«Я — мерзавец! — воскликнул он патетически. — Я — плохой отец. Но я люблю тебя, моя куколка. Может, это и не та жизнь, которая тебе нужна, но это лучшее, что я могу тебе предложить. Ты должна держаться меня, а я во всем поддержу тебя. Это я тебе обещаю, Сорелла».

Сорелла, так же как и все остальные, в очередной раз становилась жертвой красноречия Дарси, когда он обращал его на дочь, и хотя девочка понимала, что отец лжет, она смотрела на него улыбаясь, подобно тем женщинам, которых Дарси Форест так легко обольщал.

Подрастая, Сорелла понимала, что обещания отправить ее в приют не были пустыми угрозами. Дарси действительно задумывался об этом. Это казалось ему единственным способом не таскать все время дочь за собой, позволяя ей жить вместе с отцом странной жизнью искателя приключений, которая вполне устраивала Дарси, да и сама Сорелла со временем к ней привыкла. Девочке нравилось, например, бывать в Париже. Ее завораживал этот город, она часами могла бродить по набережным Сены или сидеть в саду Тюильри, наблюдая, как играют со своими сверстниками дети, которым больше повезло в этой жизни. Уже в восемь лет Сорелла могла пройти любым маршрутом по Лондону и Парижу не заблудившись. Став старше, она часто исчезала на целый день и, вернувшись ближе к ночи в отель, где жили они с отцом, обнаруживала, как правило, что никто и не заметил ее отсутствия.

Самой большой проблемой Сореллы было отсутствие денег. Отец никогда не давал ей ни одной монеты, а женщины, которые за него платили, после первых приступов щедрости обычно начинали считать каждый кусок, положенный Сореллой в рот. У них была удобная привычка вообще забывать о том, что девочку надо покормить, и завтрак ее обычно состоял из остатков завтрака отца и его очередной дамы сердца. А обед, как правило, был плодом щедрости какого-нибудь сердобольного официанта или шеф-повара. Они путешествовали год за годом из отеля в отель, из города в город, пока Сорелла не обнаружила, что ей все труднее играть роль, отведенную ей отцом.

Шепелявой девочке лет восьми-девяти нетрудно было изобразить наивность, но в четырнадцать Сорелла вдруг поняла, что не только чувствует себя в этой роли все более неловко, но и выглядит все менее убедительно. Женщины начали смотреть на нее с подозрением и перестали причитать над несчастной судьбой сиротки.

Несмотря на все протесты дочери, Дарси настаивал на том, чтобы она продолжала играть роль маленькой наивной девочки. Он предпочитал видеть на ней платьица с оборками и кружевами, которые были в моде во времена его молодости. Их всегда носили дети, выходившие на театральную сцену в мелодрамах. Дарси отказывался признавать, что детская мода изменилась и сегодняшние дети носят в повседневной жизни шорты и свитера, а не накрахмаленные платья для выхода. Но, сколько бы Сорелла ни говорила об этом, она не могла убедить отца в том, что он заблуждается и неправильно одевает героиню своих постановок.

Поскольку денег у Сореллы не было, ей приходилось носить то, что считал нужным отец.

Однажды, когда Дарси был занят, Сорелла позаимствовала немного денег у него из бумажника и купила себе дешевое платье простого покроя, в котором и вошла в комнату отца, чтобы дать ему бой.

Дарси смотрел на нее несколько секунд, а затем, охваченный приступом ярости, сорвал с дочери платье, швырнул его в огонь, а потом избил Сореллу за воровство. Позже, рыдая в своей постели, Сорелла решила, что противостоять этому человеку бесполезно. Не то чтобы ее так уж мучила боль от его побоев, — Сорелла выросла, постоянно получая затрещины и тычки, но физическое унижение сломило ее дух. Она чувствовала себя ничтожной и сломленной под рукой Дарси не столько физически, сколько морально. И после того отчаянного акта неповиновения Сорелла больше никогда не вступала с отцом в открытый конфликт по поводу своего внешнего вида.

Дарси повезло, что она была такой субтильной. Мать Сореллы была балериной, и девочка унаследовала не только ее фигуру, но и ее грацию. При звуках музыки ей все время хотелось танцевать. Музыка словно оживляла ее, вливала силы в ее худенькое тельце. Но Сорелла знала, что не рождена быть балериной, поэтому никогда не заговаривала ни об уроках балета, ни о том, чтобы пойти на сцену.

У нее были и другие стремления, но Сорелла не могла сформулировать их толком даже себе самой. Она была такой одинокой, что создала собственный воображаемый мир, который был тайным, сокровенным местом: там можно было укрыться и полностью забыть о том, где ты находишься на самом деле, забыть о голоде и одиночестве, ставшими ее постоянными спутниками.

Она и сама не знала, откуда появлялись в ее воображении персонажи этого мира. Они приходили из каждой прочитанной ею книги, являлись, вдохновленные каждой красивой вещью, которую она видела, каждой услышанной музыкальной фразой. Это были сокровища Сореллы, те богатства, которых никто, даже отец, не мог ее лишить.

