И все же, когда Рэндал думал о Люсиль, его одолевало какое-то странное предчувствие опасности. Он словно чувствовал, что Люсиль подталкивает его к чему-то, но к чему именно, Рэндал не мог понять. Она явно чего-то от него хотела, но не говорила об этом прямо, а Рэндал не мог придумать ничего, на что она могла бы претендовать, кроме дальнейшей любви и преданности.

Но и это было невозможно, поскольку Рэндал не мог забыть о Джейн. Вчера, держа Люсиль в объятиях, Рэндал поймал себя на том, что отвечает на ее ласки почти машинально, а Джейн занимает при этом его мысли, незримо вставая между ними.

Рэндал еще с утра сказал себе, что так не может больше продолжаться, но у него не хватило смелости сказать Люсиль правду, поскольку он знал: нанести ей сейчас такой удар означало обречь на провал свою пьесу.

Главная роль в «Сегодня и завтра» была трудной и требовала огромной отдачи. Для этой роли необходима умная, тонкая актриса, способная с ней справиться. К тому же актриса должна быть хороша собой и незнакома лондонской театральной публике. Зрители должны поверить его героине, оценить ее неотразимую красоту, которая и была движущей силой сюжета, и ее гламурный магнетизм. Только незнакомая лондонской публике актриса могла привлечь внимание, заинтересовать зрителя.

Рэндал хорошо понимал, что, хотя он и охладел к Люсиль как мужчина, для него как для автора и одного из режиссеров «Сегодня и завтра» было бы равносильно самоубийству, если бы пришлось искать Люсиль замену сейчас, когда наконец-то начались репетиции.

Впрочем, Люсиль не настолько уж утомила Рэндала, этого она никогда бы не допустила. Дело было в том, что мысли Рэндала были заняты предстоящей женитьбой на Джейн, и потому он не так пылко реагировал на ласки Люсиль, как ей бы этого хотелось.

Почти три года он был без памяти влюблен в Люсиль, она занимала все его мысли в часы бодрствования и царила в его снах, заставляя забыть обо всем. Но сейчас Рэндал чувствовал, что от того чувства остались только восхищение талантом Люсиль и дружеская привязанность.

Что ж, от многих других увлечений Рэндала и этого не осталось. Рэндал находил в женщинах вдохновение, романы подстегивали его чувства, обостряли ощущения, будили творческую энергию. Но, как правило, лишь до того момента, когда Рэндал добивался своего. Стоило женщинам утратить свою загадочность, как Рэндал обнаруживал, что их собственнические чувства его раздражают, как и их невозможное упрямство. Где-то в глубине его сознания маячил образ идеальной женщины, которую Рэндалу еще не довелось встретить. Иногда он пытался сосредоточиться на этом образе, но тот все время ускользал, подобно музыкальной фразе, которую невозможно вспомнить и воспроизвести.

Мысли Рэндала были нарушены вдруг возникшим ощущением того, то на сцене что-то идет не так. Он не мог сказать, что именно, но драматург внутри него сознавал, что актеры держатся напряженно и неестественно, да и текст, который они произносят, звучит сухо и неискренне.

Он чувствовал, что Брюс Беллингэм, который с ним работал, чем-то встревожен: в голосе его звучали нотки отчаяния и он все время нервно запускал пальцы в волосы.

Брюс уже говорил с ним по поводу этой сцены, но Рэндал не придал значения его опасениям. Он считал, что все пойдет на лад, когда актеры втянутся в игру. Но теперь Рэндал видел, что напрасно был настроен столь оптимистично. В душе Рэндала закипало отчаяние — неизбежная реакция, когда с работой что-то не ладится, а он не знает, как это исправить.

На коленях у него лежал текст пьесы, и он следил за репетицией, отыскивая каждую реплику. С какого же места все пошло не так? Разумеется, Люсиль могла бы сделать эту сцену более живой. Она специально не уложилась в отведенное ей время, или во всем виноват Брюс? Рэндал не был готов признавать собственные ошибки.

Неожиданно он почувствовал, что рядом с ним кто-то сидит. В первую секунду он испытал вспышку раздражения по поводу такого беспардонного вторжения в его пространство, но тут понял, что это была Сорелла. Девочка не смотрела на него, не пыталась с ним заговорить. Взгляд ее был прикован к происходящему на сцене.

Рэндал уже не раз видел Сореллу на репетициях, но она обычно сидела где-то в задних рядах и не пыталась заговорить с ним, пока Рэндал не начинал собираться домой. Тогда Сорелла молча оказывалась рядом, так что Рэндал тут же чувствовал ее присутствие, они выходили из театра вместе и искали его машину.

Рэндал удивился тому, что Сорелла нарушила свой обычный ритуал. Он молча продолжал хмуриться, а Сорелла вдруг заговорила.

— Ей не стоило подходить в этот момент к окну, — тихо произнесла она. — Пусть бы продолжала заниматься цветами и ничего ему не отвечала, когда он с ней заговорил.

— Ты это о чем? — резко, почти грубо спросил Рэндал.

— Она не должна с ним разговаривать после того, что случилось, — ответила Сорелла. — Это придет потом, но сейчас она должна молчать. Он пусть говорит быстро и нервно, потому что он смущен и расстроен тем, что сказал. А она пусть будет тихой, такой тихой, что он начнет беспокоиться…

— Я никогда еще не слышал ничего… — начал Рэндал, но вдруг осекся и воскликнул. — Ты права! Конечно же ты права! Она должна вести себя именно так. Боже правый! Я должен переписать сцену.

