Доктор Нонна - Влюбленный скрипач (сборник)

Последний? А как же Саша? Он-то – родной?

Всю зиму Женя пыталась взглянуть на мужа прежними глазами, но – не получалось. Ее по-прежнему тянуло к Саше, по-прежнему от его прикосновений и даже просто от взглядов внутри начинал пылать жаркий костер. Но теперь в этом пламени была не только радость, но и боль. Так что возможности съездить в Репино – ну пусть хотя бы и на поминки – она даже обрадовалась.

Похороны устроил трест, где дядя раньше работал. Народу собралось совсем немного: трое бывших сослуживцев да несколько соседей. Оказалось, что комната, где дядя жил, тоже трестовская, и надо бы ее побыстрее освободить. Соседи споро разобрали немудрящий дядин скарб, Жене как единственной родственнице досталась библиотека. И неплохая. Вся русская классика: Достоевский, трое Толстых, Куприн, Чехов – и среди них почему-то Гюго и Джек Лондон. Забрать все сразу было, конечно, совершенно невозможно. Женя взяла только десятитомник Пушкина. Соседка Галя – та, что звонила Жене, – согласилась подержать остальные книги у себя. После недолгих поминок Галя предлагала переночевать у нее – не в комнате же покойника, – но Женя, представив душный, битком набитый вагон, решила вдруг ехать последней электричкой: посвободнее и не так жарко. И Саша обрадуется – он-то думает, что она только завтра к обеду вернется.

Женя глядела в темное стекло, и ей хотелось плакать. Сейчас маленькому было бы уже… Нет, нельзя об этом думать. Нельзя. Нель-зя, нель-зя, нель-зя, выстукивали колеса. Наверное, новая беременность, новая надежда помогла бы забыть и эти страшные роды в чужой прихожей, и белого ангела с трагически склоненной головой, и постоянную сосущую пустоту внутри. Но, хотя в больнице и заверяли, что никаких последствий, что можно еще десятерых родить, – все никак, ну никак не получается. Может быть, сегодня? Саша, должно быть, спит уже, но…

На лестнице, как водится, было темно, Женя еле нащупала замочную скважину. Тихонько прокралась в комнату, пристроила в угол сетку с книгами, почти не дыша, разделась и скользнула под одеяло. Ну вот, опять на весь диван развалился!

– Саш, подви… – она осеклась, дыхание перехватило от тяжелого, терпкого запаха. Женя вскочила и не глядя ударила по выключателю…

«Муж неожиданно возвращается из командировки», – горько подумала она, вспомнив классический анекдотный сюжет. Ну, не муж и не из командировки, но… Господи, за что?!

Анька-певица, мгновенно натянув валявшееся на полу черное шелковое кимоно с драконами и прижав к груди туфли, выскочила за дверь. Саша как сел в разоренной постели, так и сидел китайским болванчиком, уставившись на жену остановившимися глазами.

– Ты тоже убирайся!

– Я… Женечка… Я сейчас все… – он запинался на каждом слове.

– Да-да, ты все сейчас объяснишь, а я все неправильно поняла, – сухо прервала его Женя. – Вы тут искусство обсуждали, да? Например, последнюю постановку в Мариинском. Я сказала – убирайся.

– Куда же я… – лепетал Саша. – Ночь ведь.

– Куда хочешь. Хочешь – к артистке своей, хочешь – к черту лысому.

Захлопнув за мужем дверь, она опустилась прямо на пол – садиться на разоренный диван было мерзко – и разрыдалась наконец.

Саша пытался просить прощения до самого суда, караулил Женю под дверью или сам заходил в квартиру – замки она так и не поменяла. Однажды, когда на город рухнула бурная майская гроза, даже остался ночевать. И ночь была такой же бурной и ослепительной, как гроза за окном.

Утром Женя плакала в ванной, вспоминая Валину присказку: спать с ним хорошо – просыпаться плохо. Почему, ну почему нельзя все забыть, чтобы все было, как раньше?

На суде Саша опять умолял его простить, пожилая судья, чем-то похожая на ту заведующую из ЗАГСа, вздыхала и сочувственно качала головой. Но Женя как закаменела.

Выйдя из прохладного вестибюля в раскаленный, полный летучего пуха июньский город, она почувствовала неожиданную дурноту. Господи, неужели?

– Женя, нельзя же так, я же только тебя люблю! – догнавший ее Саша забежал вперед, преграждая дорогу.

Она посмотрела «сквозь» него, бросила равнодушно «отстань» и пошла по тополиным сугробам, легонько улыбаясь своим мыслям: Валька скажет, что я сумасшедшая, ну и пусть!

Валя ждала ее дома, наготовив вкусностей, среди которых важно возвышались две бутылки: пузатая коньячная и рядом высокая, темно-зеленая, с серебряной головой – шампанское. А что? Развод – это вам не фунт изюму, надо же отметить свободу. Ну, или отвлечься, если грустно станет.

Женя отщипнула семги, отломила кусок пирога, но, когда соседка начала обдирать серебряную фольгу, покачала головой – мол, мне не нужно.

Валя ахнула:

– Женька, ты – что? Беременная?

Женя молча пожала плечами и улыбнулась. Ей было удивительно светло. Июнь, белые ночи – хорошо! Как будто она все это время жила за полярным кругом, в долгой-долгой темноте, и вдруг – никакой темноты! Белая ночь!

– Ты с ума сошла! Да когда ж он успел-то, паразит?! Или ты его, кобеля, снова простить собралась?

Женя покачала головой, даже руками помахала – нет, мол, не собралась и не соберусь.

