартным человеком.