Рэндал, возбужденный, вскочил на ноги и направился к оркестровой яме. Он поговорил с Брюсом. Это заняло всего несколько минут, но раздражение Брюса исчезло, он пригладил волосы, вместо того чтобы снова растрепать их.

— Наконец ты понял, Рэндал! — воскликнул Брюс. — Знаешь, мы, пожалуй, еще раз пройдем вторую сцену, пока ты переделываешь эту.

Прошло несколько часов, прежде чем Рэндал вернулся домой, усталый, но торжествующий. Он переделал всю сцену, и, хотя многое еще требовалось дописать, общий замысел был ясен, и замысел этот был очень удачным.

Подойдя к лифту, Рэндал вдруг вспомнил, что весь день ничего не ел. Он переписывал пьесу примерно с полудня и не заметил, как быстро пролетело время. Рэндал чувствовал не только возбуждение, но и огромное, радостное удовлетворение. Да, он был доволен собой! Он ставил не только самую амбициозную, но и лучшую свою пьесу.

Рэндал открыл дверь в квартиру своим ключом. Хоппи была в кабинете. Он слышал стук пишущей машинки. Но сейчас Рэндалу не хотелось встречаться со своей секретаршей.

Он открыл дверь в гостиную. В кресле спиной к нему сидела незнакомая женщина. Рэндал видел изящную головку, красиво сидевшую на гибкой белой шее. Но тут незнакомка обернулась, и Рэндал увидел, что это Сорелла.

— Привет! — улыбнулась она. — Все хорошо?

Прежде чем ответить, Рэндал несколько секунд удивленно смотрел на девочку.

— Да, все нормально. Но что ты с собой сделала? Я тебя не узнал.

— Я постриглась. И купила себе новое платье. Хоппи сказала, что вы разрешили мне купить кое-что из одежды.

— Да, конечно, — рассеянно подтвердил Рэндал. — Но ты выглядишь теперь совершенно иначе.

Он не понимал, как стрижка и новый наряд могли так изменить Сореллу.

Непослушных, неопрятных прядей, падавших девочке на плечи, больше не было. Волосы Сореллы были теперь расчесаны на пробор и обрамляли ее тонкое лицо изящными волнами.

Сорелла больше не была той худышкой, которую Рэндал впервые увидел на вилле на Лазурном берегу. Живя в доме Рэндала и регулярно питаясь, она поправилась, тело ее налилось, а кожа утратила нездоровую бледность, которая испугала Рэндала. Именно поэтому Сорелла показалась ему тогда невзрачным ребенком.

Теперь же он заметил в девочке нечто такое, что раньше ускользало от его взгляда. Сорелла была по-своему даже хорошенькой. Это была не та захватывающая дух красота, что у Люсиль, и не элегантная миловидность Джейн. Это было что-то куда более тонкое и в то же время более определенное, как если бы Рэндал, отдав дань двум живописным полотнам, залюбовался маленькой изысканной гравюрой.

Темные волосы Сореллы казались глянцевыми, в них будто отражалось пламя камина. Рэндал не замечал раньше, как четко очерчен овал ее лица и как изящно сидит голова на тонкой шейке. В Сорелле были шарм и грация, и Рэндал вспомнил, что мать ее была балериной. Похоже было, что она многое унаследовала от матери, в частности ее манеру сидеть, положив на колени изящно сложенные руки. Красивые руки с тонкими длинными пальцами.

Сорелла не двигалась, не ежилась под его взглядом, и Рэндал подумал, что мало кто из знакомых ему женщин способен был в подобной ситуации сохранять такое спокойствие и безмятежность.

Глаза Сореллы были по-прежнему неестественно большими, такими же, как в то время, когда — Рэндал теперь знал это наверняка — Сорелла недоедала, а иногда практически голодала. Но губы девочки стали полнее, а маленький прямой нос был словно вылеплен скульптором.

Новое платье Сореллы было из темно-зеленой шерсти. Оно было простого, строгого покроя, и единственным украшением ему служил тоненький кожаный ремешок. Сорелла выглядела в этом платье гораздо старше своих лет. Рэндал впервые заметил на ней тонкие чулки и туфли на каблуках.

— Поздравляю тебя!

Сорелла вспыхнула от его похвалы.

— Я спросила Хоппи, кто у вас считается лучшим дамским парикмахером, — сказала она. — И Хоппи мне сказала, что многие важные леди ходят к Питеру из салона Элизабет Арден. Он был очень любезен, когда я сказала, что пришла от вас. Он дал мне много полезных советов. Например, сказал, что не всегда стоит разделять волосы пробором посередине, а еще сказал, что я похожа на девушку с одной итальянской картины. Правда, он не мог вспомнить, как она называется.

Зато Рэндал точно знал, кого напомнила парикмахеру Сорелла. Она была похожа на изображенную несколькими итальянскими художниками совсем юную мадонну. На этих картинах она казалась слишком юной, чтобы быть матерью, и смотрела на младенца широко открытыми глазами, полными не только обожания, но и изумления. Было что-то очень искреннее и умиротворяющее в лицах этих маленьких темноволосых мадонн и в то же время что-то небесно чистое и целомудренное, что старые мастера сумели передать на холсте, дав возможность прикоснуться к тайне каждому последующему поколению.