Но сегодня сон к Лилии не шел. Вместо него всплывали воспоминания… — но не о вчерашнем дне и вчерашней ночи, что было бы естественно, а о прошлом. О близком, дальнем и совсем отдаленном, студенческих времен. О мужчинах, которые были в Лилиной жизни.

И трое Лилиных законных мужей, и десяток прочих мужчин, с которыми Лилия не связывала себя узами брака, вспомнились ей сейчас.

«Нет у меня никакого склероза», — обрадовалась Лилия. Но тут же и нахмурилась — чего это они все явились? Причем именно сейчас, когда она встретила мужчину, не похожего ни на одного из них?

«Хотите об этом поговорить?» — радостно встрепенулся ее внутренний психотерапевт.

Вот еще, презрительно усмехнулась Лилия. Это был вопрос риторический. «Я вспоминаю их, потому что сравниваю с ним. Потому что он отличается от них так же, как…»

«Мерседес» от «Запорожца», — подхватил психотерапевт, — или что-то в этом роде. Ты об этом уже говорила… то есть думала».

«Да, — с некоторым вызовом согласилась Лилия. — Говорила. Думала. И теперь думаю. И что с того?»

«А то, что тебе рано делать выводы. У тебя недостает кое-какой информации. Можно сказать, очень важной информации».

«А, ты об этом…»

«Об этом, об этом, о чем же еще…»

Лилия беспокойно заворочалась на кушетке.

Будучи личностью сильной и властной, она оставалась таковой и в отношениях с мужчинами. И в нежной, романтической сфере она, не спрашиваясь, брала на себя ведущую роль.

Впрочем, и мужчины ей попадались (или она сама выбирала таких) из тех, кто охотно ей подчинялся. Кто с радостью уступал ей инициативу — не только в любви, но и в организации совместной жизни вообще. В еде. В покупках. В зарабатывании денег.

И так было всегда. С самого первого серьезного романа, когда ей было восемнадцать, а ее избраннику двадцать три, и он уже окончил инженерно-строительный институт и даже устроился на работу, и все равно слушался ее и плясал под ее дудку, до последнего, с тихим и трепетным виолончелистом, которого она бросила через месяц после знакомства и который, как говорят, от огорчения сочинил трогательную сонату для струнного квартета и уехал на год в Америку.

Так было всегда. Но так совершенно не могло быть с ее новым знакомцем. Только не с ним.

Лилия наедине с собой охотно призналась бы в том, что ей, как и всякому человеку, свойственно ошибаться. Даже в профессиональной области, в оценке и характеристике других людей. Но в случае с Александром Васильевичем Соболевым никакой ошибки быть не могло.

Он отличался от всех когда-либо близких ей мужчин не тем, что был новогодним волшебником и чудотворцем, а тем, что никому и никогда не позволял управлять собой и брать над собой верх. Он был по натуре лидер. Он был, если хотите, вождь. Он был настоящий мужчина.

Иными словами, тот, с кем Лилии, как женщине, никогда еще не приходилось иметь дела.

* * *

Тут Лилия явственно увидела его перед собой. И обрадовалась — все-таки к ней пришел сон, причем сон, как и положено, приятный. Весьма приятный. Волнующий. Многообещающий. Кроме того, во сне не существовали и те немногие условности, которых Лилия считала нужным придерживаться. Во сне она была совершенно свободна.

И все же что-то мешало ей подняться, подойти к нему и положить руки ему на плечи. Коснуться его губ первым, легким, но жгучим поцелуем. Неторопливо развязать его лионский галстук.

Лилия ощутила знакомое со вчерашнего дня электрическое покалывание в кончиках пальцев. Но не тронулась с места. Наоборот, выпростав из-под головы полную белую руку, стыдливо поправила сползший к ногам плед.

Александр Васильевич уселся в кресло напротив нее.

Опять, как вчера, будем разговоры разговаривать, разочарованно подумала Лилия.

И не ошиблась.

— Теперь я знаю все о ваших подопечных, — улыбнувшись, сообщил Александр Васильевич, — но по-прежнему мало знаю о вас. Рассказывайте.

— Что рассказывать? — вздохнув и удивляясь собственному смирению, спросила Лилия. — Биографию?

— Почему нет, можно и биографию. Начните с раннего детства. С родителей.

— Мой папа был из поволжских немцев, а мама — с западной Украины, — послушно начала Лилия.

Александр Васильевич слушал очень внимательно, не перебивая. Лилия чувствовала, что ему действительно интересно, и ее речь текла свободно и плавно. О некоторых вещах она ни за что не стала бы рассказывать ему наяву; во сне же это получалось удивительно просто и легко.

У каждого из нас есть воспоминания, о которых мы предпочитаем не рассказывать, и не потому, что в них содержится что-то особенно плохое, стыдное или унижающее нас, а потому… ну, просто потому, что это никого, кроме нас, не касается. Это не «скелеты в шкафу», которые мы вынуждены прятать, чтобы окружающие не стали думать о нас хуже, и не чужие, случайно узнанные или сознательно доверенные нам тайны; это мелочи, как правило, ничего не значащие пустяки, маленькие невинные пристрастия, шалости.