Образование Сореллы было весьма своеобразным. Она научилась читать по газетам и календарям скачек, которые Дарси разбрасывал везде, где им доводилось жить. Она научилась считать, поставленная перед необходимостью определять суммы счетов и подсчитывать, сколько денег им нужно раздобыть для их оплаты.

Сорелла даже изучала иностранные языки, поскольку они путешествовали по разным странам, в которых говорили на разных языках, а также потому, что почти все слуги в гостиницах оказывались иностранцами и можно было остаться еще более голодной, если не донести до них, чего ты хочешь. На самом деле, если бы Сорелла не научилась договариваться с гостиничной обслугой, она вообще оставалась бы без пищи.

Но из своих необычных источников образования Сорелла узнавала много такого, что было недоступно благополучным детям. Сначала девочка читала газеты отца, потому что ей было скучно и нечем больше заняться. Потом она всерьез полюбила чтение и стала обходить гостиницы в поисках книжных томиков, оставленных в старых книжных шкафах, или брать глянцевые цветные журналы в соседних номерах после выезда жильцов.

Сорелла рано открыла для себя существование бесплатных библиотек, а год спустя, когда они были в Париже, обнаружила, что можно бесплатно ходить в художественные галереи, где картины выставлялись на продажу.

Воспитанным детям из благополучных семей того же возраста ни в Англии, ни во Франции не суждено было узнать, что свечи в канделябрах католических церквей дают достаточно тепла, чтобы согреться в холодный день, или что кусок мыла, взятый из гостиничного номера, можно продать за несколько сантимов на парижском рынке или в Лондоне, на задворках Сохо, за пенни или два, в зависимости от величины.

Не то чтобы Сорелла часто прибегала к подобному способу, чтобы добыть денег. Она испытывала к воровству внутреннее отвращение и поэтому не крала еду, даже когда голодала.

Сорелла привыкла к тому, что ее отец действует без колебаний, если ему надо позаботиться о своих удобствах. Например, Дарси никогда не покидал поезд, не прихватив с собой полотенца, если оно там было. Длительное ожидание в гостиной никогда не проходило без того, чтобы пополнить свой портсигар из стоящей на столе коробки с сигаретами. Если женщина давала Дарси Форесту деньги, чтобы оплатить счет, он автоматически оставлял сдачу себе. Сорелла привыкла к этим уловкам отца, но сама не считала для себя возможным красть. Были и другие вещи, которые девочка предпочитала не делать. И не потому что кто-то говорил ей, что это плохо, а потому что так подсказывала ее собственная интуиция.

В Сорелле было какое-то почти взрослое достоинство, даже когда она была еще совсем малышкой. Иногда гостиничные портье покрикивали на нее, но Сорелла никогда не обижалась и не плакала, и в конце концов они становились ее друзьями, потому что — они сами это говорили — Сорелла была не такой, как другие дети. Это был комплимент, который Сорелла была не способна оценить, так как у нее не было случая сравнить себя с другими детьми своего возраста.

А вот женщин она видела во множестве. По большей части это были женщины среднего возраста, глаза которых загорались при взгляде на ее отца, женщин, которые тут же становились веселее, игривее и странным образом начинали казаться моложе, чем были еще вчера, до встречи с Дарси Форестом.

У Сореллы сформировались иные собственные принципы, по которым она жила. Точно так же ее мир, населенный воображаемыми фантазиями, казался ей подчас реальнее того, в котором она жила в действительности.

Единственным ее приобретением за годы скитаний с отцом была ее собственная философия. Девочка принимала вещи такими, какие они есть, извлекала если не пользу, то смысл из любой ситуации, независимо от того, какой ужасной или неприятной эта ситуация поначалу ни казалась. Она научилась не тревожиться о будущем, не строить планы и ничего не добиваться хитростью для самой себя и быть благодарной за самый крохотный кусочек радости, выпадавший иногда на ее долю.

Сорелла редко осуждала людей. Она лишь подмечала все, что они делают, и почти всегда понимала их мотивы или тайные побуждения. А иногда с ужасающей точностью угадывала чужие мысли.

Сейчас Рэндал говорил по телефону, и, прислушиваясь к его разговору, Сорелла знала, что чувствовала Джейн на другом конце провода.

— Я не смогу пообедать с тобой сегодня, дорогая, — говорил Рэндал. — Люсиль становится совершенно невыносимой. Если я не уделю ей внимания, она вернется в Америку, и где тогда окажутся моя постановка и деньги твоего отца?! Да, да, знаю, я огорчил тебя. Я так ждал нашей встречи, ты права, у нас совершенно не было времени побыть вдвоем с тех пор, как я вернулся из Франции…

Джейн, очевидно, спросила его о чем-то, и несколько секунд Рэндал шарил глазами по комнате, словно в поисках ответа.

— Нет, не сейчас, дорогая, — произнес он наконец. — Мне хотелось бы, но надо немедленно идти… Да, я постараюсь позвонить вечером, а если не смогу, то позвоню завтра утром… Ты — самая лучшая женщина на свете! Благодарю тебя за понимание… Спокойной ночи, и благослови тебя Господь.