– А может, оно и лучше, – неожиданно согласилась соседка. – Мужики что? Мужиков на твой век хватит, вон какая красавица, еще набегут. А вот родить тебе надо.

– Только бы девочка! – мечтательно протянула Женя.

– Это уж точно!

– Вроде говорили, ты развелась? – Виктор Петрович с любопытством косился на небольшой, но уже вполне заметный Женин животик.

– Ну да, – она улыбнулась. – Давно уже.

– А… – он замялся. – Как же… или… Как же тебя развели?

Женя догадалась, что на самом деле он хотел спросить, чей же это ребенок, но постеснялся, конечно. Она засмеялась:

– Я же говорю – давно, еще ничего видно не было.

– И что, одна будешь растить? Без мужа? – как будто изумился он.

– Ну и одна, – почему-то рассердилась Женя. – Меня же мама и бабушка вырастили.

И подумала про себя – «почти вырастили», про детдом она старалась не вспоминать.

– Фью-у-у! – присвистнул Виктор Петрович. – После войны совсем другое время было, сплошные матери-одиночки. А теперь… – он покачал головой. – В лицо, может, и не скажут, а за спиной шептаться станут. Да и ребеночка задразнят, не боишься?

Он, конечно, был прав, Женя и сама это чувствовала. Даже в женской консультации с ней разговаривают, как с… в общем, недружелюбно разговаривают. Презрительно. Сверху вниз. Как будто она неполноценная и ребенок ее будущий – тоже неполноценный.

– Да и тяжело это – в одиночку ребеночка растить, – сочувственно продолжал Виктор Петрович. – Им же много всего нужно: пеленки, одежки, игрушки, фрукты всякие. Чтоб не хуже, чем у других.

И тут он тоже был прав. Зарплаты хватало только на самое необходимое. А ребеночку и впрямь много нужно – ох, хотелось ведь, чтоб у малыша было все-все-все. Женя рассердилась еще сильнее: чего он лезет не в свое дело?

– Виктор Петрович! Я не инвалид и…

Он не дал ей договорить:

– Тихо-тихо, я ж не в обиду! И что ты все – «Виктор Петрович» да «Виктор Петрович»? И на «вы». Сто лет знакомы, пора уже и на «ты», а?

С этой случайной встречи он начал Женю преследовать. Ну, «преследовать» – громко сказано. Но заходить стал часто, по два-три раза в неделю, а уж в выходные – непременно. Выводил ее гулять – «маленький, хоть и в животе, а ему нужно больше свежего воздуха», фрукты таскал – «маленькому витамины нужны», семгу, форель – у Жени вдруг проснулся зверский аппетит на красную рыбу.

И намекал, намекал, намекал…

Даже соседка Валя в конце концов встала на его сторону:

– Вот чего ты упираешься? Он же не в любовницы тебя тащит, а замуж, все честь по чести. Молодой еще, бодрый, подтянутый. Не пьет, не курит, заботливый. Ну и обеспечит, конечно. Чего тебе еще? Любви неземной? Не накушалась?

Женя и сама не знала – чего еще. Ведь прекрасный мужчина, прекрасный. А у нее от одного взгляда на этого «прекрасного» внутри скользко делается, точно лягушку проглотила. Или, может, это от беременности так? Вот родит, и Виктор Петрович симпатичным покажется?

В одну из суббот он явился гордый, сияющий – в форме. С новенькими подполковничьими погонами!

– И квартиру под звание выделили! На Васильевском острове! Трехкомнатную! Пойдем поглядим? Тебе все равно гулять надо.

Раздеваясь после прогулки, Женя подняла глаза и похолодела от ужаса. Старый дом в очередной раз осел, и крошечная трещинка под потолком, справа от окна, появившаяся много лет назад, через месяц после Жениного вселения в квартиру, теперь разверзлась на полстены. То есть не то чтобы совсем разверзлась – Женя тяжело взобралась на стул, вгляделась, но улицы сквозь трещину, слава богу, видно не было, – однако холодом оттуда тянуло вполне ощутимо. А на полу валялись куски штукатурки. Господи! А зимой как же?! А если угол совсем начнет обваливаться? Как тут жить с грудным ребенком?

«Квартирный вопрос» стал последним, решающим аргументом. Ну что ж, замуж так замуж, стерпится – слюбится.

Свадьбу делать не стали – какая уж свадьба с таким животом. Расписались тихонько, Женя ушла в декрет и все время и силы тратила на обустройство нового «гнезда»: это убрать, это отмыть, то постирать. Да и готовка на троих мужчин – мальчишки еще подростки да аппетит, как у взрослых – тоже немало времени требует. От пацанов-то никакой помощи. Нет, она и не ждала помощи – лишь бы не мешали. А они ревновали, конечно, и постоянно подстраивали всякие каверзы. Пустяковые, но обидные. Женя очень хорошо понимала, что такое – расти без матери, и мальчишек жалела, изо всех сил стараясь найти с ними общий язык. Но старший, Леонид, каждый день изобретал какую-нибудь пакость, а младший, Игорь, во всем брату подражал.

Одна радость – свекровь Наталья Михайловна приняла невестку как родную. Ну и что, что с пузом – ребенок есть ребенок. Да и то сказать – раньше-то заботы о сыне и подрастающих внуках на ней были, никаких сил не напасешься, а Женя почти все на себя взяла. Да и жалела Наталья Михайловна невестку – шутка ли, первого ребеночка родами потерять, теперь втрое беречься надо – и помогать старалась, забегала почти каждый день, благо с ее Петроградской стороны до Васильевского рукой подать.