Вроде глубинного исследования маминой косметички и рисования цветов и котят на деловых бумагах отца. Вроде кражи клубники с соседских грядок. Вроде тайного посещения кинотеатра, в котором идет фильм «Детям до шестнадцати…». Вроде категорически запрещенного катания с одноклассником на мотоцикле его старшего брата. Вроде ночевок «у подруги» после студенческих вечеринок и посещения с друзьями родительской дачи — разумеется, в отсутствие и без ведома родителей.

Увлекшись свободой и вседозволенностью сна, Лилия с удовольствием погрузилась в прошлое — с тем большим удовольствием, что ей, как психотерапевту, приходилось выслушивать сотни и тысячи интимных душевных излияний, но не было случая пооткровенничать самой. Позиция сильной, уверенной в себе и самодостаточной личности напрочь исключала такую возможность.

— В общем, вы росли самой обыкновенной, веселой и жизнерадостной девочкой, — заметил Александр Васильевич, и Лилия не обиделась на него за «самую обыкновенную». — А что же вас в психотерапию-то занесло?

— В медицинский институт я пошла, что называется, по стопам отца, — помолчав, ответила Лилия. — Мой папа был известный нейрохирург, может, слышали — Бенедикт Гессер…

Александр Васильевич отрицательно покачал головой, но Лилия снова не обиделась.

— А потом, когда я была на третьем курсе, произошла одна история…

Лилия умолкла. Он давно уже не лежала, а сидела на кушетке, завернувшись в плед. Ей захотелось встать, подойти к Александру Васильевичу, опуститься на пол у его ног и замереть так, прижавшись щекой к его колену. И чтобы он погладил ее по голове и позволил бы закончить рассказ.

По прекрасным законам сна так и случилось — причем безо всякого усилия и видимого перемещения в пространстве. Только что она сидела на жесткой кушетке, а теперь вот сидит на ковре. Но это совершенно не важно, потому что она теперь рядом с ним, у его ног. Впервые в жизни она у ног мужчины, и это не только не вызывает у нее протеста и возмущения, но наоборот, она чувствует тихую, неизведанную ранее радость. И его рука лежит на ее голове, и его тонкие длинные пальцы нежно перебирают ее волосы.

— Что за история?

— Я… я не…

— «Скелет в шкафу»?

— Да. Я…

— И вы не хотите вытащить его на свет божий? И тем самым избавиться от него навсегда?

— Я… Да. Хочу. Только я не понимаю, зачем вам это…

Александр Васильевич, как давеча, взял ее за подбородок и повернул лицом к себе.

Лилия отвела глаза, что удалось ей с некоторым трудом.

— Я… ну хорошо, я расскажу. В конце концов, это всего лишь сон.

— Сон? — удивленно переспросил Александр Васильевич. — А, ну да, конечно. Сон, что же еще. Говорите, я слушаю.

* * *

Это произошло тридцать лет назад. Был холодный, промозглый, сумрачный ноябрьский день — день, когда даже у совершенно здорового, веселого и не обремененного житейскими проблемами человека может тоскливо заныть сердце.

Лилия, только что успешно сдавшая зачет по симптоматике невралгий, размышляла, где, как и с кем провести вечер. Две недели назад она развелась со своим первым мужем, тем самым инженером-строителем, и теперь была совершенно свободна.

Можно было поехать к Алику, пить мартини и слушать «Биттлз». Можно было поехать к Эдику, пить «жигулевское» и слушать Высоцкого. Можно было пойти с девчонками в кино на «Неукротимую Анжелику».

А можно было, под влиянием тоскливого дня, никуда ни с кем не ходить, а, наоборот, порадовать своим посещением родителей. Заодно и поем по-человечески, решила Лилия, представляя себе ароматный украинский борщ и румяные пампушки с чесноком. Или айсбанн с тушеной капустой — если на кухне хозяйничал отец. Лучше бы, конечно, и то, и другое.

Но судьба приготовила ей еще один вариант.

Не успела Лилия спуститься в студенческий гардероб, как ее догнала стайка однокурсниц, тех самых, что собирались пойти на «Анжелику». Однокурсницы возбужденно верещали.

— Милицию, нужно обязательно милицию!..

— Зачем милицию, надо пожарных!

— «Скорую»! С телефона на вахте!

Лилия поймала за локоть одну из девчонок, прижала к стене и потребовала объяснений. Остальные, вместо того, чтобы бежать на вахту, окружили их и продолжали галдеть.

Мало-помалу выяснилось, что студент Печалин с общей терапии вылез на крышу их семиэтажного учебного корпуса явно с суицидальными намерениями. Во всяком случае, сейчас он стоял на самом краю и орал, чтобы к нему не подходили — иначе он прыгнет.

— Гм, — сказала Лилия, уже в те юные годы отличавшаяся рационализмом мышления, — а какие требования он выдвигает?

— Никаких! Не хочу, говорит, больше жить! Идите, говорит, вы все, и ничего никому не скажу!

— Гм, — повторила Лилия.